Седьмой крест - Анна Зегерс

– Перевязка мне ни к чему. Раз уж ты за доктора, дай-ка мне кусочек пластыря.

Пауль смотрел молча, как его жена сейчас же принялась разматывать перевязку на руке Георга. Старшие дети, стоя позади него, следили за руками матери. Георг перехватил взгляд Пауля – ярко-голубые глаза друга были строги и холодны.

– Тебе еще повезло, – сказала Лизель, – ведь осколки могли в глаз попасть.

– Повезло! Повезло! – подтвердил Георг. Он осмотрел ладонь. Лизель довольно искусно наложила пластырь, и теперь перевязан был только большой палец. Когда Георг держал руку опущенной, казалось, что никакого повреждения нет. Лизель воскликнула:

– Стоп! Подожди! – и добавила: – Мы бы отстирали… – Но Георг, вскочив, сунул грязную повязку в плиту, где после лапшевника еще тлело несколько угольков. Редер сидел неподвижно, наблюдая за ним. – Фу! Черт! – сказала Лизель и распахнула окно. Тоненькая струйка вонючего дыма опять поплыла и растаяла в городском воздухе – воздух к воздуху, дым к дыму. Теперь доктор может спать спокойно, подумал Георг. А ведь какой был риск – пойти к нему на прием! Как искусно действовали его руки! Умные, добрые руки!

– Слушай, Пауль, – сказал Георг почти весело, – а ты помнишь Морица – «Старье покупаю»?

– Да, – отозвался Пауль.

– А помнишь, как мы изводили старика, и он в конце концов пожаловался твоему отцу, и отец тебя поколотил, а Мориц смотрел и орал: «Только не по голове, господин Редер, а то он дураком останется! По заду! По заду его!» Очень благородно с его стороны, верно?

– Да, очень благородно. А вот тебя отец не по тому месту лупил, – сказал Пауль, – иначе ты был бы умнее.

На несколько минут им стало легче, но потом действительность опять придавила их своей неотвратимой, нестерпимой тяжестью.

– Пауль! – с тревогой окликнула мужа Лизель. Отчего это он так страшно уставился в пространство? На Георга она уже не смотрела. Прибирая со стола, она то и дело поглядывала на мужа и, уходя укладывать детей, бросила в его сторону еще один быстрый взгляд.

– Жорж, – сказал Пауль, когда дверь за ней закрылась. – Ничего не попишешь. Придется изобрести что-нибудь поумнее. Сегодня тебе придется еще раз переночевать здесь.

– А ты понимаешь, – сказал Георг, – что сейчас во всех полицейских участках уже есть мое фото? Что его показывают всем начальникам кварталов и всем дворникам? Постепенно все узнают.

– Тебя вчера кто-нибудь видел, когда ты шел сюда?

– Трудно сказать. На лестнице как будто никого не было.

– Лизель, – сказал Пауль, увидев, что жена вернулась в комнату, – знаешь, ужасно пить хочется. Просто терпенья нет, понять не могу отчего. Сходи, пожалуйста, принеси пива.

Лизель собрала пустые бутылки. Она покорно пошла за пивом. Господи боже, и что грызет этого человека?

– А не сказать ли нам Лизель? – спросил Пауль.

– Лизель? Нет. Ты думаешь, она тогда позволит мне остаться?

Пауль промолчал. В душе его Лизель, которую он знал чуть ли не с детства, знал насквозь, вдруг оказалось что-то неведомое, непроницаемое и для него. Оба погрузились в размышления.

– Твоя Элли, – сказал наконец Пауль, – твоя первая жена…

– А что насчет нее?

– Ее семья живет хорошо, у таких людей много знакомых… Может быть, мне зайти к ним?

– Нет. За ней, безусловно, следят. А потом, ты же не знаешь, как она отнесется.

Они продолжали размышлять. За окном, над крышами, садилось солнце. На улицах уже горели фонари. Вечерний свет косым лучом еще озарял комнату, как будто перед угасанием стремился проникнуть в самые дальние углы. Оба одновременно почувствовали, как все, в чем они думали найти опору, рушится. Они стали прислушиваться к шагам на лестнице.

Лизель вернулась с пивом, очень взволнованная.

– Вот странно, – сказала она, – какой-то человек спрашивал про нас в пивной.

– Что? Про нас?

– Да, у фрау Менних… где, мол, мы живем. Но как же он знает нас, раз он не знает, где мы живем?

Георг встал.

– Мне пора, Лизель. Большое спасибо за все.

– Выпей с нами пива! Потом и пойдешь.

– Мне очень жаль, Лизель, но и так уж поздно. Значит…

Она зажгла свет.

– Ну, не пропадай опять надолго, Георг.

– Нет, Лизель…

– А ты куда же? – спросила Лизель Пауля. – То за пивом посылаешь, то…

– Я только до угла провожу Георга. Я сейчас вернусь.

– Нет, ты останешься дома! – воскликнул Георг.

Пауль сказал спокойно:

– Я провожу тебя до угла. Это мое дело.

Дойдя до двери, Пауль еще раз обернулся.

