Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей - Винарский Максим

Короче говоря, с наивной антропоцентрической точки зрения естественный отбор не выдерживает никакой критики. Он и бездумен, и бездушен, и в некоторых случаях даже откровенно «глуп». Работает он чрезвычайно медленно и расточительно, «с КПД паровоза». Впрочем, куда торопиться тому, кто не имеет никакой определенной цели? Отбор еще и жесток и, словно доктор Моро из романа Уэллса, уничтожает в своих экспериментах миллионы «плохо приспособленных» жертв. Его работа совсем не походит на спокойные и уверенные действия конструктора-человека, всегда знающего, чего он хочет, и почти всегда знающего, как этого добиться. Вот почему очень многим людям кажется невероятным, что сложные организмы, такие прекрасные, такие целесообразные, могли быть «созданы» столь «безмозглым» способом, сравнимым с тем, что известно в народе как метод «научного тыка». Сторонники Божественной аксиомы убеждены, что сложное не может развиться из простого, что любую сложность в природе создал еще более сложный Конструктор, для которого не существует неразрешимых задач. Во «вселенной Дарвина» нужды в таком Конструкторе нет, все возникает «само собой», подобно причудливым морозным узорам на стекле (или же мы должны предположить, что их рисует лично Дед Мороз?). Элементарный, по сути, алгоритм, действующий совершенно стихийно, но создающий иллюзию разумного творчества, – вот что такое дарвиновский естественный отбор. Это контринтуитивно, это противоречит нашему крепко усвоенному убеждению, что у каждой мало-мальски сложной штуковины должен быть разумно мыслящий создатель. Однако сейчас даже существует наука синергетика, изучающая возникновение порядка из хаоса и простого из сложного (все вместе это называется самоорганизацией). Одна из ее главных задач – развенчивать мнимые парадоксы о том, что любой сложности в природе обязательно должно предшествовать еще более сложное начало{378}.

Я вовсе не хочу сказать, что теория естественного отбора лишена трудностей и недостатков и всегда безупречно справляется с предложенными ей задачами. Таких идеальных научных теорий, видимо, вообще не бывает. Критики порой задают вопросы, ответить на которые можно лишь предположительно. Возьмем наш мозг, сформировавшийся около 200 000 лет тому назад, задолго до зарождения первых цивилизаций. Это великолепный инструмент познания, но к чему было его великолепие тогда? Мозг первых людей современного типа можно сравнить с суперкомпьютером, разработанным для моделирования климата Земли, который используют исключительно для игры в тетрис. Зачем отбор создал такой могучий инструмент, который, говоря образно, одинаково пригоден для изготовления обсидианового ножа и проектирования марсохода? Гипотетический ответ состоит в том, что мозг «задумывался» как орудие комбинирования, специально предназначенное для создания на базе простых элементов сколь угодно сложных конструкций, предел совершенству которых никак не задан. Важно научиться хорошо «думать», а дальше все зависит от конкретных обстоятельств и конкретных задач. Не так ли одни и те же средства языка порождают и непристойную частушку, и «Я помню чудное мгновенье…»?

Полемика вокруг естественного отбора продолжается, а это значит, что выдвинутая 160 лет тому назад научная идея жива и развивается. Сообщество ученых вовсе не собирается от нее отказываться, сдавать в архив, как бы этого ни желали оппоненты, которые есть не только среди креационистов{379}. Дарвин мог бы быть доволен. Продолжим следить за свежими новостями из области эволюционной биологии. Уверен, что на своем веку мы узнаем еще немало интересного.

Глава 9

Глупые катастрофы, умные катастрофы

Если бы наследственность была бы на самом деле

безошибочной, на Земле до сих пор не было бы ничего, кроме амеб. А что произошло?

Да ошибки! Биологи называют их мутациями.

Ну что такое мутация, как не слепая ошибка? ‹…› Мы недооценили, мой дорогой, творческой роли

ошибки как фундаментальной категории бытия.

Научная теория ничего не стоит, если она не стимулирует воображение.

Чем дольше я занимаюсь посмертной биографией Чарльза Дарвина, тем больше убеждаюсь, что никому из великих ученых прошлого так не «везло» на искажения, непонимания и недобросовестные интерпретации своих взглядов, как моему герою. Оставим в стороне убежденных антиэволюционистов и тенденциозных истолкователей (Клеманс Руайе, Дмитрий Писарев, Трофим Лысенко). О них уже сказано достаточно. Но и у авторов, симпатизирующих дарвинизму или хотя бы пытающихся беспристрастно в нем разобраться, то и дело встречаются такие перлы, что остается лишь руками развести. Особенно много недоразумений возникало и продолжает возникать вокруг борьбы за существование: часто ее понимают чересчур буквально, как жестокий «закон джунглей», которого никому не избежать. Вот Маркус Фогт, автор книги о социал-дарвинизме (я не раз цитировал ее в предыдущих главах), изумляется, как «такие слабые животные, как ящерицы, могут принадлежать к числу самых древних и эволюционно наиболее успешных животных, если в природе царит культ физической силы?»{380} С точки зрения биолога, ответ очевиден. Во-первых, никакого «культа физической силы» в природе нет, конкуренция между видами может происходить и вполне мирным путем (об этом я тоже рассказывал в одной из предыдущих глав){381}. Во-вторых, ящерицы – группа, возникшая в триасовом периоде, то есть около 200 млн лет назад{382}, – дожили до наших дней потому, что нашли удачную «адаптивную зону», вполне соответствующую их физическим возможностям. Они покажутся «слабыми», если сравнивать их с бегемотами или аллигаторами, но в своей весовой категории ящерицы – успешные и экологически пластичные хищники, вполне конкурентоспособные. Кстати, осмелится ли кто-нибудь назвать «слабаком» трехметрового варана с острова Комодо, тоже представителя ящеричьего племени?

Маркусу Фогту такая наивность извинительна. Он все же не биолог, а богослов. Впрочем, среди расхожих мифов о дарвинизме есть и такие, что разделяются даже некоторыми биологами (а среди небиологов и вовсе стали общим местом). Они тиражируются в массовой культуре, кочуют с сайта на сайт, «мутируя» при этом, как в испорченном телефоне. Я уверен, что многие из вас знакомы с так называемым «аргументом "Боинга-747"», пущенным в народ знаменитым астрофизиком (и весьма эксцентричным мыслителем) сэром Фредом Хойлом (1915–2001){383}. По его убеждению, поверить в действенность естественного отбора так же сложно, как в то, что ураган, пронесшийся над свалкой авиационного завода, случайным образом соберет из отдельных деталей новенький самолет. На первый взгляд, аналогия убийственная, тем более что она подкреплена авторитетом действительно выдающегося ученого. Но в ее основе лежит все то же банальное непонимание…{384}

В более академическом тоне эту мысль выразил около 70 лет назад известный французский зоолог (и не менее известный антидарвинист) Альбер Вандель:

В мире царит порядок, а не хаос, и, если бы случай и произвел что-то хорошее, другой случай тут же бы это и разрушил{385}.

А вот мнение астрофизика Чандры Викрамасингха, коллеги и соавтора Фреда Хойла:

Мы не можем согласиться с тем, что гены, ответственные за появление великих произведений литературы, музыки, искусства или за выдающиеся математические способности, могли появиться в результате случайных мутаций{386}.