Сокрытые лица - Сальвадор Дали

– Идите ко мне, дорогой, – сказала Соланж.

Он подошел и упокоил голову на гранатово-красной груди Соланж. Так оставались они, без единого слова, а свет керосиновой лампы все тусклее моргал по калильной сетке, что, полусгорев, висела криво. Пред ними потек от дождя на стене поблескивал, как слизевой след исполинской ночной улитки. Из кухни послышался грохот опорожняемой посудной лохани и тарелок, складываемых на сушильной доске кверху дном. Когда восстановилась тишина, Соланж крикнула:

– Жени!

– Да, мадам.

– Можешь нести кофе.

Жени принесла кофе, а Соланж и д’Анжервилль все еще оставались в объятьях друг друга, пока Жени не ушла на кухню. И тут в саду залаял Титан и тихо звякнул колокол.

– Это, должно быть, Жирардан, – сказал д’Анжервилль, долго целуя ей руки.

Дверь открылась, появился Пьер Жирардан. Встревоженными шажками он вошел в просторную, холодную и негостеприимную обеденную залу и, поклонившись с учтивостью, коя всегда была чуть подпорчена избытком искренности, тут же уселся более по-домашнему между Соланж де Кледа и д’Анжервиллем, хоть и не без извинений:

– Сел посередине, чтобы сподручнее было с вами разговаривать.

– Жени может остаться, – сказала Соланж Жирардану. – Ей можно и должно знать все, особенно после того как она и ее сын стольким рисковали ради нас и этого места. Присядь, Жени, – попросила она.

Жени, разлив кофе и бренди, села за другой конец стола, и две шпильки скрытой гордости прошили ее пепельно-серые глаза. Прежде чем начать, Жирардан ожесточенно потер лицо ладонью, несколько раз сплюснув нос во всех направлениях, словно собирая все мысли в крови, что болезненно раздула вены у него на лбу и придала его лицу пурпурный оттенок. Затем, сильно стиснув подбородок большим и указательным пальцами, он замер с сосредоточенным видом и повернулся к Соланж.

– Сегодня вечером, – начал он, – через Бруссийона, профессора-коммуниста, недавно сбежавшего из Африки и остававшегося на связи с мадемуазель Сесиль Гудро, я получил от графа Грансая два письма. Одно из них Мартан доставил вам, а другое было адресовано мне. Я его немедленно сжег, перед этим внимательно сделав для себя пометки. Оно содержало тайные распоряжения от графа, к коим я отношусь как к приказам. Согласно этим распоряжениям я должен доставить копии всех чертежей, находящихся у меня секретно, коммунистической организации, занятой саботажем всего плана индустриализации Верхней и Нижней Либрё.

– Понятно, что это еще больше усложнит ситуацию с собственностью мадам де Кледа. Вообразите карательные меры, – возразил д’Анжервилль, взяв нервно сжавшуюся маленькую ладонь Соланж.

– Позвольте заметить, что мне видится строго противоположное, – спокойно отозвался Жирардан. – Каковы требования нацистского коменданта провинции в отношении владений Мулен-де-Сурс? Сдать три крупных водяных источника Мулен для электрификации равнины. Мне известно, что это – великая сила в руках врага, и пока, во имя чести, я советовал категорически отказываться и сопротивляться, с почти неизбежным риском немедленной и неумолимой экспроприации. Но теперь, как уже сказал, я переменил мнение, и в свете возможного саботажа, в котором мы все тайно или явно поучаствуем, неизбежная уступка вражеским требованиям становится оправданной. Наша кажущаяся покорность лишь поможет скрыть планы диверсии. Ибо вдруг, вместо того, чтобы обращаться с нами подозрительно, как было до сих пор, они станут считать нас коллаборационистами и негласно симпатизировать нам, и благодаря этому нам, быть может, удастся не попасть в заложники. Таково будет наше общее алиби!

– Нет, – сказала Соланж, вставая, – не бывать ничему, даже отдаленно смахивающему на коллаборационизм! В час расплаты у всех найдется какая-нибудь отговорка для оправданья. Я женщина, я ничего не понимаю в хитросплетеньях политических дел мужчин, но я никогда не сделаю в отношении Франции ничего не продиктованного моим сердцем, и я не сдам ни горсти земли Либрё, ни в каком компромиссе. Им придется рвать ее у меня!

В этот миг донесся лай Титана.

– Кто мог прийти в такой час? – спросила Соланж обеспокоенно.

Жени отправилась открыть и появилась с тем братом Мартан, что повыше, а за ними – Титан. Мартан с красными глазами и чуть обвисшими щеками слегка напоминал старого сенбернара.

– Жени говорит, у вас переговоры про бошей. Мне надо потолковать с мэтром Жирарданом, но вы сначала закончите. Делу время. Я обожду на кухне.

– Садись рядом с Жени, – приказала Соланж. – В моем доме – никаких секретов от людей Либрё, когда речь о Либрё.

