Вангол - Владимир Прасолов

— Бог даст, встретимся.

Почти двое суток по разбитым таёжным дорогам под мат конвоиров и хлюпанье перемешанной со снегом талой грязи зэки, то толкая грузовики, то сидя в кузовах, вытрясавших из них остатки здоровья, добирались до железной дороги. Сорок человек везли из лагеря, никто не знал, куда и зачем. На глухом полустанке в тупике их загрузили в товарный вагон и только через сутки, прицепив к проходящему поезду, отправили.

— На запад! Поезд идёт на запад! — ликовал народ.

Волохов был единственный, кто знал, куда его везут.

Он молча смотрел на людей, радующихся, что эшелон шёл в западном направлении. Несколько раз поезд тормозил на маленьких станциях, и к ним в вагон подсаживали заключённых. Постепенно в вагоне стало тесно и душно.

— Наталкивают как селёдок в бочку, — ворчал его сосед по нарам. — Дышать уже нечем.

В Красноярске во время переклички Волохова вызвали из вагона с вещами и перевели в вагонзак, следовавший дальше на запад. Из окна, закрытого стальной решёткой, он видел, как остальные зэки неровными колоннами спускались вдоль путей к широкой реке, где у берега были пришвартованы баржи.

В трюм одной из барж злой как собака попал и Остап. Оказавшись после неудачного побега в одном из лагерей, он рассчитывал добивать срок по-тихому. Однако, при всей его изворотливости, всё-таки там не прижился, и при первой возможности лагерное начальство от него избавилось. Где бы ни появлялся Остап, от него веяло неживым, веяло чем-то нечеловеческим. Само по себе складывалось, что даже закоренелые уголовники в присутствии Остапа чувствовали себя неспокойно, какой-то жуткий вакуум вокруг него отпугивал и страшил даже видавших всякое людей. Однажды Остап, развесив после работы в бараке для просушки отсыревшие портянки, лежал на нарах. На соседних нарах, убивая время, резвилась компания, играя в карты. Остап сквозь дрёму слышал то громкий хохот, то отборный мат игроков. Его глаза были полузакрыты, и со стороны казалось, что он спит. Однако это было не совсем так. Да, Остап спал, но спало только его тело, мозг же фиксировал всё, что происходит вокруг него. Малейшая опасность, даже возможность такой опасности, автоматически включала защитные реакции его организма. Причём скорость реакции была мгновенной, а движения молниеносно быстрыми и точными. Всё это вызывало бы неподдельное уважение у зэков, если бы не одна особенность, от которой Остап, как ни старался, не мог избавиться. Он мог неожиданно даже для самого себя на лету двумя пальцами поймать муху, но и сам не успевал сообразить, как эта искусно и мгновенно пойманная муха оказывалась у него во рту и, мгновенно разжёванная, поглощалась его организмом. Вот и сейчас сидевшие рядом игроки увидели, как спокойно спавший Остап вдруг мгновенно бросился с нар вниз. Игра остановилась на мгновение, все вопросительно посмотрели в сторону поднимавшегося с пола Остапа. Зубы Остапа яростно перемалывали мышь, по торчащему извивающемуся хвостику, по подбородоку скатывалась смешанная с пузырившейся слюной кровь. Все, побросав карты, с воплями и приступами рвоты кинулись прочь. Лагерная молва быстро окрестила Остапа живоглотом, и всё чаще он чувствовал, как страх и презрение выталкивают его из среды, где он всегда чувствовал себя свободно и спокойно. Его воровской авторитет неуклонно падал, хотя никто не мог ему ничего предъявить. Ему уступали дорогу, но никто не протягивал руки. Уступали тёплое место, но тотчас уходили подальше. Почифирить в компании стало для него неисполнимой мечтой. Это бесило и злило Остапа, но он не мог ничего сделать с собой. В конце концов замкнулся в себе, возненавидев всё и всех. Когда по лагерю прошёл слух о том, что формируется отряд на этап в Удерейский район, где-то в Красноярье, Остап понял, что он непременно пойдёт на этап. Так и случилось. Молодой лейтенант, начальник отряда, его фамилию на этап зачитал первой, и по строю прошёл облегчённо-довольный гул. Так из отрядов провожают открытой формы туберкулезных или прокажённых. Остап понял, что клеймо теперь пойдёт с ним по лагерям, и нигде ему от этой славы не укрыться. Поэтому решил, что единственный для него выход — бежать, иначе через какое-то время воры вытолкнут его из своей среды и опустят. Причина найдётся, и тогда конец, страшный и неотвратимый конец. Бежать сейчас с этапа, пока весна и рядом железная дорога. Уходить снова через тайгу он уже не хотел. Но как бежать, когда вокруг штыки и собаки, когда вот-вот баржи потащат по Енисею на север, и чем дальше, тем меньше шансов оттуда выбраться. Мозг лихорадочно работал, но вариантов не находил. Нужно было остаться на берегу, в Красноярске, но как? Что придумать? Время работало против Остапа…

