Дитя любви - Виктория Холт

Потом мы начали торопливо собираться к отъезду, так как мать сказала, что не успокоится, пока мы не вернемся в Эверсли. Вокруг ее рта появились решительные морщинки: теперь она твердо решила, что больше не позволит отцу участвовать в восстаниях. На троне сидел король Яков II, он был католиком, а мой отец, как и большинство англичан, не хотел видеть у власти короля-католика, но мать настояла на том, что раз уж тот завладел престолом, то мы должны с этим примириться: хватит рисковать жизнью.

Думаю, что ее похудевшее, изнуренное болезнью и страданиями лицо сильно подействовало на отца. Все последующие дни они глаз друг с друга не сводили. Это было очень трогательное зрелище, и, несмотря на то, что тело мое было покрыто синяками после той унизительной ночи, я внутренне ликовала, ибо, если бы не я, все могло кончиться совсем иначе.

Мы сели в первую же почтовую карету, следующую в направлении нашего поместья. Отец счел, что нам надо ехать так, чтобы нас легко можно было найти на тот случай, если произошла какая-то ошибка.

Когда мы вернулись в Эверсли, они, наконец, смогли вздохнуть свободнее.

— Даже представить себе не могу, кто мог быть мой благодетель? — сказал отец. — Это произошло так внезапно. Меня перевели в комнату, где я в полном одиночестве провел ночь. Это было таким облегчением! Условия были ужасные, никогда мне не забыть тот запах. Просто выбраться оттуда уже было само по себе благословением Божьим, а на следующий день меня освободили!

Он был убежден, что мать дала кому-то большую взятку, но она уверила его, что ничего такого не делала: ведь с тех пор, как мы прибыли в Дорчестер, она слегла в страшной лихорадке и даже не понимала, где находится.

— Кто бы это мог быть? — размышлял отец. — Я непременно должен найти этого человека: где-то у меня есть хороший друг!

— Может, это был человек, которому ты когда-то оказал большую услугу? предположила мать.

— Я бы вспомнил, но я и подумать ни на кого не могу! В этом случае моя услуга должна была быть очень большой! Джеффриз, этот дьявол, богатеет на своих судилищах!

Никто из них не обращал на меня никакого внимания, но мне казалось, что после той ночи во мне будто что-то перевернулось. Я чувствовала, что никогда уже не стану прежней Присциллой. Я помнила это полное подчинение человеку, который смешал свои любовные мечты с жаждой мести. Я никогда не забуду его злорадный смех и знала, что думал он тогда о Ли и о своем собственном унижении. Как вообще могло это иметь что-либо общее с тем, что он называл «утонченным вкусом»?! Какое же лекарство ему понадобилось бы, чтобы залечить свои раны?! Я думаю, после того, что Гранвиль сделал со мной, ненависть его немного поутихла.

Но любовь моих родителей друг к другу и их радость нового воссоединения наполняли меня неземным счастьем, потому что, если бы не я, вся их жизнь была бы разрушена. Я спасла отцу жизнь, спасла мать от смертной тоски, поэтому я ничуть не жалела о происшедшем.

Мать настаивала на том, чтобы мы отпраздновали возвращение отца. Должна была приехать Харриет с девочкой.

— Я знаю, как ты радуешься каждой встрече с ними, — сказала моя мать. Моя дорогая Присцилла, для тебя тоже это было таким страшным испытанием!

— Но теперь отец вне опасности! — сказала я.

— Мое милое дитя, мне хотелось бы упасть на колени перед тем, кто сделал это для нас! Это настоящая загадка, но думаю, когда-нибудь тайна раскроется нам.

— Я уверена, этому… человеку было бы достаточно видеть ваше счастье!

— Твой отец и я — словно один человек! — призналась она. — Погибни кто-нибудь из нас, жизнь для оставшегося потеряла бы всякий смысл!

Я была слишком взволнована, чтобы говорить что-то.

— И ты, моя дорогая, — продолжала она, — мы забыли о тебе! Нам обоим пришлось пережить ужасные времена. Ты так ухаживала за мной, мне так повезло, что рядом оказалась ты!

«Если бы вы только знали!» — подумала я про себя, но я никогда не смогу рассказать им об этом. Интересно, какой была бы их реакция, если б я во всем призналась? Но никому бы я не смогла поверить то, что произошло: ни Харриет, ни Кристабель, никому! Как я хотела забыть об этом, стереть из своей памяти, но до конца своей жизни мне так и не удалось справиться с воспоминаниями той ночи. Каждый раз, когда я ощущала запах этого отвратительного мускуса, я вспоминала Гранвиля, как блестели его глаза, когда он говорил об оленях.

Как отлична была та ночь от ночи любви и нежности, проведенной с Джоселином, после которой на свет появилась Карлотта! Внезапно, словно удар молнии, меня пронзил страх. А что если после этой ужасной ночи тоже родится ребенок?! Что тогда мне делать?

Но этого быть не могло, это было бы слишком! Я уже расплатилась за жизнь отца, и расплатилась сполна.

Временами я буду выходить в сад, подходить к той клумбе красных роз, думать о том, как впервые встретилась с Джоселином, и говорить себе: «Что я могу сделать, раз этому суждено было случиться?»

Однако эта беда меня обошла: от той позорной ночи ребенка не будет, а теперь, приказала я себе, я должна постараться забыть.

Однако по поводу возвращения отца празднества решили не устраивать.

— С нынешнего момента, — сказала мать, — мы должны жить потише: никаких поездок ко двору: там мы вышли из фавора.

Мы никому не должны были напоминать о том, что поддерживали дело Монмута. Теперь на троне сидел новый король, и, даже если он нам не нравился, мы должны были смириться с ним.

Мой отец был очень своенравен. Это было его натурой, и я уверена, что, если бы не мать, он бы снова вмешался в какой-нибудь заговор. За смертью легкомысленного Карла последовали весьма нелегкие времена. Карл был популярен в стране с самых первых дней своего правления, как только вернулся из изгнания, но Яков даром привлекать людей на свою сторону явно не обладал.

— Это не наше дело, — твердо сказала мать, и каждый раз, когда видела в глазах отца авантюрные искорки, сразу притворялась больной, а он тут же отказывался от всех своих планов. Он нежно любил ее. В этом сомнений не возникало. Так что его возвращение мы отмечали в узком семейном кругу. Правда, мы все-таки пригласили наших близких друзей. Приехали Харриет с Грегори, Бенджи с Карлоттой, и они гостили у нас несколько недель. Рядом с дочерью я забывала о всех перенесенных бедах. Ей было уже почти четыре года, и она росла настоящей красавицей. У нее, как и у Харриет, были голубые глаза, правда, не того фиолетового оттенка, которым так гордилась Харриет, — они были чисто-голубые, как васильки. Волосы Карлотты были темного цвета, который очень гармонировал с цветом глаз, а носик — маленьким и нахально вздернутым. Кожа ее была нежная, как лепестки цветка, одним словом, она была просто очаровательна. Но особенно притягивала она всех своим жизнелюбием. Она была такой живой и любознательной, что Салли Нулленс сказала, что она за ней «только гоняется и с ног валится». Эмили Филпотс следила за тем, чтобы она всегда была великолепно одета, и уже начала учить ее читать. Карлотта делала большие успехи, Эмили сказала, что никогда не видела, чтобы ребенок так быстро учился. Для этих двух женщин Карлотта была всем на свете: ей они были обязаны новой работой, она вытащила их из пучины вечного недовольства.