Поступь молодого бога - Дмитрий Чайка

на своем решении настоять. Когда о помолвке объявишь? Я предлагаю сразу, как только с заговором разберемся.

— Да… ты… — поперхнулся я. — Да ты с чего это взяла?

Она не удостоила меня ответом, загадочно улыбнувшись. Урожденные царевны, они такие, пуля мимо не пролетит. М-да… А ведь все равно, иметь две спецслужбы куда лучше, чем одну, и даже денег не жалко почти. Я ведь знал, что по мою душу снова придут. В этой эпохе легко делают из царей богов, и так же легко их режут. А я не хочу, чтобы меня резали. Уж очень еще пожить хочется. Мне ведь около тридцати. Я молод, силен и пока что не выполнил того, для чего меня забросила сюда судьба-злодейка. Я еще не спас этот несчастный мир.

Глава 20

Виноватый вид и тоска во взоре — верный признак того, что моя жена снова родила дочь. Можно даже пеленки не разворачивать, и так все понятно. Креуса только что покормила ребенка и попыталась встать, когда я вошел.Остановил ее и сел рядом. Она смотрит в сторону, отодвинув малышку, которая уже явно наелась и теперь довольно посапывает. Служанки, выстроившиеся вдоль стены, напряглись, и мне на секунду показалось, что их уши вытянулись, как у ослов. Им страсть как хочется услышать, что я сейчас скажу, чтобы потом разнести сплетни по всему базару.

— Ты родила мне здоровую дочь, царица, — торжественно сказал я. — Ты снова сделала меня счастливым. Я приготовил тебе роскошный подарок за это.

— Благодарю тебя, господин мой, — с каменным лицом произнесла Креуса. — Я счастлива, что смогла угодить тебе. Все вон! Заберите царевну. Гания, встань у двери.

Понятно, не хочет, чтобы служанки ее слабость видели. Да, так и есть. Как только все вышли, а у двери встала верная, как собака, привезенная еще из Трои служанка, она сломалась. Задрожали губы, глаза налились слезами, и она зарыдала в голос, уткнувшись в подушку. Плечи моей жены вздрагивают, а вместо слов я слышу только сдавленные всхлипы. Поглаживаю ее, но это не помогает. Она уже ревет в голос.

— Ну, чего ты… — глажу ее, но все становится только хуже.

Вот не умею я плачущих женщин успокаивать, хоть убей. Да и не принято это здесь. Бабские слезы почитаются за блажь, на которую никакого внимания обращать не стоит.

— Чего я? — прорыдала Креуса. — Еще спрашиваешь? Меня сама богиня благословила таким мужем, а я ему еще одного сына родить не могу! Только девки, пропади они пропадом… Да за что мне это? Разве мои жертвы были скупы? Моя матушка отцу могучих воинов родила, как на подбор все. А я… А я… Дура набитая! Урод среди людей! Видно, карает меня Великая Мать за то, что клятву верности тебе нарушила. Сомневаться в тебе посмела. Подумала, что ты свое дитя ненавидишь. За это наказание мне богиня шлет. За то, что долг свой забыла.

— Так искупи свою вину, — ответил я, продолжая гладить ее трясущиеся в рыданиях плечи. — И тогда ты узнаешь, почему рожаешь одних девчонок. После этого не будет на тебе вины. Я обещаю. Мы превратим твою ошибку в нашу общую победу.

— Как? — жадно впилась она в меня заплаканными глазами. — Как ее искупить?

— Тебе отдыхать нужно, — я поцеловал ее мокрые щеки и поднялся. — Три дня не вставать. Лед на живот. Пусть из харчевни привезут. У них есть, я точно знаю. Когда на ноги встанешь, тебе Кассандра растолкует, что к чему. Как все исполнишь, богиня простит твою вину. Все будет как прежде. Я обещаю.

— Все сделаю! Клянусь! Не могу больше жить так! — Креуса, словно побитая собака, ловит мой взгляд и покрывает поцелуями руку. При этом сдавила мне запястье так, что оно того и гляди, посинеет.

— Я имя для дочери придумал. Арсиноя. Как тебе? — бросил я, уходя, и она равнодушно кивнула. Ей и впрямь все равно. Она, как и многие здесь, считает девочек лишь обузой для семьи.

— Как бы ей попонятней про Х и Y хромосомы объяснить? — задался я непростым вопросом, шагая в сторону конюшни. — Ведь совсем изведет себя дурная баба. Запуталась вконец, выбирая между мужем и сыном. Да и я тоже хорош, любящую женщину до такого состояния сумел довести. Когда сына к деду посылал, мог бы догадаться, о чем она в первую очередь подумает. Тут ведь не средневековая Европа. Нет здесь обычая принцев в семьях бедных родственников воспитывать. Вот она и надумала себе невесть чего. Да что ж у меня не ладится с женами? И тут и там. Они меня не понимают, а я не понимаю их…

Уже через час я стоял на берегу нового водохранилища, выкопанного в двух сотнях шагов от нашей единственной реки. Удобное местечко. Глубокая котловина, которую очистили от кустов и деревьев, укрепили берега и превратили в небольшой пруд. Этот пруд невелик, но довольно глубок. Его специально сделали таким, иначе будет высыхать за лето. От реки он отделяется небольшой плотиной. Ее открыли зимой, когда каждая речка-переплюйка в этой части света превращается в бурный, порой даже грозный поток. Вот и Педиеос наш, который летом пересыхает до того, что вода в нем едва прикрывает колени, становится настоящей, внушающей почтение рекой. И самое поганое, что драгоценная влага уходит при этом в море безо всякой пользы. Безумное расточительство для нашего климата. Этому пруду уже пара лет. Мы постепенно смогли перенаправить часть воды, заполнив его чашу. И там уже успели завестись лягушки, кувшинки и прочая речная зелень. Лягушек этих жрали невесть откуда взявшиеся аисты, оглашающие жидкие еще камыши сухим, трескучим клекотом.

— Ну, показывайте! — скомандовал я, мечтая увидеть самую дорогую рыбу на свете. И это точно не голубой тунец для японского ресторана. Это самый обычный сазан размером с ладошку, в количестве двадцати штук в двух горшках. Все, что доехало сюда прямиком из Дона и теперь обойдется мне в приличную сумму серебром. Куда больше своего веса.

— Как вы это сделали? — спросил я сияющего Рапану, люди которого везли сюда разную рыбу каждый год, и почти все время это либо было не то, что нужно, либо она не доезжала сюда вовсе.

— Воду часто в пифосах меняли, государь, — ответил Рапану. — И кормить перестали. Поняли,