Год 1914-й. До первого листопада - Александр Борисович Михайловский

и карту поднимал[21] с чужих слов. Одним словом, наступление никто не отменил и направление удара не изменил, а один за другим погнали три корпуса на пулеметы через заболоченную местность. В гвардейском корпусе после таких атак шестьдесят процентов потерь нижними чинами и восемьдесят процентов офицерами. В других корпусах примерно так же. Результат – рубеж вражеской обороны не прорван, а стало быть, все потери в этом истеричном наступлении были напрасными. И чем далее шла война, тем больше были жертвы и мизернее результат.

– Но почему? – воскликнул генерал Горбатовский.

– А потому, – ответил Артанский князь, – что по формуле, выведенной в середине двадцатого века, для прорыва долговременной обороны необходимо иметь двести орудий на километр фронта, из них сто тридцать единиц тяжелых калибров в сорок восемь линий и шесть дюймов. Для нынешней России, только несколько лет назад поставившей на вооружение соответствующие образцы и не имеющей промышленности соответствующей мощи, такая численность артиллерии является невозможной. К примеру, в сорок четвертом году фронт на направлении главного удара – там же, в Галиции – на миллион солдат и офицеров имел шесть тысяч трехдюймовых орудий и десять тысяч стволов крупнокалиберной артиллерии. При такой плотности огня можно прорывать даже рубеж обороны по реке Стоход, потому что результат будет достигнут не кровью русских солдат и офицеров, а путем превращения вражеских позиций в подобие лунного пейзажа. Германская армия, кстати, превосходит нашу по количеству тяжелых орудий, потому что соответствующая шестидюймовая полевая гаубица была принята на вооружение еще в тысяча девятьсот втором году. И таких гаубиц в германском армейском корпусе семьдесят два орудия: тридцать шесть в корпусном артполку и по восемнадцать при каждой дивизии. А у вас в тяжелом корпусном дивизионе двенадцать орудий калибром в сорок восемь линий, что в пересчете на шестидюймовки по весу залпа даст всего шесть стволов, что говорит о двенадцатикратном перевесе германцев в огневой мощи тяжелой артиллерии…

– И что же, мы проиграем войну из-за недостатка тяжелой артиллерии? – спросил Горбатовский.

– Нет, это не совсем верно, – ответил Серегин, – ибо насыщенность германской армии тяжелой артиллерией все равно оказывается в пять раз меньше указанного мной норматива. Такая ситуация, когда ни одна сторона не в состоянии за разумное время разрушить артиллерийским огнем вражескую оборону и прорвать фронт, называется позиционным тупиком. Артподготовка вместо одного-двух часов продолжается по нескольку суток, а противник, тоже не дурак, за это время стягивает на участок прорыва свои резервы, в том числе артиллерию. Потом начинается бойня, когда за пару верст продвижения обе стороны кладут десятки тысяч солдат, и в итоге контратак обороняющейся стороны фронт возвращается к исходной конфигурации. От такой войны – с миллионными потерями и без результата – устает не только фронт, но и тыл. Волны мобилизации следуют одна за другой, и на третьем году отрывают от земли сорокалетних мужиков-бородачей, потому что потери кровавой бойни кем-то надо возмещать. При этом деньги обесценились в несколько раз, в тылу нехватка хлеба, ибо мужики пошли на фронт и многие поля остались незасеянными, Петербург зимой замерзает, ибо уголь прежде выгодно было возить из Британии, и теперь его требуется привозить из Донбасса, что перегружает железные дороги, необходимые для переброски войск и доставки продовольствия.

– А что в Германии? – спросил Горбатовский. – Там так же или лучше, чем у нас?

– В Германии и Австрии все обстоит еще хуже, – ответил Серегин. – Если в России проблемы от неорганизованности и плохого планирования, то там – от географического положения, а с ним не поспоришь. Победить тактикой географию не удавалось даже милейшему Боне, то есть Наполеону Бонапарту. Центральные державы зажаты в тисках британской идеальной блокады, поэтому, несмотря на то, что германец стоит под Парижем и взял Ригу, в его фатерлянде не хватает буквально всего: от меди, железной руды и хлопка до продовольствия. В Германии, нормирующей все и вся, голод управляемый; в Австро-Венгрии те, у кого нет хлеба, могут просто сдохнуть, и никому до этого не будет дела. А еще Германия истекает кровью не меньше, чем Россия, Франция или Британия и там тоже не видят возможности победить своих врагов на поле боя. И в этот момент, когда Германией и ее сателлитами начинает овладевать отчаяние от предчувствия неизбежного поражения, у французских и британских правящих кругов возникает соображение, что добычу после победы лучше делить не на троих, а на двоих. Как в каком-нибудь восемнадцатом веке, при помощи британского и французского послов составляется симпатичный такой верхушечный заговор из депутатов Государственной Думы, министров, профсоюзных деятелей и прогрессивно настроенных генералов. В назначенный срок по железной дороге в столицу перестают поступать эшелоны с хлебом. Петербургский градоначальник издает распоряжение, что хлеба в городе вполне достаточно, но хлебные лавки закрываются одна за другой – хлеба нет. Начинаются голодные бунты. Как в пятом году, против народа бросают войска, но солдаты отказываются стрелять и присоединяются к восставшим. И тут, как чертик из табакерки, появляется некий комитет Государственной думы, который берет на себя функцию Временного правительства. И последний акт драмы – генералы-заговорщики врываются к государю-императору и под дулами пистолетов вынуждают его подписать отречение от престола. Все! Самодержавие на Руси низвергнуто – да здравствует республика.

Выслушав монолог Артанского князя, как обычно, от волнения украсившегося нимбом, крыльями и корзном, Горбатовский некоторое время молчал, а потом замысловато выругался, отводя душу.

– И что же из этого следует, господин младший архангел? – спросил он. – Неужто вы со своими возможностями не можете ничего изменить?

– Из этого три вывода, – сказал Серегин. – Первый – то, что русская армия не побежала сразу от границы до Урала, а дралась в таких невыгодных условиях три года, говорит о великом мужестве и героизме русских солдат и офицеров, которые своими жизнями компенсировали недостаток на фронте всего, что возможно. Все, что я стану делать, будет направлено на то, чтобы как можно большее их число дожило до победы и вернулось по домам к своим родным. А потому нам надо побеждать, причем побеждать быстро и относительно малой кровью. Второй вывод – вопрос будущего политической системы в Российской империи, а также ее взаимоотношения с союзниками я буду решать с государем-императором Николаем Александровичем, и не сейчас, а в тот момент, когда он будет готов этому разговору. Но для меня лично единственный союзник России в этой войне – это Сербия, а французы и британцами такие же враги, как германцы и австрийцы. Только Центральные державы – это враги явные, а лягушатники и лимонники – враги тайные, и еще неизвестно, кто из них опаснее. Третий вывод сделан из обстоятельства, которое я вам еще не успел досказать. На отречении царя разрушение державы далеко не закончилось. Прогрессивные