Фатерланд - Роберт Харрис

Больше всего надежд сулила швейцарская граница, мост манил к себе.

Теперь надо спрятать. Спрятать все.

Он встал на колени и расстелил на потертом ковре лист коричневой бумаги. Сложил документы аккуратной стопкой, выровняв края. Достал из бумажника фотографию семьи Вайссов. Взглянул на неё ещё раз и приобщил к бумагам. Туго завернул весь комплект, многократно обернул клейкой лентой, пока сверток не стал плотным, как деревянный брусок. Твердый на ощупь, не бросающийся в глаза, прямоугольный, сантиметров десять толщиной.

Он облегченно вздохнул. Так-то лучше.

Обернул ещё одним слоем бумаги, на этот раз подарочной. Золотые витиеватые буквы «УСПЕХА И СЧАСТЬЯ!» извивались среди разноцветных шариков и пробок от шампанского позади улыбающихся невесты и жениха.

По автобану Берлин – Нюрнберг – пятьсот километров. По автобану Нюрнберг – Штутгарт – сто пятьдесят. От Штутгарта дорога вилась по долинам и лесам Вюртемберга до Вальдсхута на Рейне – ещё сто пятьдесят. Всего восемьсот километров.

– Сколько это в милях?

– Пятьсот. Как думаешь, справишься?

– Конечно. Двенадцать, часов, может, и меньше. – Шарли сидела на краешке кровати, наклонившись вперед, вся внимание. На ней было два полотенца – одно обернуто вокруг тела, другое – тюрбаном вокруг головы.

– Нет нужды спешить – у тебя сутки. Когда отъедешь достаточно далеко от Берлина, позвони в отель «Бельвю» в Вальдсхуте и закажи номер – теперь не сезон, сложностей не будет.

– Отель «Бельвю», Вальдсхут, – повторила она, запоминая. – А ты?

– Я буду ехать следом, отставая часа на два. Рассчитываю присоединиться к тебе в отеле около полуночи.

Марш видел, что она ему не верит.

– Если не боишься, – поспешно добавил он, – то, думаю, бумаги должны быть у тебя, а также вот это… – Он достал из кармана второй похищенный паспорт. Пауль Хан, штурмбаннфюрер СС, родился в Кельне 16 августа 1925 года. На три года моложе Марша. Он и на фотографии выглядел моложе.

– А почему ты не оставляешь его при себе? – спросила она.

– Если меня арестуют и обыщут, найдут паспорт. Узнают, под каким именем едешь ты. Пауля Хана нетрудно связать с Магдой Фосс.

– Ты, по-моему, вообще не намерен ехать.

– Нет, очень хочу.

– Считаешь, что с тобою кончено.

– Неправда. Но у меня меньше шансов, чем у тебя, проскочить восемьсот километров так, чтобы мою машину не остановили. Ты должна это понять. Поэтому и едем врозь.

Шарли недоверчиво покачала головой. Он сел рядом, погладил по щекам, повернул лицом к себе и посмотрел в глаза.

– Послушай. Ты должна ждать меня – слушай же! – ждать меня в отеле до половины девятого утра. Если я не приеду, ты пересечешь границу без меня. Дольше не жди – опасно.

– Почему до половины девятого?

– Постарайся попасть на пропускной пункт как можно ближе к девяти часам. – Ксавьер целовал девушку в мокрые щеки, продолжая объяснять: – В девять часов «любимый отец немецкого народа» выезжает из рейхсканцелярии, направляясь в Большой зал. Он уже много месяцев не появлялся на публике – это подстегивает возбуждение. Можно быть уверенным, что у пограничников на посту будет радио и они будут слушать Берлин. Лучшего момента не придумаешь. Они просто махнут рукой, давая знак проезжать.

Шарли встала и размотала тюрбан. В слабом свете чердачного помещения её волосы светились белым светом.

Она сбросила с себя второе полотенце.

Бледная кожа, белые волосы, темные глаза. Привидение. Ему требовалось убедиться, что она настоящая, что они оба живые; Марш протянул руку и дотронулся до нее.

Они лежали обнявшись на маленькой деревянной кровати, и Шарли шептала ему о будущем. Завтра под вечер их самолет приземлится в нью-йоркском аэропорту Айдлуайлд. Они направятся сразу в «Нью-Йорк таймс». У неё там знакомый редактор. Первым делом нужно снять копию – дюжину копий, – а потом как можно быстрее опубликовать. «Таймс» – самая подходящая для этого газета.

– А что, если они не станут печатать?

Мысль о том, что можно печатать что хочешь, не укладывалась у Марша в голове.

– Станут. Господи, да если они не опубликуют все это, я встану на Пятой авеню, как те чокнутые, которые не могут издать свои романы и раздают копии прохожим. Но не бойся – ещё как напечатают, и мы перевернем историю.

