Фазовый переход. Том 1. «Дебют» - Василий Звягинцев

И достал из «перчаточного ящика», бардачком в народе именуемого, фляжку. Не какую-нибудь посеребренную, шагреневой кожей обтянутую, с инкрустациями и спецпробочкой-дозатором, а самую простую, армейскую, в сером шинельном чехле.

– Не побрезгуйте, коньячок армянский, пять звездочек, просто в стекле с собой возить неудобно, в дороге всякое бывает.

«Не отравят? – опасливо подумал Волович, – или химией какой угостят…» – и тут же вспомнил, что в двадцатые годы фармакохимия вроде до современных высот еще не поднялась. Да и сами хозяева выпьют, наверное.

– Чего же нет? Я после вас. Гостю первому невежливо…

Соболевский слева понимающе фыркнул, Кочура ничего не сказал, свинтил пробку и приложился как следует. Через плечо протянул Воловичу. Тот теперь чиниться не стал, тренированно заглотнул сразу грамм полтораста, а то вдруг больше не предложат, благо через металл и чехол падение уровня напитка в посудине не видно.

Эдуард Сергеевич (из дворян, наверное, подумал Волович, имя-отчество такие, непролетарские) пить отказался. Не объясняя, просто сделал отстраняющий жест. Возвращая емкость Кочуре, Михаил словчился еще глотнуть. В желудке сразу запекло, а вкуса он, собственно, и не почувствовал. Зато голова поплыла должным образом. И настроение подскочило сразу делений на десять. Живем пока, а жизнь тут может оказаться еще поинтереснее, чем дома!

– Так мы ждем, Михаил Иосифович, – напомнил Соболевский.

Коньяк оказался более чем хорош и после всего пережитого ударил в голову не хуже тетратиопентала или чего-то подобного. В смысле воздействия на речевые центры. Голова пока оставалась почти ясной, но язык распустился…

Впрочем, разговорчивость, сопряженная с некоторой развязностью, вроде как у Хлестакова, в минус человеку засчитывалась достаточно редко. Это Волович знал профессионально. Разве только претендент на серьезную должность в банковской сфере или там в административных структурах должен уметь демонстрировать сдержанность и, как говорится совсем в других кругах, «фильтровать базар». Поэтому он, не стесняясь многословия, начал излагать свою историю, должным образом препарированную и переформатированную. Он сразу признал, что попал в этот мир из будущего, причем параллельного (кратко обрисовав при этом теорию пространственно-временных континуумов, как представлял ее из популярных изданий).

Тут же пояснил, что о событиях вековой примерно, судя по автомобилю и употребляемой терминологии, давности представление имеет самое общее, школьный курс истории порядочно подзабыл, а специально послереволюционной эпохой не интересовался, поскольку все его интересы лежат во второй половине девятнадцатого века, да и то в основном в области литературы и прочих искусств.

Не стал упоминать о случившейся «дома» попытке государственного переворота, вообще постарался обойти тему государственного устройства страны, из которой сюда попал. Сказал только, что мировой революции до сих пор не случилось и коммунизма тоже. Живем, одним словом, в условиях «конвергентного общества», где сочетаются элементы капитализма, социализма и иных формаций, научного обозначения не имеющих.

На это Соболевский со вздохом сказал, что ни к чему иному нынешняя половинчатая политика партии и не может привести, со всеми ее заигрываниями с частным капиталом и мелкособственническими инстинктами, махровыми цветами расцветшими при так называемом НЭПе. А также и с примиренчеством в отношении полумонархической, полудемократической Югороссии.

О том, что здесь такое запутанное внешне-и внутриполитическое положение, Волович не знал. Он слышал только, да и то больше между делом, без точной деталировки, о параллельной Российской империи, откуда появлялись валькирии и кое-какие другие люди, но в подробности не вникал. Довлела дневи злоба его, то есть хватало повседневных забот, если перевести со старославянского. В самый последний момент заинтересовался возможностью сбежать вместе с Лютенсом на «ту» Землю, но – не сложилось.

А о том, что есть еще и другая реальность, такая вот, с троцкистской РСФСР, какой-то Югороссией и Новой Экономической Политикой (накрепко связанной в его сознании с именами Ленина и Сталина), Михаил даже и не подозревал. Узнал в последние секунды своего пребывания в прежней жизни, да вот сейчас услышал от сотрудника карательной организации со знакомым названием.

Но собеседников Воловича гораздо больше заинтересовали не причины и поводы его попадания в их мир, а сам механизм процесса.

– Что, вот так просто можно взять и перейти на восемьдесят лет назад? – спросил Кочура, без большого, впрочем, удивления. Как о вещи, ему ранее неизвестной, но находящейся вполне в пределах технических и, так сказать, смысловых возможностей.

Это не слишком удивительно, ибо в стране, только что совершившей фазовый переход «из царства необходимости в царство свободы», живущей в условиях стремительного прогресса во всех областях (благодаря в том числе и всяческим новинкам, регулярно поступающим из Новороссии), грань между возможным и невозможным почти что и не ощущалась. Не зря Алексей Толстой начал свою «Аэлиту» с листочка объявления, посредством которого инженер Лось искал себе попутчика для полета на Марс. Первых читателей знаменитой повести сей литературный прием нисколько не удивил, время было такое – «больших ожиданий», как писал Паустовский. Не похожее на более позднее и забюрократизированное.

И песню не так просто придумали: «Мы покоряем пространство и время, мы – молодые хозяева Земли». Профессор Преображенский превращал дворнягу в товарища Шарикова, другой профессор, Богомолец, обещал Сталину вечную жизнь, за что был удостоен звания академика и собственного НИИ. Партийный деятель, писатель и по совместительству врач, Богданов подходил к проблеме бессмертия с другой стороны, возлагая надежды на переливание крови. Циолковский пророчествовал о скором заселении космоса, философ Федоров вообще замахнулся на всеобщее воскрешение умерших. Такое было время…

Поэтому и вопрос был задан вполне практический, без неуместной ажиотации.

– Получается, что можно, – ответил Волович, – раз я здесь перед вами. Только едва ли я смогу объяснить, как это практически делается. Перед вами, как ни смешно звучит, – жертва несчастного случая и человеческой подлости в некотором смысле. Ну, чрезмерной доверчивости и ревности, как у известного Отелло, я допускаю, – слегка подправил оценку Михаил, увидев, как удивленно дернулась бровь чекиста при слове «подлость».

– Видите ли, я хорошо знаком с директором научного института, занимающегося всякими явлениями, либо отрицаемыми, либо недооцениваемыми официальной наукой. Теория параллельных пространств и связей между ними входит в круг их интересов. А я, как журналист, их деятельность от случая к случаю освещал… И вот надо же случиться, у этого господина Ляхова есть красавица невеста, которую он ко мне без всяких оснований приревновал…