Чудеса и диковины - Грегори Норминтон

Стоит ли мне притвориться, что освященный союз Альбрехта Рудольфуса был счастливее моего греховного сожительства? По возвращении герцогской четы из путешествия по Фельсенгрюнде между герцогом и герцогиней разверзлась улыбчивая пропасть. Он предложил руку супруге, выходившей из экипажа. Отставив палец, она едва коснулась его руки. Под глазами Элизабеты появились темные круги – почти синяки – неизбывной печали. Во сне ее лицо становилось совсем несчастным: словно маска, из которой улетучилось все веселье. Оно расцветало лишь от комплиментов заботливого обергофмейстера.

– Я рад, что у вас все в порядке, – крикнул я паре, принимавшей приветствия жителей замка. Элизабета прижалась к мужу, чтобы сильнее меня уязвить. Разве не я был виноват в ее печали: я, обманувший ее портретом будущего супруга, на котором тот был изображен писаным красавцем?

– Кажется, они поладили, – сказал Адольф Бреннер.

–  Кажется,да, – ответил я. Такой фасад видела публика. Наедине, судя по донесениям моих информаторов, они едва ли перекидывались парой слов. Герцог обрел убежище в своей библиотеке, откуда были изгнаны все советники и жена; Элизабета почти не выходила из своих покоев, где общалась на испанском со своими компаньонками, внимала цветистым комплиментам Морица фон Винкельбаха и обращалась за утешением к своему иезуитскому исповеднику.

Годы процветания сменялись беспокойными временами. Как вода из-под ледяного гнета, в Фельсенгрюнде просачивались тревожные новости о восстании в Праге, о новоявленном короле-протестанте и победе его партии над имперскими силами. Бедржих Збинек бежал с семьей в Вену, где собирался дождаться, когда солдаты Истинной Церкви восстановят свою Богом данную власть. Как только расчистились перевалы, Элизабета объявила, что хочет навестить отца. Альбрехт Рудольфус был рад отпустить ее; однако приличия – равно как и нахмуренные брови обергофмейстера – побудили его сопровождать жену в дальней поездке.

– Герцог с удовольствием пообщается со своим тестем, – говорил я себе, якобы обращаясь к Адольфу Бреннеру. – В конце концов, этот человек служил императору.

– А это хорошо? Для нас, я имею в виду.

Мое молчание было достаточно красноречивым. Бреннер зевнул и потянулся, хрустя позвонками. Его мальчик Каспар, ставший уже мужчиной, сидел, обхватив колени, на лежаке в углу комнаты. Он вырос очень угрюмым, его былая застенчивость превратилась в сердитую замкнутость. Мы с его хозяином обсуждали мрачные перспективы войны.

– Этот новый король ничего не добьется, – сказал Бреннер. – Он заплатит за свои преступления, и заплатит сполна. Эти кошмарные протестанты, они пытались убить людей императора: вышвырнули их из окна канцелярии.

(Интересно, подумал я, а это не то же самое окно, из которого я совершил свой, навряд ли более добровольный, полет восемнадцать лет назад?)

– Конечно, – сказал я, – нас в Фельсенгрюнде это никак не заденет, что бы там ни происходило. Мы словно остров, неподвижная твердь в бурном море.

Бреннер втянул воздух сквозь зубы.

– Tua res agitor, patries cum proximus ardet, – сказал он. Я уставился на него пустым, как у его механических кукол, взглядом. Каспар у меня за спиной хмыкнул.

– Вам придется перевести, – сказал я.

Бреннер понизил голос до шепота. Он произнес по-итальянски:

– Когда горит соседский дом, твой дом тоже в опасности.

Ах этот Адольфо, как плохо я его знал! Долгие годы я наслаждался его обществом, не пытаясь проникнуть в его сокровенные мысли, не докапываясь до сути. Может быть, дело в комическом блеске его абсолютно лысой головы или в жеманных жестах, которые превращали его в моих глазах в безобидного клоуна? Он, бесспорно, был высокопарным ценителем собственного красноречия. Но только теперь мое любопытство разгорелось от единственной искры – мимолетного проблеска чужой тайны. Кто он, этот Адольф Бреннер? Куда он направлялся? И почему я решил, что он знает о капризах Фортуны меньше Томмазо Грилли? Он как-то сказал, что всякое наше действие порождает последствия, что простираются у нас под ногами наподобие белых вен грибницы. И в любое мгновение мы можем внезапно споткнуться о гриб, который как будто сам бросится нам под ноги. Тогда я посмеялся над этой метафорой, но, возможно, мне стоило больше прислушиваться к его мудрым словам? Или хотя бы спросить у него совета, прежде чем женить Альбрехта Рудольфуса на посланнице из моего прошлого?

Сразу после возвращения из Вены герцог вызвал меня к себе в кабинет.

– Ты лгал мне, – сказал он.

Мне показалось, что все в комнате, вплоть до мельчайших корпускул воздуха, как будто застыло. У меня в горле встал ком.

