У войны - не женское лицо - Светлана Алексиевич

"Мы теперь каждый год все ветераны собираемся. И вот я выхожу из гостиницы, а девочки мне говорят:

- Где ты, Лиля, была? Мы так наплакались.

Оказывается, подошел к ним мужчина, казах, спрашивает:

- Вы откуда, девчата? Из какого госпиталя?

Они ему отвечают и говорят:

- А кого вы ищете?

- Я каждый год приезжаю сюда и ищу одну сестру. Она спасла мне жизнь, я ее полюбил. Хочу ее найти.

Мои девочки смеются:

- Да что там уж сестричку искать, там уже бабушка. Сединами голова убелена, уже все.

- Нет...

- Уже жена ведь есть, дети?

- Внуки есть, дети есть, жена есть. Душу потерял... Души нет...

Девочки мне это говорят, и мы вместе вспомнили: а не мой ли это казах?

...Привезли мальчишку казаха. Ну, совсем мальчишечка. Мы его прооперировали. У него было семь или восемь разрывов кишечника. Он безнадежный был. И настолько он лежал безучастный, что я его сразу заметила. И, как минутка лишняя, забегу к нему: "Ну, как дела?" Внутривенное сама сделаю, температуру измерю, и он выкарабкался. пошел на поправку. А мы у себя раненых не держали долго, мы на первой линии. Окажем помощь и отправляем их дальше. И вот его с очередной партией должны увезти.

Он лежит на носилках, мне передают, что он зовет меня.

- Сестра, подойти ко мне.

- Что такое? Что ты хочешь? У тебя все хорошо. Тебя отправляют в тыл. Все будет в порядке. Считай, что ты уже живешь.

Он просит:

- Я очень вас прошу, я один у родителей. Вы меня спасли. Я знаю... дает мне подарок - колечко, маленькое такое колечко.

А я колец не носила, почему-то не любила. И я отказываюсь:

- Я не могу, не могу. Отвези его лучше маме.

Он просит. Раненые пришли, помогают ему.

- Да возьми, он же от чистого сердца.

- Это не мой долг, понимаете?

Но уговорили они меня. Правда, я это колечко потом потеряла. Оно было мне больше, и однажды заснула, а машину подбросило и оно где-то упало. Жалела очень.

- Вы потом нашли этого мужчину?

- Мы так и не встретились. Не знаю, тот ли это? Но мы его целый день вместе с девочками искали.

И все мне вспоминалось и вспоминалось. Хорошее вспоминалось. Обиды вспоминались... Иногда до оскорбительного больно говорили о женщинах, которые были на войне. Вот были такие очень оскорбительные слова - "полевая походная жена"... На фронте их говорили...

Но ни, наверное, родились не на фронте, пришли из тыла...

...В сорок шестом приехала я домой. Меня спрашивают: "Ты будешь ходить в военном или в гражданском?" Конечно, в военном. И не подумаю снимать. Пошла вечером в Дом офицеров на танцы. И вот вы сейчас услышите, как относились к военным девушкам.

Я надела туфли, платье, а шинель и сапоги в гардероб сдала.

Подходит ко мне один военный и приглашает танцевать. Капитан.

- Вы, - говорит, - наверное, не здешняя. Очень интеллигентная девушка.

И весь вечер он от меня не отходил. Закончились танцы. говорит мне:

- Дайте ваш номерок.

И пошел вперед. А в гардеробе ему дают сапоги, дают шинель.

- Это не мое...

Я подхожу:

- Нет, это мое.

- Но вы мне не сказали, что были на фронте.

- А вы меня спрашивали?

И он растерянный стоит. Он не мог на меня глаз поднять.

А сам только с войны пришел.

- Почему вас так удивило?

- Я не мог представить, что вы были в армии. Понимаете, фронтовая девушка...

- Вас удивило, что я, мол, одна? Без мужа и не беременная?

Я не дала ему провожать меня.

И всегда гордилась, что я была на фронте, Родину защищала..."

Так и живет это в них едино: жестокая память войны и светлая память молодости.

"...Про бульбу дробненькую"

Вслед за Наполеоном Гитлер жаловался своим генералам: "Россия воюет не по правилам". "Не по правилам" - то сожженная пшеница, приготовленная к отправке в Германию, листовки с информацией Совинформбюро в центре оккупированного города, дерзкие партизанские налеты на укрепленные гарнизоны, ночные взрывы вражеских эшелонов, идущих на фронт... Это сотни больших и малых подвигов известных и неизвестных героев подпольной и партизанской борьбы. Это то, что Лев Толстой называл "дубиной народной войны". Но представим себе реалии этой борьбы. Что такое, например, подполье? Не от атаки к атаке, а постоянное чувство угрозы, отсутствие личной безопасности на протяжении лет. "...Первое время после освобождения я иду по улице и оглядываюсь: уже не могла не бояться... Я не могла спокойно пройти по улице. Иду и машины считаю... На вокзале поезда считаю..." (Седова В.Г., подпольщица).

Что такое пойти в партизаны из деревни, где все тебя знают, где остаются твои старые родители, младшие братья и сестрички? Представим себе солдата на передовой, но не одного, а окруженного своей семьей - жена, маленькие дети, старушка мать. А с минуты на минуту поползут фашистские танки или поднимется из-за бугра цепь автоматчиков... Там, на фронте, каждый рисковал своей жизнью. А здесь? Здесь же риск своей жизнью - только начало ежедневного подвига, и не самый страшный риск, не самое страшное испытание...

Вот что помнят об этом женщины.

С Антониной Алексеевной Кондрашовой мы встретились в ее служебном кабинете. Она председатель народного контроля Дядьковского района Брянской области. Был уже вечер, затихли на этажах голоса, торопливые шаги, только в коридоре стучала ведром уборщица, и дикторский голос из приемника, стоявшего на несгораемом сейфе, обязательной принадлежности официальных кабинетов, соединял нас в этой послерабочей тишине со всем остальным миром.

Антонина Алексеевна, я сразу приметила, из тех мягких, сердечных женщин, к которым не пристает официальная административность, мужской начальственный жест. Больше похожа на сельскую учительницу, любимую своими учениками, чем на партийного работника с тридцатипятилетним стажем.

- Молчат наконец, - посмотрела Антонина Алексеевна на три разноцветных телефона: белый, желтый, красный. И в этот момент белый взорвался звонком.

- Дочка... Ждет к ужину. Но мы, наверное, не скоро. Не так часто ко мне приезжают гости из Белоруссии. Самые дорогие гости. Я и там, в ваших лесах, партизанила...

Антонина Алексеевна Кондрашова, партизанка-разведчица Бытошской партизанской бригады:

"Когда, выполнив одно задание, я уже не смогла оставаться в поселке и ушла в отряд, мать забрали в СД. Брат успел убежать, а мать забрали. Ее там мучили, допрашивали, где дочь. Два года она была там. Два года фашисты ее вместе с другими нашими женщинами водили впереди себя, когда шли на свои операции: они боялись партизанских мин и всегда гнали впереди себя местное население. В случае, если есть мины, эти люди будут подрываться, а солдаты останутся целыми. Два года они так водили и мою мать...