Вечная полночь - Джерри Стал

Где-то, подумал я, я пропустил какой-то переход — в те дни я пропускал много связующих звеньев — но оказалось, я все услышал правильно. Либо через два дня я отправляюсь куда-то под названием Долина Прогресса в прекрасном городке Феникс, либо врач умывает руки.

— Вы имеете в виду, — запротестовал я, — что собираетесь послать меня в что-то типа «дороги к дому»? С постоянным проживанием?

Я начал было ныть, что такие штуки придуманы для неудачников, но даже в своем нынешнем состоянии под крэком я почувствовал, что мои контрдоказательства несколько натянуты.

— Именно это я и имею в виду, — подтвердил он. — И не говорите мне, что у вас нет времени.

Он подловил меня. В прошлый раз я не мог не сказать ему, что работаю.

— Думаю, что время выберу, — согласился я. — Это насколько?

— На девяносто дней.

— Девяносто дней в Фениксе? Летом?

Я услышал в своем голосе отчаяние и понадеялся, что он тоже его услышит. Он доктор Боб лишь улыбнулся. Он протянул мне листик бумаги с уже нацарапанным там номером телефона.

— Я уже обо всем договорился. Вам осталось только позвонить.

— Феникс, — повторял я, — Феникс, — борясь с желанием упасть на колени и орошать слезами его носки, всякий раз, как произносил это название.

— Все верно, — ответил он, похлопав меня по спине и проводив до двери. — Феникс, Аризона, в августе. Пошлите мне открытку, если выдастся минутка.

Первое, на что я обратил внимание касательно Феникса, это то, как выглядели летящие туда люди. Все мужики в самолете напоминали Харри Дина Стэнтона. Все тетки казались иссушенными. Будто они отправились загорать, заснули и проснулись, успев наполовину превратиться в вяленое мясо. И все без исключения щеголяли в ковбойских шляпах.

В отличие от англосов, старавшихся не попадать под ультрафиолет, граждане Феникса и не подозревали, что солнце вредно. Они были не просто темные, они походили на дубленую кожу. Излечившиеся.

Перед посадкой в самолет я накачался всякими вредными стимуляторами и анальгетиками. Наркотиков я с собой никаких не запас, употребил все перед взлетом. Факт в том, что я действительно хотел слезть. Но только по прибытии. Последний раз я задвинулся, по-моему, в аэропорте Бёрбанк в мужском туалете на Четвертом проходе. Позволил себе первый — и последний дозняк качелей на некоторое время вперед и затем смешался с ордой кожаного народа в веревочных галстуках и ковбойских ботинках из змеиной кожи, толкавшегося в предвкушении, как они ступят на взлетную полосу и поднимутся в блестящую крылатую колбасу, которая унесет их из окутанного смогом Лос-Анджелеса в стерильное пустынное пристанище.

Обитатели Долины Прогресса — или ДП, как нежно ее называли преданные жители — предписывали вновь прибывшим, сходящим с самолета, держать в руках Библию. Она заменяла им красные гвоздики. Эти встречающие в аэропорту засекали душеспасительный том, налетали на пострадавшего от наркозависимости заявителя, заталкивали его в фургон и транспортировали в «дорогу к дому».

Все правильно. Это был возврат в институциональный фургон. Мой любимый способ передвижения! Не знаю, что за вселенский союз алко-нарко-реабилитацию соединяет с этими славными вагончиками. Но одно явно не бывает без другого. Я ни ногой, ни задницей не бывал в фургоне со времен последней отлежки в наркологии на развеселом выгуле из Седарс-Синай до Ковбойского музея Джин-Отри.

Теперь я не просто заглянул в ковбойский рай, я переехал туда жить. Потому что стало ясно, не успели мы отъехать от аэропорта в Фениксе — или Небесной Гавани, как окрестили отцы города сие безводное сооружение — что та же самая западная восприимчивость, связанная с ловушками для туристов в дебрях Бёрбэнка, присутствовала здесь, в Аризоне, за пределами стен всех официальных учреждений. И теперь, благодаря своей неспособности контролировать объем поглощаемой химии, мне грозило стать ее новой иллюстрацией.

Но Феникс, черт бы его подрал, об этом месте можно долго рассказывать. Для начинающих тут процветает протезный бизнес. Феникс знаменит как крупный центр индустрии ненастоящих ног. В каждом третьем здании обязательно встретишь широкую витрину, где выставлены неотличимые от живых кисти и икры, всемирно известные искусственные части тела всех сортов. Плюс магазины париков. Почти на каждом углу гордо возвышался парикмахерский салон «У Хедди». Несомненно, поднявшееся, благодаря увеличивающему количеству раковых заболеваний среди населения, это место старается выполнить все ваши химические прихоти. Для того, кого пристрастие к тяжелым наркотикам затягивает все глубже, зрелище жуткое.

