Билет на Лысую гору - Дмитрий Емец

Фея Трехдюймовочка выронила веер.

– Ты точно знаешь, что они заключили такую сделку?

– А то. Это было двести лет назад буквально за несколько дней до смерти Мировуда. За нами уже следили. Причем не только маги, но и какие-то скользкие, гнущиеся личности.

– Комиссионеры, – процедил сквозь зубы Антигон. – Я их знаю! Прекрасные, благородные личности, не будь я гад ползучий!

– Возможно. Хотя Мировуд называл их каким-то иным, очень сложным и древним словом. И все, как шакалы, ждали момента, пока глаза моего учителя закроются навечно. Когда я выглядывал во двор, то все дальние кусты шевелились. В них что-то шмыгало, шуршало, сопело. Порой Мировуд выпускал туда несколько боевых искр. А как-то я заговорил мертвую ногу и отправил ее в кусты… Как она их пинала, пока они ее не сожгли! Вонь была такая, что…

Ирка брезгливо отстранилась. Поняв, что затронул не ту тему, Матвей перевел разговор.

– Тогда Мировуду уже ясно было, что Камень просто так не спрятать. Я же, как хранитель, был еще не готов. У меня Камень сразу отобрали бы. Тогда-то он и придумал этот план, – Багров благодарно взглянул на свое широкое тусклое кольцо. – К счастью, перстень Мировуда обладал достаточным запасом магии, чтобы вобрать меня в себя и заморозить мое существование на двести лет. Что же касается самого Камня, то Мировуд навеки связал наши судьбы.

Ирка ждала продолжения, однако Багров внезапно замолчал и вышел из охранного круга.

Вольф Кактусов, небезызвестный деятель культуры, случайно проходивший в этот момент мимо, подпрыгнул от неожиданности. Ему почудилось, что мальчик возник из ниоткуда. Кактусов остановился и стал протирать очки, восстанавливая душевное равновесие.

«Спокойствие! Я его не заметил. Подумаешь, мальчик! В этом возрасте все бегают так, будто у них между лопаток реактивный моторчик!» – подумал Кактусов, начиная постепенно успокаиваться.

Он направлялся к вдове недавно почившего художника Пряжкина под предлогом записи интервью о привычках покойного, на деле же собираясь выпросить у размягченной горем дамы один-два наброска, которые вскоре могли подняться в цене. Такой тип культурного стервятничества был Вольфу Кактусову вовсе даже не чужд.

Едва Вольф надел очки, как тотчас, словно издеваясь, навстречу ему из пустоты шагнула девчонка. Симпатичная и, судя по выражению лица, редкостно неглупая, из тех девчонок, которым Кактусов, вздыхая, порой смотрел вслед, размышляя, что вот достанется же кому-то такое сокровище, а ты знай себе маринуй старых сельдей и выманивай у них картины и рукописи. За девчонкой, переваливаясь на коротких ногах, двигался сердитый карлик с рыжими бакенбардами. Последним невидимую черту переступил молодой мужчина, на плече у которого сидела и болтала ногами толстая фея. За спиной у феи топорщились жесткие, как у стрекозы крылья.

Сознание бедного Вольфа не выдержало стольких потрясений разом. Сердце упало с большой высоты. Кактусов пошатнулся и, заторможенно улыбаясь, опустился на натертый шинами бордюр. Ему было грустно и тоскливо. Холодный пот сбегал по позвоночнику маленькой Ниагарой. Хотелось хлебнуть валерьянки, а еще лучше «Мартини», к которому Кактусов незаметно пристрастился в последние два года.

«Ну-ну-ну… Ну-ну-ну…» – говорил он себе, а что именно означали эти «ну-ну-ну» он и сам не знал, хоть убей.

Багров, смилостивившись, махнул рукой. Искра (Антигон заметил, что она была все же красная, а не зеленая) – по воздуху скользнула к Кактусову и нежно коснулась его уха.

Вольф Кактусов удивленно огляделся и рывком встал. У него в голове не укладывалось, что он, культурный человек средних лет с мягким животиком, ценитель испанской литературы и русских пельменей, мог сидеть на тротуаре на окраине Москвы. Он смутно помнил, что шел куда-то, но куда? зачем?

Весь сегодняшний день смазался в его памяти, казался дробным и расплывчатым. Вместе с недавними событиями из головы Кактусова таинственным образом выпала и ожидавшая его вдова почившего художника.

«Надо завтра сходить к врачу и обследоваться! Со здоровьем не шутят! Здоровье дается только один раз! Все остальные разы оно забирается», – сказал себе Кактусов и потрусил к метро.

Мыслил и писал он всегда очень правильно, предсказуемо, стандартными захватанными шаблонами, и именно это было, возможно, причиной того, что в журналах его не любили, и даже лишенный эйдоса Басевич то и дело обскакивал его своим пингвиньим галопом.

Глава 12

Далила Петровна и Герострат Андреич

После появления Эссиорха Улита мгновенно переиграла все планы. Прежде предполагалось, что Мошкин отправится с Натой, Чимоданов – с Улитой, а Мефодий и Даф вместе. Теперь же Эссиорха зацапала себе Улита, Чимоданов же, третий лишний по жизни, и здесь оказался третьим лишним. В результате он увязался с Евгешей и Вихровой. Мефодий и Даф умчались раньше вслед за слинявшим Депресняком.

Адский котик высмотрел из окна мелкую трехглавую моську и отправился с ней разбираться. Бедняга не знал, что одна пасть моськи выдыхает метан, другая – пропан, центральная же выстреливает кинжальной струей огня метров так в десять. Пока Депресняк по ходу дела знакомился с этими ее особенностями и, пикируя сверху, пытался вцепиться когтями в жирный загривок, Мефодию и Дафне ничего не оставалось, кроме как носиться за ним с банальными криками: «Фу! Брысь! Кыш!» Крики эти относились в равной мере как к Депресняку, так и к развоевавшейся моське.

Наконец разбушевавшийся кот был обуздан, а поджигающая все на своем пути моська загнана остывать в пруд. Даф спрятала флейту и прочитала коту длинную нотацию, которую тот выслушал, мурлыча у нее на плече.

– Не скрипи – не заржавел! – сказал ему Мефодий.

– Не груби! Ему же обидно! – возмутилась Даф.

– Ага… Чтобы его обидеть, нужно напоить его вместо молока нитроглицерином, а затем как следует встряхнуть за хвост! – заявил Буслаев.

Возвращаться в гостиницу не имело смысла, и они отправились по проспекту с перспективным названием «Тупиковый», который начинался одним болотом и заканчивался другим. Посредине же располагалась Площадь Демонократии с виселицами и избой-пытальней.

По дороге Даф присматривалась к прохожим, то и дело толкая Мефодия локтем.

– Чего ты молчишь? Спрашивай давай про Лигула! – подзуживала она.

– А ты?

– Мне врать нельзя! У меня перья! – возмутилась Даф.

– А мне можно?

– У тебя перьев нет! И потом я, как твой хранитель, тебе разрешаю, – заявила Даф, испытывая сомнение, имеет ли она такое право.

Мефодий собрался с мыслями и, подойдя к старушонке, торгующей гипофизами в медовой заливке, спросил: