Несбывшаяся любовь императора - Елена Арсеньева

Честно говоря, это место совсем не подходило для человека, у которого слабые легкие. Постоянная сырость, холодные туманы утром и вечером, резкий ветер с моря… Провести месяц в Ораниенбауме – это было почти то же самое, что остаться на лето в Петербурге. Уж лучше бы она не уезжала! Быть может, ее постоянное присутствие удержало бы дирекцию от того, чтобы отдать многие ее роли Надежде Самойловой.

Причем сделано это было как бы из самых лучших побуждений. Ведь даже «Северная пчела» писала: «Г-жа Асенкова не может играть одна всех ролей. Три роли в вечер! Да этим можно убить любой талант!»

Конечно, было трудно выдержать это непрестанное напряжение. Из-за этого Варя была порою нервна, а неблагожелательные рецензии могли надолго повергнуть ее в тоску. Мать и сестра частенько прятали от нее и газеты, и насмешливые письма. Однако с появлением в театре Надежды Самойловой туман злобы и недоброжелательства вокруг Вари сгустился многократно.

Увы, увы, не от актрис

Актрисе ждать пощады.

Младые грации кулис,

Прелестны вы – с эстрады:

Там вся поэзия души,

Там места нет для прозы.

А дома зависть, барыши,

Коварство, злоба, слезы… –

– так напишет однажды Некрасов, который очень хорошо изучил мир кулис. Зависть, да, зависть…

Самойловы закатывали глаза, вздыхали и охали: поведение Асенковой возмутительно легкомысленно. Всем известно, что драматург Дьяченко стрелялся из-за нее на дуэли и был выслан; что очередной абрек, так же как и предыдущий, движимый бурным кавказским темпераментом, ворвался как-то в дом к Варе и, не застав ее, изрезал ножом и изрубил шашкой мебель. Сошел с ума от страсти, бедняга! Драматург Полевой пишет для нее пьесы, привозит ей прочесть, в то время как его несчастная жена сидит дома одна, заброшенная, уставшая уже упрекать мужа за то, что тот водит знакомство с актрисами… Летом, когда зеленая карета везет Варю из театра, молодые офицеры гарцуют вокруг, бросают ей цветы, а зимой те несчастные, кому не досталось билетов на ее спектакли, греются у костров близ Александринки, только чтобы проводить свою диву до кареты, поглядеть в ее прелестное лицо, может быть, ручку пожать или узреть дивную ножку, выставленную из кареты…

– Хотя уж ножки-то свои она всякому и в любое время показать готова, – злословила Любовь Самойлова. – Слышали? Нарочно для нее ставят водевиль, который так и называется – «Ножка». Ах, у этой барышни нет ни капли мысли в голове. Она свою репутацию вовсе загубила, неужели не понимает? И снова ножки, ножки свои оголять будет всем на потеху!

Надежда угрюмо молчала, слушая сестру. Самойловым в жизни не повезло, что одной, что другой: ножки у них были коротковаты и кривоваты – их, конечно, выставить можно, однако лишь на потеху да позор. А у Асенковой, как назло, ножка такая, что небось пришлась бы по вкусу даже привереде Пушкину, который некогда уверял: «Вряд найдете вы в России целой три пары стройных женских ног».

Ну разве это справедливо, с отчаянием думала Надежда, разве справедливо, что существует эта Варя Асенкова, подружка детства, незаконнорожденная, которой достаются и лавры, и розы любви?! Почему вокруг нее толкутся толпы поклонников, в то время как ей, Надежде, с таким трудом удается удержать рядом с собой какую-то тройку или четверку? И никто из них даже не намерен стреляться из-за нее, ну совершенно ни единый человек! Это нечестно, нечестно! Слишком уж счастливо живет эта Асенкова, вот что! И все старания погубить ее разбивались в прах, была уверена Наденька. Видимо, ее не сверзнуть с пьедестала.

Ах, если бы она знала то, что знала Наталья Васильевна Шумилова, то спала бы гораздо спокойней, честное слово!

В тот вечер, когда Григорий Скорский разрушил все замыслы, которые строила против дочери и наследницы Николая Шумилова его «неутешная» вдова, Сергей воротился в дом и нашел свою хозяйку почти без чувств. Она билась в страшной истерике, не обращая никакого внимания даже на мертвое тело Раиски, которое так и оставалось в углу комнаты. Без преувеличения можно было сказать, что Наталья Васильевна чувствовала себя, как змея, у которой вырваны ядовитые зубы, или как тигрица, запертая в клетке. Видимо, разум у нее помутился, потому что, едва Сергей воротился, она приказала ему отправиться к Скорскому и убить его, пусть даже голыми руками придушить, как он придушил Раиску.

Верный пособник и любовник только плечами пожал в ответ на такое безумие и сказал, что ему еще не надоело жить, чтобы его за убийство императорского кавалергарда отправили на эшафот. Господин этот правильно сказал – хозяйка за него не заступится.

– А за меня кто заступится, кто? – кричала, как безумная, Наталья Васильевна, разрывая на груди платье, потому что ей было нечем дышать от бессильной ярости. – Нет такого человека на свете! Не нужна я ни одной душе! Даже если я сейчас вот здесь умру, никто обо мне не заплачет, никто не опечалится! – И она залилась слезами, которые напугали Сергея.

– Успокойся, милушка, – заговорил он встревоженно. – Пожалей себя, не рви ты себе сердце! Верь в то, что Божьим произволением все само собой уладится. Молись и верь. Помнишь, как ты молилась, чтобы вдовой остаться? И выпросила ведь волюшку у Господа! А будешь так крушить себя, не ровен час, захвораешь и умрешь, на радость своим неприятелям. То-то ты такая же бледная, каким был покойный наш хозяин!

Сергей от всей души хотел успокоить свою ненаглядную госпожу, однако вместо этого смертельно ее напугал.

Наталья Васильевна и всегда-то была мнительна и истерична, а события нынешней ночи вовсе лишили ее сдержанности.

И Скорский, и Асенкова, и даже деньги были забыты. Она ринулась к зеркалу, выискивая в своем лице следы той бледности, о которой говорил Сергей.

– Черт возьми, – восклицала она, – да как я не подумала раньше, что могла заразиться от него?! – Она избегала называть мужа по имени, словно боялась вызвать покойника. – На похоронах кто-то сказал, мол, у него было что-то вроде чахотки, а ведь чахотка заразна! Как бишь того доктора звали, который ему кончину предсказал? Раух… да, Раух… Живет напротив Армянской церкви… Ехать к нему! Ехать немедленно! Закладывай лошадь, Сергей!

– Да куда ехать, ночь на дворе, – возразил Сергей, несколько испуганный успехом своих уговоров. – И доктор, поди, спит еще. А они, немцы, злющие создания, еще от злобы наврет тебе с три короба, вовсе с ума сойдешь. Давай подождем до приличного времени. Да и надо решить, что с этой падалью делать, – он небрежно ткнул ногой труп несчастной Раиски.