После товарняка вагонзак показался Волохову очень даже уютным. Разместившись в зарешеченном стальном купе, где оказался в одиночестве, завернувшись в суконное одеяло, первый раз за неделю пути он крепко заснул. Проснулся от тишины, необычной тишины. Поезд стоял. Сквозь обрешётку окна яркие тёплые лучи солнца слепили и мягко ласкали Волохова. Он щурился и подставлял этим лучам лицо, руки. Поезд стоял на лесном перегоне, было слышно щебетание лесных птиц, и даже запахи смоляного леса проникали в вагон. Никто не орал «Подъём!». Иван, закрыв глаза, подумал: вот сейчас откроет их и увидит купе со спящими пассажирами, дверь купе плавно отъедет, и заглянувший усатый проводник, извинившись, предложит горячий чай.

Лязгнув металлом, дверь его «купе» действительно открылась. Гремя коваными сапогами по железным пазам, вошедший рявкнул:

— Встать!

При звуке шагов Волохов сбросил с себя одеяло и сел. Солнце ударило по глазам, на мгновение ослепив. Он поднял руку, прикрывая их, и только тут увидел стоявшего перед ним офицера. Сделал попытку встать, но тяжёлая рука легла ему на плечо, и до боли знакомый голос тихо сказал:

— Сиди, Иван, наконец-то я тебя нашёл.

— Степан! — только и смог сказать Волохов. Уткнувшись в шинель друга лицом, обеими руками обхватил его, как бы не веря в реальность происходящего.

— Тихо, тихо, всё хорошо, теперь всё будет нормально, успокойся.

Степан осторожно высвободился из крепких рук Волохова и сел напротив. Улыбаясь, смотрел на своего друга. Волохов, утирая глаза, молчал, руки чуть подрагивали от волнения. Справившись с собой, он взглянул внимательно на Степана:

— Это ведь не случайность, Степан?

— Конечно нет. Таких случайностей не бывает. Теперь я лично буду конвоировать тебя до места дальнейшего отбытия срока, согласно особому распоряжению сверху. Вот такие пироги с котятами.

Степан довольно улыбнулся и вытащил из-за пазухи свёрток.

— Вижу, ты в порядке. А как и что с Марией? Где она?

— Мария, дружище, моя жена, и у нас два сына, одного Иваном кличут в честь тебя… — Отвечая, Степан извлекал из свёртка и раскладывал на лавке домашнюю колбаску, сало, хлеб и бутылку водки. Вытащив из кармана звякнувшие гранёные стаканы, Степан дунул в каждый и поставил их.

— Молодец! Молодцы вы, я ведь тогда ничего не успел…

— Да всё я знаю, Иван. Забудь, главное, что ты выжил в этой мясорубке, рад, что нашёл тебя. Мария счастлива будет, когда тебя увидит. Ты ведь ей как родной. Так что всё в порядке.

Животворно булькавшая водка наполняла стаканы.

— Ну, за встречу, Ваня!

— За встречу!

Степан одним глотком влил в себя водку и, довольно крякнув, занюхал хлебом. Иван пил медленными глотками и, осушив стакан, осторожно поставил. Степан подал другу кусок сала и хлеб.

— Закусывай, Иван. Мария солила.

— Я уж и вкус его забыл, — ответил Иван, откусывая в меру солёное, белое, с тонкими мясными прожилками, с чесночным духом сало.

Тем временем эшелон, слегка вздрогнув, тронулся.

— Вот теперь в добрый путь, — наливая по второму разу, сказал Степан.

— Что за беда, пересчитаем по второму разу. Куда он на х…р с баржи мог деться?

Старый сержант, повернувшись на месте по-уставному, зашагал по деревянной палубе к переборке трюма. Начальник конвоя, молодой офицер с сединой на висках и суровым взглядом карих глаз, облокотившись на поручни, стоял на небольшом мостике в корме баржи и с любопытством осматривал проплывавшие мимо берега могучего Енисея. Нещадно дымя трубой, небольшой буксир тянул баржу, искусно огибая острова и отмели. Широк Енисей, полноводен и красив. Ледоход давно прошёл, вода очистилась, но по берегам айсбергами ещё лежал наторошенный лёд, всеми цветами радуги сверкавший на солнце.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться. — Сержант с озадаченным видом стоял перед капитаном. Его серое лицо от волнения и страха подёргивалось. — Заключённого Остаповича нет. Три раза пересчитали, никто не видел, как он исчез, все молчат, сукины коты. Вечером на поверке был, ночью исчез. Часовые клянутся, что никто из трюма выйти не мог, все были под замком. Чертовщина какая-то.