Она знала, что Мартан – один из преданнейших крестьян в окру́ге и в своей преданности общему делу он готов на любые жертвы. Поворотившись к Жирардану, который, хоть и знал Мартана, все-таки медлил, она обратилась к нему, успокаивая, однако с нотой твердости:

– Продолжайте. Можете свободно говорить о чем угодно, касающемся моей собственности и положения дел.

– Склонен ограничиться последним, – подхватил Жирардан, – ибо в нем заключаются куда более тернистые вопросы, нежели просто ваша преданность стране. Если откажетесь сдать источники водной энергии Мулен, они первым делом срубят все ваши леса. Комендант провинции уже объявил это в своем ультиматуме.

Соланж вздрогнула, но промолчала.

Жирардан продолжил:

– Это правда: сдав водяной ресурс, вы жертвуете одним махом всеми орошаемыми посевами, но, тем не менее, мне известна сентиментальная привязанность мадам к тем деревьям. Но часть или все из этого – порубка лесов или уничтожение посевов – кажется мне менее серьезным, нежели простой отъем, под который подведет вас категорический отказ. И в этой связи моя совесть не позволит мне забыть слова, сказанные вашей совестью в тот день, когда, вопреки моим советам, вы решили купить Мулен-де-Сурс и когда я позволил себе воззвать к интересам вашего сына. Я помню каждое слово, и то, что вы сказали, делает вам честь – и ныне, и тогда… «Мой сын, – сказали вы, – найдет в своем сердце силы простить меня, когда придет время, и я честью отвечу за его будущее… Я воздам беспредельной преданностью…»

Жирардан повторил эти слова Соланж возвышенным тоном, после чего добавил очень тихо, повесив голову, словно прося прощения:

– Я позволил себе, мадам, помянуть вашего сына по этому поводу для того, чтобы напомнить вам не о любви к нему, а о том, что возносит вас даже выше этого – о любви к Франции. Абсолютное сопротивление есть абсолютное разрушение, а страна, невзирая на оккупацию, должна и будет жить дальше!

Все молчали, и слышно было, как дождь льет потоками, будто отворились шлюзы небесные. Соланж понурила голову, прикрыла руками глаза и, казалось, погрузилась в глубокие раздумья.

– Чего желал бы в этом случае граф Грансай? – наконец спросила она.

– Это слишком серьезное решение, чтобы отвечать за графа, – хладнокровно вымолвил д’Анжервилль, – но все мы здесь поручимся в вашей исключительной преданности своей стране, каким бы ваше решение ни было.

– Мадам… ваш сын, – проговорил Пьер Жирардан вполголоса.

И тогда Соланж де Кледа вскинула руки к сводчатому потолку и сказала, будто одержимая:

– Ради сына моего Жан-Пьера и ради юного леса, который я посадила, я позволю немцам извлекать из моих ручьев электричество. Бог мне свидетель, пусть наказанье небесное свершится надо мной за мою ошибку, если это она, как этот дождь льется на Либрё!

Ярость ливня, казалось, удвоила силу.

– Если будет лить, как сейчас, – сказал Мартан, – мы завтра не сможем перебраться через реку в Нижнюю Либрё… А оно никак не прекратится до новолуния…

Повисло долгое молчание. Крестьяне Либрё сонастраивали календарь своего благополучия с языческими владыками их лун.

Но для Соланж де Кледа все луны полнились желчью! Она теперь знала, что ее прихоть – покупка Мулен-де-Сурс – была роковой ошибкой. Эти владения станут погибелью ей и угрожают тем же сыну ее, по крайней мере, в ежедневном упорстве личного ведения дел. Ради Жан-Пьера справлялась она с такой героической жизнью, таков был ее материнский долг, тщательно исполняемый вопреки мученьям души. Никогда не позволяла она себе роскоши отдаться тоске смятенного духа – лишь после бесконечных часов, проведенных над счетами, в распределении пожертвований, в заботах о нуждах трех сотен душ, что составляли силу этого клочка французской земли, который она решила сохранить. А сколько раз Соланж горбилась от усталости в жестком кресле своей пытки – труда своего, коим надеялась добыть из виноватой совести искупление исходной ошибки! Владениям Мулен, наследству Жан-Пьера, должна она принести совершенную жертву. Нет! Не было у нее права умереть от любви!

Словно все должным образом обдумав, Жирардан наконец прервал молчание.

– Послушай, Мартан, – сказал он, обойдя стол и подтащив стул поближе к нему. – Нам всем вы с братом будете очень нужны – вы лучше всех знаете все тропы Верхней Либрё. Считая, что поступаю правильно, я совершил, кажется, худшую оплошность в жизни. С самого начала оккупации я хранил все копии планов индустриализации в семейной усыпальнице графа Грансая. Планы все еще там, обернутые вокруг связки свечей, сложенных у маленького алтаря… На этой неделе мне нужно их добыть! Как нам лучше это проделать, если весь участок старого кладбища теперь охраняется? Я не знаю других путей, кроме как по главной дороге, за которой тоже следит немецкий пост.