Книга о друзьях - Генри Миллер

Это еще больше меня разъярило. В какой-то момент у меня мелькнула мысль бросить ее на землю и хорошенько отдрючить. Спасла ее от этого не добродетель, а глупость. Я посмотрел на нее с отвращением, повернулся и пошел обратно к дому.

Несколько позже я наткнулся на Эдну и ничего не сказал ей о случае с Алисой. Вместо этого я пригласил ее сыграть со мной в крикет, который тогда все еще был в моде. В эту игру женщина или ребенок могут играть наравне с мужчинами. Каким-то образом погоня за Алисой возбудила во мне желание. Пока мы переходили от одних воротцев к другим, каждый раз, когда Эдна наклонялась поднять мячик, я ловко и мягко поглаживал ее пониже спины. К моему удивлению, она не сопротивлялась. Поскольку она была настолько старше и настолько умнее, я даже и не мечтал никогда так к ней приблизиться. Мне это открыло глаза. Позже я понял, что по жизни нужно руководствоваться девизом: «Сначала сделай, а извиняться будешь после».

Но с Эдной извиняться не было нужды. Она знала меня гораздо лучше, чем я сам.

Когда отпуск закончился, мы все вернулись в Бруклин. Эдна с сестрой жили в более аристократичной части города, чем мои предки. Мы обменялись несколькими письмами о литературе, и на этом все кончилось. Однако однажды, холодным горьким днем, как раз перед наступлением Нового года, который я праздновал с другими членами «Общества Ксеркса», я встретил в трамвае не кого-нибудь, а Эдну, ее сестру, отца и мать. Я был несколько смущен из-за того, что меня застали в компании таких неотесанных, шумных парней, но Эдна не обратила на это внимания. Зато она заметила, что большинство из нас держит в руках музыкальные инструменты, и изящно попросила нас распаковать их и сыграть что-нибудь, что нам по вкусу.

— Как? Здесь? В трамвае? — заголосили мы, поскольку все были навеселе.

— Конечно, — сказала она. — Играть музыку в публичных местах не запрещено законом.

Мы достали наши инструменты и настроились.

— Что будем играть? — воскликнул один парень. Джордж Джифорд первым заиграл «Мы такие отличные музыканты…».

Пассажирам в трамвае это страшно понравилось.

— Еще! Еще! — заорали все.

И в течение следующих пятнадцати-двадцати минут мы играли и грелись в лучах быстротечной славы.

Мы остановились, только когда прибыли на место. Когда мы встали, чтобы выходить, Эдна сделала мне знак, чтобы я подошел. Я наклонился к ней, чтобы пожать ей руку и попрощаться, но она притянула меня к себе и смачно чмокнула в губы, а затем очень тихо прошептала:

— Я все время вспоминаю Афины!

Понятно, что я испытал. Остаток ночи я смертельно пил везде, где только оказывался, и под утро свалился в постель пьяный как сапожник.

Позже, когда я посетил настоящие Афины, я думал об Эдне. И о Достоевском, которого она не читала.

Не думаю, что Луэллой ее назвали при рождении. Скорее всего она сама себя так нарекла, поскольку ее настоящее имя было сложно произносить. Она родилась в какой-то странной части света, где мало кто из американцев и европейцев когда-либо бывал, — где-то неподалеку от места рождения Гурджиева. В результате она говорила на нескольких иностранных языках — армянском, арабском, французском, турецком, болгарском, русском и, разумеется, английском. Английским она владела превосходно, а образование получила где-то в Ливане, кажется. Я никогда не встречался с ней, но мы вели оживленную переписку.

Началось все с того, что я получил от нее восторженное письмо с фотографией, после того как она прочла «Тропик Рака» и «Тропик Козерога». Письмо было фантастическое — чувствительное и прекрасно написанное по-английски со вставками на французском, испанском и португальском языках. Когда мне перевели эти части, я вдруг понял, что моя новая корреспондентка не только очень начитанна и опытна, но и сексапильна. И эти отрывки словно были написаны мужчиной.

Я сказал, что мы никогда не встречались. Казалось, она постоянно путешествует по всем концам земли. Я получал письма то с Хоккайдо, то с Тасмании, то из Рио-де-Жанейро. Меня уже ничто не удивляло.

