Горит ли Париж? - Ларри Коллинз

В клубах едкого дыма, заполнившего вестибюль, появилась фигура немецкого офицера с поднятыми вверх руками. Карше подскочил к нему и упер в живот дуло автомата. Герреман перевел приказ Карше: «Выходи по одному, руки вверх, оружие в сторону!». Немец прокричал команду. Стрельба прекратилась, и один за другим покрытые кровью и потом солдаты, оборонявшиеся на первом этаже отеля, стали появляться из клубов дыма навстречу Карше и трем его солдатам. Немецкий офицер в генеральских брюках с красными лампасами спустился по лестнице, перешагнув через тело старого солдата из Мюнстера, и направился в сторону Карше. Карше метнулся к нему. «Где, — спросил он, — ваш генерал?»

Генерал сидел за длинным столом в маленькой комнате, этажом выше от того места, где находился Карше. Обхватив голову руками, Дитрих фон Хольтиц, казалось, был погружен в свои мысли. На столе перед ним в перевернутой вверх дном офицерской фуражке лежала коричневая кожаная кобура с пистолетом калибра 6,35, вместе с которым он вскоре сдаст свой гарнизон. Хольтицу пришлось одолжить пистолет, ибо своего у него не было. Рядом ожидали Унгер, Яй, Брессендорф и Арним. Они тоже сложили свои пистолеты на стол, словно средневековые воины, бросающие мечи на щиты своих победителей. Это был тяжкий и мучительный момент, который каждый из них переживал по-своему. В навалившейся на них тишине эти последние представители воинства, которое на протяжении четырех лет держало в оковах своей безжалостной власти один из прекраснейших городов мира, подводили для себя личный итог.

Спокойный и отчужденный Хольтиц ожидал развязки без всяких эмоций. Ему не в чем было, считал он, себя укорять. Его солдаты в этот момент выполняли приказ фюрера «сражаться до последнего патрона». Его солдатская честь не пострадала, и он, как только сам станет пленником, сможет, не уронив чести, приказать своим людям сдаться. С другой стороны, он мог теперь без страха и стыда ждать суда истории. Он не позволил мстительному Гитлеру заставить себя сыграть роль палача этого города, в который судьба забросила его девятнадцать дней назад. В эти последние минуты свободы Хольтиц со всей искренностью был убежден, что в Париже он не замарал своего имени и достойно послужил своему народу.

У стоявшего слева от него франтоватого и учтивого полковника Яя были другие мысли. Он совершал воображаемую поездку. После того как наступит нависшая над Германией катастрофа, когда союзники разделят между собой рун™ его страны, для подобных ему, думал он, почти не останется места. Куда, спрашивал себя Яй, он направится?

Молодому Эрнсту фон Брессенсдорфу казалось, что такой конец открывает «чудесную перспективу начала новой жизни».

Стоявший рядом его молодой друг граф фон Арним думал, что наконец эта война, «отнявшая лучшие годы жизни», закончилась. Но что было странно, перед приближающимся концом никто не выглядел более безмятежным, чем холодный, неприступный и суровый фон Унгер. Арним заметил, как стоявший справа от Хольтица полковник, черты лица которого вдруг стали мягче, а из блиставшей военной выправкой фигуры на глазах улетучивалась жестокость, с нежностью перебирал фотографии своих детей, вложенные в бумажник, который он только что извлек из кармана.

Когда дверь открылась, Хольтиц поднял голову. В дверях стоял капрал Майер. Второй раз в течение последних двух часов капрал слегка щелкнул каблуками и объявил: «Идут, господин генерал».

На этот раз «они» были на другом конце коридора. У основания ведущей на верхние этажи лестницы Карше только что встретил группу молчаливых офицеров с поднятыми вверх руками. Когда Карше появился, один из них разразился истерическим смехом. Это был лысый лейтенантик, на чистом французском завопивший: «Это самый счастливый день в моей жизни! Я австриец. Я ненавижу этих нацистов. Всю войну мне удавалось уклоняться от отправки на фронт. Три дня назад они прислали меня сюда. Я так рад вас видеть!» С этими словами лысый офицер бросился к ногам Карше и стал целовать его сапоги.

Идя задымленным коридором к ожидавшему его трофею, Карше почувствовал, как у него стучит в висках. Впереди него только что спустившиеся по лестнице офицеры, так и не опуская поднятых рук, указывали дорогу. «Сейчас ты не должен ударить в грязь лицом», — сказал себе Карше. При этой мысли в мозгу его пронеслась вереница воспоминаний. Он увидел лица друзей, которых оставил на дороге в этот гостиничный коридор: Луазо, брата которого он встретил ранее; человека, чей кольт сжимал сейчас в руке; людей, которых, в некотором смысле, будет представлять в приближающиеся минуты триумфа, когда ему сдастся немецкий офицер, оккупировавший столицу его страны. Карше открыл дверь в комнату, указанную ему шедшим впереди офицером. Хольтиц встал. Карше вытянулся по стойке «смирно» и отсалютовал.

