Дочь оружейника - Генрих Майер

– А я, Перолио, разве я струсил? Я видел, что ты держал топор в левой руке и готов был поразить меня в голову в то время, как я дотронулся бы до твоей руки. И, несмотря на это, я отрубил бы твою проклятую руку. Стало быть никто из нас не выиграл. Пусть монсиньор хранит эти деньги до тех пор, пока один из нас заставит задрожать другого.

– Согласен! – отвечал Перолио. – Наше пари откладывается до завтрашнего дня. Я придумаю новое испытание, и клянусь, что останусь победителем.

Итальянец улыбнулся, потому что новая, дьявольская мысль пришла ему в голову.

– Будем лучше пить, – вскричал он. – Утопим в вине все ссоры.

Бурграф тоже взял бокал и сказал, поднимая его:

– Мессиры! Пью за ваше примирение.

Перолио, как искусный актер, умел скрывать свои чувства и быстро перенял тон, и потому как будто забыв недавние оскорбления, обратился очень любезно к окружающим:

– Мессиры! Мы должны отвечать на благородное желание нашего государя. Граф Баренберг, я пью за наше искреннее примирение.

Все гости выпили свои кубки, кроме Баренберга, который не мог так скоро успокоиться и не умел притворяться.

– Извините меня, герцог Монфор, – сказал он бурграфу почтительно, но твердо. – Между мной и начальником Черной Шайки примирение невозможно. Я презираю его, потому что считаю похитителем невесты Шафлера, и хочу отомстить за бедного оружейника. Обещаю вам только удерживаться от новой ссоры и не прибегать к оружию, покуда мы у вас в гостях.

Бурграф поклонился в знак согласия и распрощался со своими гостями, предоставив им продолжать оргию.

Часть гостей разошлась после него, остальные продолжали пить.

Перолио сел напротив Баренберга, чтобы вызвать его на новую борьбу. Ризо налил кубок своего господина и хотел налить и графу, но тот отказался и встал, чтобы уйти домой.

– Corpo di bacco! – вскричал Перолио, смеясь. – Вы хорошо делаете, граф, что уходите спать, потому что еле держитесь на ногах, а если останетесь еще на четверть часа, то упадете как ребенок. Вы и в питье не можете бороться со мной. Вино не победит меня никогда!

Это хвастовство опять взбесило молодого человека, который не хотел уступить и в этом бандиту.

– Я принимаю вызов: будем пить! – вскричал он и сел на свое место.

– Я начинаю, – проговорил Перолио, выпив свой кубок до дна.

Баренберг молча осушил свой бокал.

Присутствующие придвинулись к ним ближе и, вместо того, чтобы остановить эту скотскую борьбу, подстрекали противников и аплодировали тому, кто выпивал скорее поминутно наполняемые кубки.

Перолио пил и продолжал шутить с молодыми людьми, которые, однако, понемногу начали расходиться или засыпать на своих местах. Баренберг пил молча и делал невероятные усилия, чтобы сохранить сознание. Он чувствовал, что голова его отяжелела, в глазах сделалось темно и он с трудом может поднять руку, но, не желая признать себя побежденным, продолжал пить, говоря изредка своему противнику:

– Пей, фанфарон… пей, а не болтай.

Перолио смеялся над странным произношением своего противника и не чувствовал на себе действия вина, потому что был крепче фламандца и притом за обедом пил очень мало. Он с радостью смотрел на положение бедного графа, ожидая с нетерпением минуты, когда тот упадет мертвецки пьяный.

– Ризо! – кричал он своему пажу. – Налей еще благородному графу, чтобы размочить его красноречие и по дороге наполни и мой кубок.

Ризо повиновался и Перолио вскричал:

– В честь нашей дружбы, граф, пейте же!

Баренберг пробормотал:

– За мою ненависть, проклятый иностранец! – и схватил кубок, но руки его так дрожали, что он пролил половину на стол и на свое платье.

– Это не в счет, – заметил Перолио. – Ризо, долей кубок.

На этот раз граф делал напрасные усилия, чтобы поднять бокал. Он встал, оперся на стол и хотел разом осушить кубок, но вино расплескалось и залило даже Перолио.

– Bestaccia! – закричал тот и выплеснул свой бокал прямо в лицо фламандца.

Баренберг подался вперед, как бы желая броситься на противника, но потеряв опору, зашатался и упал на пол.

– Настоящая фламандская свинья! – проговорил злобно бандит.

Свечи уже гасли и едва освещали отвратительную сцену оргии. Изредка, кто-нибудь из пажей снимал нагар свечей, и тогда можно было рассмотреть спящих пьяниц, кружки, разбросанные по полу, разлитое вино. Один только Перолио стоял над этими развалинами и радостно смотрел на бесчувственное и почти безжизненное тело своего врага.

Скоро оруженосцы и служители бурграфа вывели и вынесли всех гостей, и в зале пира остался только итальянец со своей жертвой. Он толкнул ногой тело графа и проговорил:

– Теперь я могу делать с ним, что хочу… Ризо! Кто здесь из наших?

– Скакун и Рокардо, синьор, ждут ваших приказаний в соседней зале.

– Позови их.

Паж вышел и вошел опять с оруженосцем и двумя бандитами.

– Нет ли вестей о Фрокаре? – спросил Перолио.

– Нет, мессир, никаких! – отвечал Видаль.

– Когда будут, тотчас доложить, а теперь поднимите этого человека и положите его на стол. Вы видите, что он мертвецки пьян, и я хочу, чтобы его приняли за мертвого; принесите гроб и положите туда графа Баренберга.

– Гроб? – проговорил Рокардо с удивлением. – Это трудно найти ночью.

– Совсем нет, – подхватил Скакун. – Я знаком с гробовщиком, который живет у кладбища. У него всегда много готовых гробов.

– Поди же к нему и принеси поскорее.

– Жаль, что нет Фрокара, – заметил Рокардо. – Он бы отпел покойника.

– Найдем и без него, – сказал Перолио. – Ты ступай в монастырь Иерусалимского братства и попроси настоятеля, чтобы он прислал сюда несколько монахов. Разбуди также некоторых из наших и приведи с собой.

Бандиты удалились, а Перолио сел, в ожидании их, наслаждаясь заранее своим мщением.

Скоро черный гроб был принесен и молодой фламандец положен туда.

– Смотрите, чтобы он не проснулся, – заметил Перолио.

– Не проснется, капитан, – отвечал Рокардо. – Кто закатил в себя столько вина, тот не пошевелится целые двадцать часов.

Действительно, Баренберг спал мертвым сном.

Лицо его опухло и страшно побледнело, у рта показалась пена и дыхание вылетало из груди с хрипением, как у умирающего.

– Ложись, любезный, в этот ящичек, – приговаривал Скакун, – тебе будет удобно, как в постели.

– Да и как хорошо пришелся гроб по его росту, – прибавил Рокардо. – Точно снимали мерку.

– А где монахи? – спросил Перолио.

– В соседней зале, с четырьмя нашими товарищами.

– Введите их.

Вошли шестеро монахов и поклонились Перолио.

– Отцы мои, – сказал он. – Здесь случилось большое несчастье. Молодой граф Баренберг пал в честном бою и передал мне свое последнее желание. Он хочет, чтобы монахи Иерусалимского ордена перенесли его тело в церковь св. Иоанна и молились над ним целую ночь. Завтра соберутся его родные на погребение, а сегодня я вам заплачу за ваши труды.