По натуре своей она была полна энтузиазма, но выбранная карьера повергала ее в уныние. Кажется, она перепробовала некоторое количество сфер деятельности, в основном творческих, и остановилась на скульптуре. К сожалению — как она говорила. Луэлла всерьез полагала, что в роли исполнительницы танца живота или ночной клубной певички смотрелась бы естественнее. Она была рада, что ее жизнь не зависит от творческих заработков. Не знаю, как же она зарабатывала, но подозреваю, что ее содержали мужчины. В каком-то смысле у нее были моральные принципы шлюхи: это она брала и использовала своих любовников, а не наоборот. Кроме одного показательного случая: Луэлла утверждала, что вступила в связь с Гурджиевым исключительно потому, что он околдовал ее.

Большая часть нашей переписки крутилась вокруг ее отношений с мужчинами и ее интимной жизни. Она была совершенно откровенна, когда дело касалось ее сексуальных пристрастий и желаний.

Некоторое время ее всерьез занимала мысль: а не начать ли писать вместо того, чтобы ваять свои «недорезанные скульптуры», как она их величила? Луэлла прочла несколько книг Джозефа Конрада и особенно восхищалась его английским, который, как известно, он знал хуже всего, и все же решился писать книги именно на нем. Она спросила, что я думаю о ее собственном английском, и я честно выразил свое восхищение, однако тут же добавил, что это еще не причина, чтобы выбирать его для своего творчества. На самом деле я подбивал ее писать на каком-нибудь малоизвестном языке, в котором она была знатоком.

— А кто будет меня переводить? — спрашивала моя подруга по переписке.

— Ну, может, какой-нибудь английский филолог, — отвечал я.

Это ей не понравилось. Но в любом случае после нескольких писем, где обсуждалась возможность ее превращения в писателя, она неожиданно совершенно забросила эту идею.

Я бы сказал, что ей в самую пору было пожаловать титул «королева Белуджистана». Красивая, экзотичная, одаренная женщина — идеальная ловушка для мужчины. В жизни она руководствовалась не столько мозгами, сколько повелениями своей женской природы. Она верила или по крайней мере говорила, что Бог одарил женщину специфическими органами по двум причинам — для удовольствия и для выживания. Если бы у нее вдруг не оказалось денег, а нужно было бы взять такси, она бы, не задумываясь, соблазнила водителя. Если коп пытался выдать ей квитанцию на штраф, она говорила:

— Порвите! Пойдем лучше куда-нибудь, где можно спокойно перепихнуться!

И так далее, и тому подобное. Хотя она трахалась за деньги — даже за полдоллара, — шлюхой она не была. Луэлла считала, что мир состоит в основном из идиотов, фанатиков и садистов. И не важно, каким именно образом выживать среди них! Только не полный рабочий день с девяти до пяти, пожалуйста! Вот это она действительно считала безумием. И, как говорится в одном пародийном спектакле, сначала она танцевала на одной ноге, потом на другой, а за счет междуножья она жила… Луэлла старательно заботилась о своей киске — хорошо отдавала себе отчет в том, как опасны венерические заболевания, и была знакома с новейшими методиками лечения. Реалистка и идеалистка в одном лице! Например, в любых сексуальных отношениях, включающих в себя любовь и влечение, она всегда делала выбор между этими вещами. Мужчина должен был быть не только красивым, но умным и мужественным — только образованные джентльмены, других не предлагать! Поскольку Луэлла постоянно путешествовала, встретить мужчину, соответствующего таким запросам, было несложно. Иногда они оставались вместе на несколько месяцев, особенно если он был богат и очарователен. Единственное, чего она не выносила, так это вульгарности. В Америке моя требовательная подруга проехалась почти по всем штатам и сочла Техас самым ужасным. Тамошних жителей она незамысловато поделила на «тупых скотов» и «высокомерных невежд».

Кто-нибудь может спросить, почему же она ни разу не заехала ко мне, если между нами установилась такая крепкая переписка. Но все это время я был женат, у меня подрастали двое замечательных детишек, и Луэлла вовсе не хотела влезать в мою семейную жизнь. (Она знала, что я тут же на нее западу.) Зато она не знала другого — это был самый неудачный из всех моих браков. Вместо блаженства, которое она себе рисовала, моя жизнь скорее походила на ад из пьес Стриндберга. От самоубийства меня удерживали только дети, которых я обожал.

Так что Луэлла продолжала скитаться по миру, встречая мужчин и проходя через всевозможные приключения, — короче, она жила.

После некоторого перерыва от нее пришло письмо с Гваделупы. В нем она рассказывала, как встретила красивую молодую женщину приблизительно ее возраста, тоже смешанных кровей, по имени Джорджина. Она была наполовину ирландка, наполовину креолка. Очевидно, они прекрасно подходили друг другу и вскоре вступили в лесбийские отношения.