–  Лгал,ваша светлость?

– Да, лгал. Выдумывал. Обманывал. Даже сейчас ты изображаешь невинность.

Он узнал про меня. Все предосторожности, принятые перед встречей с Майринком, тщательно оберегаемые псевдонимы – ничего не помогло. Бедржих Збинек, услышав мое имя, проскользнувшее в герцогской болтовне, раскрыл ему мое богемское бесчестье. («Как вы сказали? Сверчок? Ах, Грилли. Да,

я помню одного вора, которого так звали. Сидел в Далиборе. Да, и вот что самое примечательное. Он ведь был карлой».) Я вытер губы рукавом. Обойдется ли все изгнанием? Или меня ожидает новое унижение: сидеть в особо пригнанных колодках на Вайдманнер-платц?

– Прошу вас, милорд. Скажите, чем я вас оскорбил?

– Мой тесть служил императору Рудольфу. – Да.

– Тому самому, которому ты пел дифирамбы. Тому самому человеку, который служил мне примером для подражания.

– Так и было, милорд.

–  Он был совсем не таким, как вы его представляете.Ты помнишь эти слова? И кто их сказал? Моя жена, Томмазо. Перед всей знатью – она смеялась надо мной. Покойный император был не таким, каким ты его мне описывал. Он был слабым, впечатлительным, окруженным ворами…

–  Ворами?

– Бедржих Збинек рассказал мне про его безумные припадки. Как он растерял свои владения, внимая клевете мошенников и интриганов. Таких, как Ланг… Ланген…

– Но я о таком даже не слышал! Герцог не уцепился за эту удобную ложь.

– Это был порочный человек. Он не женился и не оставил после себя наследника. Проклятие, ну почему ты скрывал это все от меня?!

– Насчет… Рудольфа? Почему я не сказал вам?…

–  Правду.

– …насчет императора Рудольфа?

Моя душа преисполнилась ликования, сладчайшего из нектаров! Мое унижение не было раскрыто! Значит, еще не все потеряно.

– Милорд, закат императора, о котором мне было так тяжко слушать, начался уже после моего отъезда. Когда я жил в Праге, там не было и намека на меланхолию. Я всегда говорил правду, в меру своего понимания.

Герцог прикусил губу.

– Ты заставил меня захотеть быть похожим на него.

– Так точно, милорд. Как на мецената.И вы преуспели гораздо больше: ваша коллекция существует, а собрание Рудольфа погибло.

– Но как правитель, Томмазо?…

– А как правитель соперничаете с его триумфами, избегая его провалов.

14. Джонатан Нотт

Между герцогом и его карлой образовалась стена не доверия, и я уже понял: чтобы снести эту стену, мне понадобятся вся моя изворотливость и умения. Он больше не верил моим словам и, кажется, наблюдал за мной непрестанно, словно я в любой момент могу выдать себя – внезапным румянцем или дрожащим веком. Слово «подозрение» стало в замке неофициальным паролем. Мои шпионы докладывали о диких скандалах (в редких случаях словесных контактов) между герцогом и герцогиней. Герцог жаловался, что Мориц фон Винкельбах стал слишком заботлив с его супругой. Хотела ли Элизабета подразнить мужа, флиртуя с обергофмейстером и словно кичась пустотой своего лона? В ответ на эти обвинения герцогиня истово предавалась молитвам. Она просила Господа научить ее терпению; она молилась, чтобы ее муж исполнил свой долг. В качестве последнего аргумента она принялась обвинять мужа в привычке к уединенным противоестественным усладам: это они виноваты в ее бездетности, а не ее плодовитое и покорное тело.

Альбрехт Рудольфус пронесся по двору (потеряв по дороге туфлю, за каковой он вернулся, прыгая на одной ноге в зеленом чулке) и набросился на моего коллегу Бреннера в его мастерской.

– Где эти чертовы автоматы? Я жду их уже десять лет! Ты гут забавляешься со своими шестеренками, а мне нужно править страной.

Перепуганный Бреннер стащил шапочку с головы.

– Тщательное обмуд… Тщательное обдумывание, милорд. Высокие технические требования. Впервые в истории…

Позже, чтобы выместить досаду от герцогского порицания, изобретатель накинулся на своего подручного.

– Какой от тебя прок,Каспар? Я пытаюсь оживить этих детей, а ты их ломаешь. Ты проливаешь суп в их механизм, ты роняешь их на пол. Ты смерти моей хочешь, что ли?

Бедный Адольф: его неприятности зашли дальше, чем герцог себе представлял. Оказалось, что молодой негритенок, который на моих глазах вырос в неблагодарного мужчину и с которым, из-за странного, неприятного блеска в его глазах я обменялся за эти годы всего парой слов, попытался соблазнить одну из служанок Элизабеты. Адольфу Бреннеру об этом происшествии сообщила статс-дама Мария, а затем, с меньшей горячностью, Мартин Грюненфельдер. Каспару следует запретить общаться с невинной девицей.