Дело в том, что в Феникс съезжаются после выхода на пенсию или умирать. Здесь расположился первый в мире полностью оборудованный старперград, колоссальный Солнечный город Дела Уэбба (местные нежно называли его «Мир припадков»). Приехавших переждать гриппозный сезон звали «дроздами». Последние прибывали в «Уиннебэйгосах», пропитывались солнечным светом и возвращались в Миннесоту, когда тает желтый снег.

Приезд на реабилитацию — тоже своего рода уход от дел. Благодаря чему ваш покорный слуга почувствовал себя как дома. Если у вас голубые волосы, или таковые вовсе отсутствуют, или же вы хотите избавиться от своей кучерявой привычки, этот город для вас…

Образец действий ДП прост: берем избежавшего тюряги, недисциплинированного наркомана, бросаем его в данное высокоорганизованное исправительное учреждение, не-совсем-тюремного-типа-но-и-не-совсем-вольное, заставляем найти работу, убирать постель, чистить зубы, посещать «групповые занятия» и восстанавливать силы, общаясь с такими же распиздяями, и — опа! — через девяносто дней получаем полностью дееспособного члена общества.

Так, по крайней мере, все задумывалось. Лично для меня, и я знаю, это прозвучит крайне удивительно, участие в групповой деятельности всегда было несколько проблематично. Редко доводилось ходить в походы. Никогда не состоял в скаутах. И не служил в армии.

Вероятно, это был бы идеальный способ помочь мальчику бросить наркотики. Сложность в том, что я-то уже не мальчик. Мне было за тридцать пять, а остальные пациенты были мальчики. То ли доктору Юрковичу что-то неправильно сказали, то ли он счел, что унижение пойдет мне на пользу, но в итоге я оказался кем-то вроде деда среди двух десятков юнцов под двадцать и чуть побольше, таскавших на себе поношенные костюмы.

В первый вечер, как было заведено, мне предписывалось выступить в столовой — основной в этом хозяйстве комнате с потрескавшимся линолеумом, набитой экс-джанки — и представиться перед остальными гостями заведения. Не знаю, что я сказал, но главный консультант, самозваный очкарик-«интеллектуал» по имени Мартин вздумал устроить мне «испытание шуткой».

— Несомненно, — объявил он мне в своем малогабаритном офисе на первой с ним личной беседе, — вы используете юмор как средство защиты. Надо срочно что-то с этим решать.

Никто не хочет быть лохом по жизни. Особенно если это означает быть обреченным вести существование вечно недовольного не-совсем-слезшего и не-совсем-сидящего наркота. И вот я попал в сей клаустрофобный, непроветриваемый кабинетик в этом странном «вытрезвителе», выслушивая, как самоуверенный Барни Файф со степенью бакалавра разглагольствует о том, что в моей персоне не так. Если я невзлюбил его с первого взгляда, как сейчас понимаю, то, видимо, потому, что в чем-то он напоминал мне меня самого. Но кто решится на сей счет расколоться? Кому охота признать, что возмущаться чужим несовершенством — значит пенять на зеркало?

Чтобы не ляпнуть чего-нибудь, о чем впоследствии стану жалеть, я поинтересовался у своего консультанта, зачем все эти шахматные изображения на стенах и столе. Каждый, какой только возможно, дюйм покрывали фотографии взволнованного, задумавшегося Мартина, склонившегося над шахматной доской. Чертовски довольного Мартина над шахматной доской.

— Вы, наверно, играете в шахматы, — попробовал я на свой страх и риск.

— По правде, мне не хватило тридцати трех очков до победы в региональном чемпионате, — ответил он и рассказал, что уже был чемпионом, но облажался на последнем турнире. Но все же занял пятое место в списке лучших игроков штата.

Сообщив еще несколько подробностей о своих шахматных успехах, он вернулся к анализу моей личности, сообщив мне, что мне недостает самоуважения, чтобы жить без наркотиков. «У меня тоже есть проблема, — сказал он. — Не буду вам врать. Когда я учился в Оксфорде, — он гордился фактом учебы в Оксфорде и вечно о нем трындел, — я иногда позволял себе косой перед тем, как встать утром».

Какой отчаянный!

— Это от англофилии, — услышал я свой вопрос, — или это просто вы сами по себе так пахнете? В смысле, без обид, но не принимать душ в Англии, может, и нормально, ведь там прохладно. Уверен, среди оксфордских мальчиков так принято. Но мы в Аризоне. Здесь жарко. А от вас реально воняет…