Прорыв. Боевое задание - Михаил Аношкин

— Ударю! — тенорок его дрожал от гнева. — Скажешь еще плохое про командира — ударю!

— Брысь! — недобро поморщился Ишакин. На металлических зубах блеснул лучик солнца. — Бабы тебе и во сне не снились. Свинья в апельсинах больше понимает, чем ты в бабах. Поучись у Михаила.

Андреев нахмурился и сказал глухо, не скрывая раздражения:

— Циник же ты, Ишакин. Разве дело в возрасте? Ладно, ты повидал много, возможно, больше мерзкого, но надо же и совесть иметь! Нельзя же мерять всех на один манер!

— А где моя совесть? — подозрительно уставился Ишакин на сержанта. — Ты мне горбатого не цепи.

— Когда имеют совесть, о других плохо не думают, тем более не говорят. Азбука!

— Он и себя-то любит раз в четыре года — в Касьянов день, — улыбнулся Качалов. — Что с него возьмешь?

— Шерсти клок, — заметил Лукин.

— Подавитесь! — огрызнулся прижатый к стене Ишакин. — И к Андрееву: — Виноват, товарищ сержант, исправлюсь.

— Давно бы так, — вздохнул Лукин, а Ишакин неожиданно крикнул на него:

— Цыц, чижик! Всякие тут под ногами мешаются!

Подали команду строиться. Курнышев, прячась за машиной от чужих любопытных глаз, прощался с женой. Батальон продолжал путь, санитарные машины укатили по маршруту, известному только им.

Много нечаянных встреч наблюдал Григорий за два года войны, только его самого судьба старательно обходила. Тысячи людей перевидел — и ни одного знакомого. Хотя бы повидать земляка-кыштымца, немало их разбросано по фронту. Но словно бы кто нарочно отводил их от той дороги, по которой шатал Григорий Андреев. Или встретить бы приятеля из батальона, в котором служил до войны, или из отряда, с каким пробивался сквозь вражеское кольцо в сорок первом.

В первый день пребывания в Брянских лесах, Григорий, конечно, не рассчитывал, что найдет среди партизан кого-нибудь из старых знакомых. Даже не думалось об этом. А между тем, именно здесь, в Брянских лесах, встреча с бывшими однополчанами была самой вероятной.

Партизаны окружили гвардейцев плотным кольцом. Это и не удивительно: впервые сюда попали бойцы регулярной Красной Армии в полной форме, с погонами.

Невысокого роста кряжистый политрук в фуражке с красным вылинявшим околышем козырнул Васеневу:

— Политрук Климов!

Лейтенант заметно растерялся. Вместо того, чтобы ответить политруку по-военному, сунул Климову руку для пожатия и назвался:

— Васенев!

Андреев удивился. Взводный — службист, для которого форма обращения, принятая в армии, была священна, вдруг дал маху: повел себя, как гражданский человек.

Знакомство состоялось. Все пошло проще и легче. Качанов крикнул:

— Вологодские имеются?

— Есть вятские, ребята хваткие! — улыбнулся смуглый парень с иссиня-черными глазами, похожий на цыгана. Лента на кубанке ярко алела. Не успела еще вылинять — недавно пришита. Обмундирован и вооружен во все трофейное. Фашисты оставались самым неиссякаемым источником снабжения. Стоило их хорошенько потрясти, как появлялось все — обмундирование, оружие, боеприпасы.

— Ничего себе вятский! — хохотнул Качанов. — Ты, случаем, не от табора отбился?

— Догадался! — хлопнул себя парень по боку, приглашая друзей полюбоваться догадливым гвардейцем.

— Это что! — серьезно отозвался Мишка. — На два метра под землей вижу. Сообразил?

— Да ну?! — удивился похожий на цыгана партизан, с удовольствием поддерживая шутливый разговор. Партизаны слушали с улыбками: кто не любит веселые словесные перепалки? Григорий подумал: «Наш Качануха молодец, языком молоть умеет красиво».

— Так ты и не сообразил, табор?

— О чем? — переспросил партизан.

— Да ты что? Я ж тебе говорю — на два метра под землей...

— А... а... Где нам, мы — люди темные, лесные...

— То-то! — похлопал партизана по плечу Мишка. — Учти, сюда вахлаков не отбирают.

— Во-во, — согласился партизан. — У нас своих хватает. Чего другого, а этого можем дать взаймы.

— Борис у нас главнейший вахлак, — под общий смех заметил усатый партизан. Усы пшеничные, концы прокурены и опущены вниз.

— Этого чалдона видишь? — не унимался Мишка, показывая на Ишакина. — Кто он по-твоему?

— Хо! — подергал себя за ус партизан, который вроде бы постарше других выглядит — на висках из-под кепки поблескивают седые волосы.

