Величие и проклятие Петербурга - Андрей Буровский

О судьбе старика я ничего не могу сказать, но, по крайней мере, уж он-то наверняка верил в бесовскую природу памятника. И вряд ли он один был такой.

Расскажу еще одну историю, которая произошла лично со мной в конце ноября 1986 года. Я гулял по ночному Петербургу, пытался делать слайды — ставил фотоаппарат на штатив и фотографировал с большой выдержкой. В эту ночь планировалось отснять здание Двенадцати коллегий, Кунсткамеру и Зоологический музей с Адмиралтейской набережной, а потом и Медного всадника. Любой знающий город человек легко скажет, что, фотографируя Зоологический музей, я стоял метрах в пятистах от Медного всадника, не больше.

Сфотографировал, не снимая штатива, закурил. Было около часа ночи, мосты еще не начинали разводить. В мои планы входило выйти к Медному всаднику, сфотографировать его и потом через Неву — Двенадцать коллегий. По всем расчетам, я должен был успеть до развода мостов на Петроградскую.

Тут я увидел, как от Адмиралтейской площади быстро идет ко мне какой-то человек. Было ему лет шестьдесят, и по внешности — пролетарий пролетарием.

— Ты что тут делаешь?!

— Видишь ведь, фотографирую.

— Сбесился, что ли?! Жизни не жалко?!

И человек энергично повертел у виска — даже не одним пальцем, а всей ладонью.

— Разве тут опасно? Что случилось?

Говорил я лениво, спокойно, а человек явственно нервничал. Какое-то время он разглядывал меня, склонив голову на плечо, потом отрывисто спросил:

— Не местный, что ли?

— Не местный.

— Парень, туда не ходи, — сказал дядька, ткнув пальцем в сторону Исаакиевской площади. — Понял? Не ходи, говорю.

— Почему не ходить? Я как раз хочу пойти, фотографировать Медного всадника буду.

При этих словах дядька буквально подпрыгнул, а потом наклонился ко мне и сущим образом зашипел:

— Я говорю — не ходи! Надо тебе фотографии делать — днем можно прийти! А то ходили тут…

Дядька резко оборвал самого себя, внимательно в меня вгляделся и вдруг спросил безнадежно:

— Пойдешь?!

— Конечно, пойду.

Дядька опять махнул рукой, отбежал и крикнул уже издалека:

— Пойдешь — на меня не обижайся!

И торопливый скрип снега под его ботинками быстро стих в стороне Адмиралтейства.

Теперь представьте ситуацию: ночь, тишина, тучи висят ниже шпилей Адмиралтейства и Петропавловской крепости. Раза два пробросило снежок. Очень тихо и очень темно. Стынет громадный город вокруг, фонари погасят через час. Ну, и что прикажете делать? Побыстрее уйти? Так можно испугаться на всю жизнь. Идти в общество… хотелось бы еще знать — кого именно?

Люди пожилые и умные называют меня осторожным человеком. Молодые и пылкие — трусом. В этот раз я действовал половинчато: к Медному всаднику пошел и даже фотографировал его. Но фотографировал издали, через телескопический объектив. Фотографировал и Двенадцать коллегий — через тот же объектив, но стоя к Медному всаднику боком и не теряя его из виду.

Кстати говоря — слайды не получились. Всегда получались, и я могу показать очень неплохие ночные слайды Петербурга. Но не эти.

И конечно же я не знаю, кто был этот незнакомый пожилой дядька. Может быть, городской сумасшедший? Единственное, что могу утверждать вполне ответственно: в Петербурге и сегодня живут люди, которые ночью не подойдут к Медному всаднику. И другим очень не посоветуют. Вот и все, что я осмелюсь утверждать.

После смерти Петра Бартоломео Карло Растрелли сделал «восковую персону» — скульптуру, имевшую точное портретное сходство. Для изготовления скульптуры была использована посмертная маска, снятая с Петра в гробу. «Восковая персона» была выставлена в Кунсткамере и имела особенность: если посетитель наступал на некое место на паркете, восковой Петр вставал с кресла и эдак приветливо поводил в воздухе рукой. Так он и сидел, восковой император, пока не случилось несчастье. По одним данным, некая дама не была предупреждена и испугалась так, что упала в обморок. По другим сведениям, получилось еще хуже: у дамы случился выкидыш. После этого «восковую персону» из Кунсткамеры все-таки убрали и хитрую механику сломали.