– Но поверит ли кто-нибудь?.. – Такое сомнение росло в нем с момента, когда они вытряхнули содержимое чемоданчика. – Разве этому можно поверить?

– Поверят, – сказала девушка убежденно, – потому что у нас на руках факты, а факты меняют дело. Без них ничего нет – пустота. Но предъяви факты – приведи имена, даты, приказы, цифры, время, адреса, карты, расписания, фотографии, диаграммы, описания – и сразу пустота приобретет объем, станет поддаваться измерению, превратится в нечто убедительное. Конечно, даже очевидную вещь можно отрицать, опровергать или просто игнорировать. Но любая из этих реакций сама по себе есть реакция, ответ на что-то реально существующее.

Некоторые не поверят – они не поверят, сколько бы улик им ни предъявляли. Но, думаю, у нас здесь достаточно всего, чтобы сразу же остановить Кеннеди. Не будет встречи в верхах. Не будет переизбрания. Не будет разрядки. А через пять лет или пятьдесят это общество развалится. Нельзя созидать, если фундаментом служит массовая могила. Люди все же лучше, чем кажутся, они должны быть лучше – я верю в это, а ты?

Марш промолчал.

Он не спал, встречая ещё один рассвет в Берлине. В окне чердака – отражение знакомого серого лица; старый собеседник.

– Ваши имя и фамилия?

– Магда Фосс.

– Родились?..

– Двадцать пятого октября 1939 года.

– Где?

– В Берлине.

– Чем занимаетесь?

– Живу с родителями в Берлине.

– Куда следуете?

– В Вальдсхут. Там встречусь с женихом.

– Фамилия?

– Пауль Хан.

– Цель поездки в Швейцарию?

– На свадьбу подруги.

– Где?

– В Цюрихе.

– А это что?

– Свадебный подарок. Альбом для фотографий. Или Библия? Или книга? Или кухонная доска? – Она проверяла на нем ответы.

– Кухонная доска – прекрасно. Подумать только, ради того чтобы её вручить, такая девушка, как Магда, отправляется за восемьсот километров. – Марш ходил взад и вперед по комнате. Остановился и указал на лежащий на коленях Шарли сверток: – Разверните, пожалуйста, фрейлейн.

Она задумалась.

– Что на это сказать?

– Ничего на это не скажешь.

– Ужасно. – Она достала сигарету и закурила. – Взгляните, пожалуйста, сами. У меня дрожат руки.

Было почти семь часов.

– Пора.

Гостиница просыпалась. Проходя по коридору, они слышали за тонкими дверьми плеск воды, звуки радио, детский смех. А где-то на втором этаже, несмотря ни на что, раздавался мужской храп.

Они обращались со свертком с большой осторожностью, словно это был контейнер с ураном. Журналистка запрятала его в чемодане под одеждой. Марш спустился по лестнице и, минуя пустой вестибюль, вынес чемодан через пожарный выход во двор гостиницы. На Шарли был темно-синий костюм, волосы – под косынкой. Взятый напрокат «опель» стоял рядом с «фольксвагеном». Из кухонных окон слышались голоса и шипение поджаривавшихся блюд, тянуло запахом свежезаваренного кофе.

– После «Бельвю» сворачивай направо. Дорога идет вдоль долины Рейна. Мост никак не минуешь.

– Ты уже говорил.

– Прежде чем вступать с ними в контакт, постарайся определить, как строго они досматривают багаж. Если покажется, что копаются во всем, поворачивай назад и спрячь где-нибудь сверток. В лесу, в канаве, в хлеву – только запомни где, чтобы потом можно было вернуться и найти. После этого уезжай из страны. Обещай мне.

– Обещаю.

– Из Цюриха в Нью-Йорк есть ежедневный рейс швейцарской авиакомпании. Вылетает в два часа.

– В два. Знаю. Ты уже дважды говорил.

Марш шагнул вперед, хотел её обнять, но она отстранилась.

– Я не прощаюсь. Вечером увидимся. Увидимся.

Был момент, который заставил поволноваться, – «опель» не заводился. Шарли открыла заслонку карбюратора и попробовала ещё раз – мотор заработал. Она выехала со стоянки, так и не оглянувшись на него. Марш в последний раз увидел её профиль, и она скрылась. В холодном утреннем воздухе остался голубоватый дымок выхлопа.

Марш сидел в одиночестве на краешке кровати с подушкой в руках. Выждав час, надел форму. Встал перед зеркалом у туалетного столика, застегнул мундир на все пуговицы. В любом случае он надевал его последний раз.

«Мы перевернем историю…»

Надел фуражку, поправил её. Потом взял свои тридцать листков, записные книжки, свою и Булера, сложил все вместе, завернул в коричневую бумагу и сунул во внутренний карман.