– Лизель, – сказал он, – послушай-ка. Никому не говори, что Георг был здесь.

Лизель покраснела от гнева:

– Значит, дело все-таки нечисто! Отчего же вы не сказали мне сразу?

– Вернусь и все тебе расскажу. Но главное – молчи, иначе худо будет и мне и детям.

Дверь с шумом захлопнулась, а Лизель стояла на месте, глубоко озадаченная. Худо детям? Худо Паулю? Ее бросало то в жар, то в холод. Она подошла к окну и внизу, на улице, увидела их обоих – один высокий, другой низенький, – они проходили между двумя фонарными столбами. Ей стало страшно. Совсем стемнело. Лизель села у стола, ожидая мужа.

– Если ты сию же минуту не вернешься, – сказал Георг вполголоса, и его лицо свела гневная судорога, – ты и себя погубишь, и мне не поможешь.

– Замолчи! Я знаю, что делаю. Ты пойдешь туда, куда я тебя отведу. Когда Лизель вернулась с пивом и нам так страшно стало, тут меня и осенило. Замечательный план. Если Лизель будет молчать, – а я уверен, что будет, она побоится погубить нас, – то ты в безопасности, – по крайней мере, на одну ночь.

Георг не ответил. Голова его была пуста, ни одной мысли. Он послушно следовал за Паулем в город. Зачем думать, если из этого ровно ничего не выходит? Только сердце неистово колотится в груди, словно прося, чтобы его выпустили из негостеприимного жилища, как два вечера назад, когда он решил пойти к Лени! И он попытался унять свое сердце: этого нельзя даже сравнивать. Ведь это же Пауль, не забывай. Это не любовная история, а дружба. Ты никому не веришь. Да, чтобы поверить другу, тоже нужно мужество! Успокойся. Ты долго этого не выдержишь. Ты мне мешаешь.

– Мы не поедем на трамвае, – сказал Пауль. – Лишние десять минут – вот и все. Я тебе объясню, куда я тебя веду. Сегодня утром я уже там был, когда шел к твоему проклятому Зауэру. У меня есть тут тетка Катарина, у нее транспортная контора, не бог весть что, три-четыре грузовика. К ней на работу должен был поступить брат моей жены из Оффенбаха, он сидел в тюрьме, и у него отняли шоферские права, так как при анализе нашли в крови алкоголь. Так вот, от него пришло пись-мо, что он приедет попозднее, и я должен это уладить. Тетка не в курсе, она его и в глаза не видела. Я тебя там выдам за него. А ты на все говори «да» или помалкивай.

– А бумаги? А завтра?

– Приучись наконец считать раз, два, три, а не раз, три, два. Тебе надо уйти. Тебе нужно где-то переночевать. Ты что же, предпочитаешь сегодня ночью подохнуть, а завтра иметь надежные бумаги? Завтра я как-нибудь проскользну. Завтра Пауль еще что-нибудь придумает.

Георг коснулся его руки. Пауль поднял голову, сделал ему легкую гримаску, как делают детям, чтобы они перестали плакать. Лоб у него был светлее остального лица, его не так густо покрывали веснушки. Одно присутствие Пауля уже успокаивало Георга, только бы он вдруг не ушел.

Георг сказал:

– Нас обоих могут в любую минуту сцапать.

– Зачем об этом думать?

Город был ярко освещен, и улицы полны народу. Пауль встречал знакомых, раскланивался с ними. В таких случаях Георг отворачивался.

– Зачем ты все отворачиваешься? – сказал Пауль. – Тебя все равно никто не узнает.

– Ты же меня сразу узнал, верно, Пауль?

Они вышли на Мецгергассе, где находились две ремонтные мастерские, бензоколонка и несколько пивных. Пауль бывал здесь часто, и его то и дело окликали: «Хейль Гитлер» – тут, «Хейль Гитлер» – там, Паульхен – тут, Паульхен – там. У ворот стояла кучка людей, несколько штурмовиков, две женщины и тот самый старичок из пивной, нос которого уже алел, как морковь.

– Мы сидим в «Солнце». Заходи хоть на минутку, Паульхен.

– Дайте мне сначала поздороваться с тетей Катариной.

– У-и-и… – взвизгнул человек. От одного ее имени мороз подрал его по коже.

– Пойдем, Морковочка, – сказали женщины, взяли его под руки и увели. Затем со двора выехал грузовик и, разлучив их, прижал справа и слева к стенам подворотни.

Когда Георг и Пауль наконец вошли во двор, где помещалась транспортная контора, они сразу же очутились лицом к лицу с фрау Грабер, которая стояла у ворот, – она только что отправила грузовик. На большие дистанции машины уходили с вечера.

– Вот он, – сказал Пауль.

– Этот? – спросила женщина. Она бросила на Георга быстрый взгляд. Это была крупная и широкоплечая, скорее костлявая женщина. Несмотря на белые растрепанные волосы, вздымавшиеся над сердитым выпуклым лбом, и растрепанные белые брови над пристальными п сердитыми глазами, у нее был вид не старухи, но какого-то особого существа, белогривого от природы. Она еще раз взглянула на Георга.