Что в этом интереснее всего: приближенным и наследникам Петра хотелось как можно сильнее продлить его пребывание на земле и после жизни. Это языческое отношение к покойнику — желание оставить его с собой, проявляется в двух феноменах культуры. Одно из них — это стремление сохранить на память его образ — в виде ли портрета, фотографии, скульптуры или посмертной маски. Такова цель хранения фамильных альбомов, картинных галерей с портретами предков или римского атриума со стоящими там бюстами предков хозяина дома.

В другом варианте телесное сохранение тела покойного (бальзамирование) или куклы (восковой или бронзовой фигуры) не столь невинно: это желание продлить какое-то подобие жизни умершего. Язычник мог делать нечто подобное, не видя ничего дурного в такой некрофилии, таков уж уровень языческого сознания. Язычник считает, что душа человека, или одна из его душ, вполне может оставаться в мумии или в этом изображении.

Но христиане-то верят, что душа после смерти отлетает — вся и сразу. Если в изображении покойного или в его мумии продолжается жизнь — это никак не может идти от Бога. Бог душу в тело вложил, он же ее и забрал, когда кончилась телесная жизнь.

Опять же — я ничего не утверждаю, не делаю никаких выводов. Я лишь задаюсь вопросом: чего хотели приближенные Петра, когда хотели сохранить подобие жизни в его изображении? Какие же представления о Петре они имели и что связывали с Петром?

В Петербурге упорно говорили и говорят о встречах не с одним Петром, а, по крайней мере, еще с двумя императорами: с Николаем I, которого видят иногда в сильную метель на Дворцовой площади, и с Павлом I, который расхаживает в полнолуния по Инженерному замку. Но оба эти призрака совершенно безвредны! Сохранилось даже свидетельство некого мещанина, не нашедшего ничего умнее, как спросить у Николая I:

— Вы ли это, Ваше царское величество?!

На что получил великолепный, истинно царский ответ:

— Ты что, сам не видишь, дурак?!

Но призрак вовсе не покарал мещанина за недоверчивость, тем более не стал бить его дубиной или топтать конем; рассердился за глупость и за отсутствие фантазии, и только.

Страшные черты вестника смерти, потустороннего убийцы, охотящегося на одиноких путников, молва приписывает именно Петру и только Петру. Встреча с Николаем I, кстати говоря, в конце XIX века считалась счастливым предзнаменованием: увидел императора Николая, жди повышения по службе. Многим ли повезло — не могу знать, но несколько десятков свидетельств встреч с Николаем существуют. И никаких неприятных последствий!

Действительно ли призрак Петра I встречали Петр III и Павел I? Опять же ни за что не поручусь, но ведь и в этих встречах Петр выступает как вестник несчастий, которые должны обрушиться на царствующую династию, носитель всевозможных ужасов. И стоит ли удивляться, что оба императора болели после встречи с дедом и прадедом и оба были убиты заговорщиками? Там, где речь заходит о Петре, ничего другого не следует и ожидать.

Кстати, о памятниках… В Скандинавии рассказывают о потусторонней жизни нескольких памятников, но далеко не все они, эти оживающие памятники, опасны. Свойства памятников тесно связаны с характером того, кому они поставлены, и если швед побеседует с памятником Карлу IX, это совсем даже неплохо. Последний раз такая беседа состоялась, по слухам, всего лет пятнадцать назад, в 1986 году, но сообщил о ней человек, тогда бывший студентом. По собственному признанию, тогда он не просыхал третью неделю, и сообщение приходится признать малодостоверным. Рассказывал мне об этой истории швед, с которым мы пили часа три в ресторане «Детинец» в Новгородском кремле. Опять же — трудно принимать всерьез.

Но если есть в этой истории слово правды и если действительно студент с памятником посидели на камнях возле залива и покурили одну трубку — парню это совершенно не повредило. А если все это неправда — то все равно про памятник Карлу IX рассказывают вовсе не как о бесе, способном причинять кому-то вред.

А вот про памятник Густаву-Адольфу рассказывают такое, что не всегда и повернется язык рассказывать к ночи. Приписывается, например, ему наклонность к людоедству… И как будто имелись и свидетельства тому, хотя и давние, XVIII века.

Так что и тут Медный всадник встраивается в довольно мрачную закономерность, оказывается в компании столь же опасной, сколь и неприятной.

То есть, говоря попросту, в народном сознании Петр не только при жизни был Антихристом. И после смерти он стал бесом, также опасным для еще живых православных людей. Только теперь, к счастью, у него нет таких масштабных возможностей творить зло, как при жизни.