Имя для ведьмы - Надежда Первухина

— А мне как раз понятно. — Я взяла банан, очистила и принялась сосредоточенно жевать. — Я же ненавистная племянница. Может, меня она хочет устранить. Хотя бы при помощи Наташи, ведь, не пройди я Обряд Тринадцати, она просто убила бы меня на поединке. Да поединка бы и не было, так, одна мощная молния мне в голову, и привет.

— Тогда при чем же здесь еще и Авдей? — машинально задал вопрос Баронет и тут же понял, какую совершил бестактность.

Я спокойно доела банан, дунула в пустую бутылку и, наклонив ее над своим стаканом, налила туда рубиновой, блестящей жидкости. Глотнула и сказала:

— Авдей здесь больше ни при чем. Вообще ни при чем. Поэтому выпейте за этот факт красного крымского портвейна. Он отлично у меня удался. Я угощаю.

Баронет не побрезговал и портвейном. Выпил залпом стакан и улыбнулся:

— Восхитительный букет. Вальс ароматов.

И тут в дверь конспиративной квартиры позвонили.

— Мы разве ждем гостей? — посмотрел на меня Баронет и пошел с балкона в глубину квартиры, не дождавшись ответа. А у меня мелькнула дурацкая надежда на то, что это вернулся Авдей. Побродил-побродил, неприкаянный, по кварталу, осознал, что любит меня и жить без меня не может, и воротился в ноги упасть, слезами их омыть. До того здорово я себе это представила, что чуть ли не бегом побежала в коридор: пусть любимый знает, что я еще здесь и даже готова простить…

Только это был не Авдей.

Это вообще был не человек.

Перед Баронетом колыхалась размытая белесая субстанция, у которой хорошо сформированы были только голосовые связки. Субстанция быстро и невнятно говорила что-то моему наставнику. Я уловила только следующее: «…в течение двадцати четырех часов передать копии документов представителю организации… В случае невыполнения заложница будет уничтожена. В случае провокационной магии организация оставляет за собой право на серию терактов по области…»

Понятно. Это стандартное звуковое магическое письмо, которое кто-то прислал Баронету, требуя выполнения каких-то своих причуд. Террористов развелось… Только какое отношение это имеет к нам, пока еще мирным магам?!

Субстанция выговорилась и рассеялась в воздухе мутноватым облачком. Баронет посмотрел на меня взглядом раненого тигра (я, правда, никогда в жизни не смотрела в глаза раненому тигру, но другого сравнения мне на ум не пришло) и глухо сообщил:

— Ты только не волнуйся… Татьяна Алексеевна похищена.

До меня не сразу дошло.

— Кто похищен?

— Твоя мать. Дошло? Понимаешь?

Я вознамерилась было бессильно рухнуть в обморок от столь ужасного известия, но потом решила, что на обмороки у меня вовсе нет времени.

— Кто ее похитил?

— Судя по требованиям, опять-таки молодчики из «Лика Тьмы».

— И чего же этим сволочам надо?! — грозно прошептала я.

— Вика, я все тебе расскажу по дороге.

— Верно, нам ведь надо возвращаться… Столько времени в поезде потеряем!

И тут в змеином глазу Баронета сверкнул сумасшедший изумрудный огонь.

— Я старый плешивый болван! — прошипел он, дергая себя за бороду. — Стыжусь собственных магических способностей, веду себя почти как человек… Хватит!!! Ведьма, быстро! На машине мы будем на месте максимум через час, уж я постараюсь!

Он запер конспиративную квартиру тройным заклятием, схватил меня за руку, открывая передо мной дверь «волги»:

— Вперед!

Но я все-таки на секунду задержалась, чтоб глянуть на безоблачное московское небо и кое-что прошептать.

В летящей на высоте трех тысяч метров, как беззаконная комета, машине я попросила Баронета включить радио.

— Зачем тебе?

— Ничего особенного. Хочу прослушать сводку погоды на ближайшее время.

— Странная ты, Викка… — Он повернул ручку настройки.

«В эфире «Радио «Эхо Москвы». Передаем штормовое предупреждение! По сведениям городской службы погоды, на столицу надвигается мощный грозовой фронт. Возможны ураганы, шквалистый ветер, особенно над районами Чертаново, Новые Черемушки…»

Баронет выключил радио и сказал:

— Чертаново, Чертаново… Кажется, именно в этом районе живет один писатель-фантаст, он же поэт… Ох, Викка, Вика! Это же просто детские шалости — грозы… ураганы…

Солнце сверху, облака снизу, «грозы, ураганы» далеко позади. Трудно сказать, как быстро мы передвигались в пространстве, но, судя по напряженному лицу Баронета, скорость была приличной.

— Ну и пусть шалости, — ответила я. — Мелочь, а приятно. Между прочим, вы тоже не без греха. Сюда-то мы ехали на поезде и транспортную магию принципиально не применяли, а сейчас летий как угорелые…

— Речь идет о безопасности твоей мамы!

— Да, конечно… Но, по-моему, она не только моя мама, но и ваша… мм, подружка?

— Я попросил бы тебя не употреблять таких выражений по отношению к Татьяне Алексеевне, — ледяным тоном потребовал Баронет.

— Как скажете, — и я уставилась в окно машины. Грозы, ураганы…

Нет, что творится на белом свете, а?! В собственную квартиру заходишь с опаской, на каждом шагу ожидая по меньшей мере маньяка-камикадзе, увешанного динамитными шашками, как новогодняя елка — стеклянными гирляндами. Куда вообще катится мир?! Я еще могу понять, когда у безутешных родителей похищают их возлюбленное чадо и нагло требуют выкупа. Это классический прием всех отрицательных героев, как литературных, так и экранных. Но чтобы у взрослой дочери похищали приличного возраста мать?! Это уже ни в какие рамки жанра не укладывается.

Моя многострадальная квартира встретила меня угрюмой тишиной и прямо-таки идеальной чистотой. Мы с Баронетом растерянно ходили по аккуратно прибранным комнатам и пытались понять, каким же образом произошло похищение мамы, если даже полотенца в ванной комнате висят так, словно им дали команду «Равняйсь! Смирно!»?

— Нигде ни пылинки, ни следов борьбы, — мрачно констатировал Баронет. — Такое впечатление, будто Татьяну Алексеевну просто ветром сдуло.

В другом случае я бы даже сама этого грешным делом пожелала, но не сейчас. Мама есть мама, и ее судьба волнует меня, даже если я терпеть не могу маминых нотаций и овсяных хлопьев.

На мэтра же вообще было жалко смотреть. Неужели у них с мамой все так серьезно закрутилось?

Я еще раз вошла в спальню, включила верхний свет, чтоб осмотреться, и тут…

Зеркало.

Новое, взамен того, что когда-то разбилось. И из его сияющей поверхности торчала изящная рукоять кинжала. Кинжал пришпиливал к сверкающему стеклу записку, словно крупную бабочку-капустницу.

— Идите сюда, мэтр, — позвала я. — Нам письмо.