— Вот тебе и хо! — передразнил его Мишка. — Это профессор!

Ишакин злился на Качанова из-за того, что он затеял пустую брехню, тогда как зверски хотелось есть. Вот если бы этот балаболка умолк, то можно было спокойно выпроводить партизан и перекусить. А как тут полезешь в «сидор», если на тебя уставились десятки наверняка голодных глаз. Уж коль бабы поопухали с голодухи, то, понятное дело, и всем не малина.

Мишка сморозил что-то смешное, на этот раз про него, Ишакина — вроде того, что Ишакин ученейший профессор по ржавой селедке. Гогочут, как жеребцы, а глаза голодные. Пуще других заливается цыган Борис.

И сержант смеется. Улыбается и Васенев. Чего-то нынче он присмирел, помалкивает, не придирается. Стоит рядом с политруком, стройный, подтянутый, пилотка набекрень. Ну, сказал бы ты, лейтенант: кончай, чижики, базар, гвардейцы есть хотят. Ишакин, видя, что разговор перешел на другую тему и конца ему не предвидится, решил действовать самостоятельно. Потихоньку попятился, спрятался за тенистым кустом орешника и, присев возле сосны, открыл вещевой мешок. Пусть травят баланду, а ему страдать нет интереса. Подзаправится, подзакрепится — и будет порядок. Не будет же он орать во всю глотку — есть хочу! Как хотят, так пусть и делают.

От командира отряда, которого партизаны называли комбригом, прибыл связной и шепнул лейтенанту Васеневу что-то на ухо. Васенев торопливо разогнал большими пальцами складки под ремнем, задал какой-то вопрос связному, и оба направились к штабу.

Андреев все примечал — и как ушел Васенев, и как улизнул за кустик Ишакин и уселся завтракать. Усатый партизан изредка покручивает ус левой рукой. Если ему хотелось поднести к лицу правую, то делал он это как-то по-чудному. Сперва неестественно выбрасывал ее вперед, а потом тянул к лицу. Не иначе правая рука у него ранена. Политрук беспрестанно хмурил белесые брови. Над переносицей темнела глубокая вертикальная складка. Видать, суровый политрук. Мишка Качанов против цыганистого партизана выглядит упитанно. Свежий такой, кровь с молоком. Партизаны сильно отличаются от него. И от Васенева, и от Ишакина, и, наверное, от него, Андреева.

В отряде Давыдова собрались разные люди. Каждый своей дорогой пришел на партизанскую тропу. Но были у них общие дела, подвиги и неудачи. Еще одинаковыми были землистый цвет лица, ввалившиеся щеки, ярко выраженный блеск глаз. Признаки недоедания были общими.

Андреев почувствовал себя неловко от того, что он-то сытый, откормленный на армейских харчах.

Только позавчера Григорий со спокойной совестью бежал на кухню с котелком. Повар черпал ему самой гущины. Вкусными были кулеш и суп, хотя иногда для видимости бойцы ворчали на повара: то пересолил, то картошку положил мороженую, а потому сладкую, то кашу подкоптил. Мало было одной порции, бери вторую. Здешние ребята уже и забыли, когда ели по-настоящему. А воевать им приходится куда как трудно. Это просто сказать — тыл врага. Андрееву неведомо, какие лишения перенесли эти люди, но он чувствовал, что на их долю выпало немало. И росло раздражение против Ишакина. Зачем он прячется? Почему уединился? Боится, что у него попросят сухарь? Нет, эти люди не такие, просить милостыню не будут. Это гордые ребята, они не роняют свое партизанское достоинство и не разменивают его на сухарь.

Григорий почувствовал, что его тянут за рукав. Оглянулся. Перед ним стоял парнишка лет тринадцати, с медалью «За отвагу» на гимнастерке. И все у него было пригнано, как у настоящего командира: и гимнастерка сшита по росту, и портупея подогнана по фигуре, и пистолет сбоку в кобуре. Парнишка приложил руку к пилотке, как и полагается по Уставу, и сказал ломким мальчишеским голосом:

— Товарищ сержант, вас вызывает товарищ комбриг!

Андреева удивил парнишка в строгой военной форме, с первого взгляда какой-то уж очень игрушечный, но который старается делать все, как положено настоящему солдату. Шагая за парнишкой-связным, подумал о вызове и забеспокоился. Что случилось? Почему Давыдов вызывает его? Возможно, о Лукине что-нибудь неприятное узнали?

Парнишка шел быстро, старался угадать в ногу с сержантом, но не получалось — шаг у него был короче. Андреев поглядывал на него сбоку и с горечью подумал — ему бы ходить в детскую техническую станцию, загорать со сверстниками в пионерском лагере, а на нем солдатская форма. У него уже есть боевая награда. В тринадцать-то лет!