— Лейтенант Анри Карше из армии генерала де Голля, — объявил он.

— Генерал фон Хольтиц, комендант Большого Парижа, — ответил немец.

Карше спросил Хольтица, готов ли тот сдаться.

— Йа, — ответил Хольтиц.

— В таком случае, — сказал Карше, — вы мой пленник.

— Йа, — повторил Хольтиц.

В этот момент в комнату вошел еще один французский офицер. При виде майора Жана де ла Ори полковник Яй слегка приподнял брови. До войны эти два человека вели иные сражения на скаловых дорожках Европы, где каждый из них участвовал в скачках в составе конников своей армии. Встретившись глазами, оба почти незаметно кивнули друг другу. Ла Ори повернулся к Хольтицу. Через переводчика он сказал ему: «Генерал, вы хотели сражения. У вас оно было, и мы за него заплатили высокую цену. Я требую, чтобы вы приказали всем своим опорным пунктам в городе прекратить сопротивление».

Церемонно повернувшись к Карше, ла Ори добавил: «Уважаемый коллега, не позаботитесь ли вы об остальных?» Затем он приказал Хольтицу следовать за ним. Пруссак пожал руку Яю и Унгеру, пробормотал каждому «Хальс унд бейн брух»[32] и, надев фуражку, удалился.

После их ухода Карше потребовал осмотра штаба гарнизона Большого Парижа. Сопровождать его вызвался фон Унгер. В бывшем кабинете Хольтица Карше заметил на столе генерала аккуратно упакованный сверток ткани.

— Что это? — спросил он Унгера.

— Это флаг гарнизона Большого Парижа, — ответил Унгер. Он был спущен, пояснил Унгер, когда Карше вошел в здание.

— В таком случае, — сказал Карше, — вы должны отдать его мне.

Они были одни в задымленной комнате. До окон долетали прерывистые звуки перестрелки, продолжавшейся в Тюильри и на площади Согласия. С тротуаров под окнами послышался разноголосый гомон. Это были шум толпы, уже подбиравшейся поближе к дверям «Мёриса». Оба офицера встали навытяжку лицом друг к другу, отсалютовали, после чего Унгер торжественно вручил своему молодому французскому пленителю огромное красно-черное знамя, которое в течение четырех лет, двух месяцев и десяти дней развевалось на флагштоке дома № 228 по улице Риволи.

После завершения этой короткой церемонии Карше снял — трубку парижского телефона на столе Хольтица и набрал номер.

— Отёй 04.21? — спросил он, когда телефон ответил. — Ну вот, папа, — объявил Карше своему отчиму, отставному генералу, не разделявшему его любви к де Голлю, — свидетельствую вам свое почтение. Это лейтенант Анри Карше. Несмотря на ваши мрачные предсказания по поводу моей военной карьеры, я счастлив объявить вам, что только что захватил немецкого генерала, его штаб и его знамя.

На улице майор де ла Ори с револьвером в руках сражался за жизнь своего пленника. Непроницаемый Дитрих фон Хольтиц воспринимал ярость жаждущей мести толпы с чувством собственного достоинства. По дороге женщины с искаженными от ненависти лицами цеплялись за его форму, пытались сорвать погоны, плевали в него. Мужчины кричали «сукин сын!» В приятном зрелище, каковое представлял собой пленный немецкий генерал с высоко поднятыми руками, народ, на протяжении четырех лет нацистской оккупации сносивший зверства, оковы и репрессии, удовлетворял инстинктивно возникающее чувство мести.

«Они меня растерзают», — подумал Хольтиц. За спиной он слышал пыхтение верного ординарца капрала Майера. В одной руке Майер сжимал чемодан, который столь тщательно подготовил для этого тяжкого путешествия в тюремную камеру. Усталый Хольтиц чувствовал, как с каждым шагом его руки опускаются все ниже. «Выше, выше, генерал, — прошептал Майер. — Если вы не будете держать их вверх, они вас убьют!»

По всей улице Риволи перед ними волной катилась произносимая торжествующим тоном фраза: «Ле женераль бош, ле женераль бош!»[33] На площади Пирамид женщина лет сорока с перекошенным от ненависти лицом выскочила ему навстречу. «Подонок!» — взвизгнула она, после чего откинула голову назад и, словно змея, резко выбросила ее вперед, посылая здоровенный плевок, который угодил ему на скулу, прямо под моноклем.