Мальтийский крест. Том 1. Полет валькирий - Василий Звягинцев

Манеры Майи она копировала просто потому, что ощущала с ней и с Ляховым эмоциональную близость. Вообще в её теоретическом багаже имелось не меньше двух десятков типовых схем поведения в подобной ситуации. С Новиковым той ночью Дайяна велела использовать вариант «гимназистка». Сейчас больше подходил — «Бабетта идёт на войну»[78]. Откуда взялся термин, Анастасия не знала. Мадам Дайяна умела придумывать самые неожиданные названия для своих разработок.

Уваров постепенно оттаивал, испытывая огромное облегчение от того, что чувствовал — от него, кажется, больше ничего не зависит. Никаких особых слов до сих пор сказано не было, но они и не требовались. Пока. И без того всё ясно и понятно. Зато он испытывал настоящую ревность, когда присутствующие в зале мужчины смотрели на его любимую откровенными взглядами, и тем более со всеми правилами приличия спрашивали у него разрешения пригласить Настю на танец.

Она почти никому не отказывала и танцевала великолепно, он нервничал, но когда девушка возвращалась за столик, делал вид, что рад за её успех. Сам же станцевал с ней всего два раза. Не хотелось под взглядами публики, пусть и отборной.

Кстати, Уваров явственно ощутил, что за всем происходящим кроется рука и стиль Ляхова. Настя сама никогда бы не додумалась, не рискнула пригласить влюблённого командира именно в этот ресторан, где состоялось представление «валькирий» руководству «печенегов», где они впервые увидели друг друга и Валерий ощутил пробежавшую между ними искру.

Нет, он, безусловно, был благодарен Вадиму Петровичу и за ту встречу, и за сегодняшний вечер, но никуда не деться от ощущения, что им манипулируют.

«Ну и чёрт с ним, — подумал Уваров, — пусть даже и так. Иначе вообще неизвестно, чем бы всё кончилось. С Настиным характером её сегодняшняя вспышка могла бы закончиться очень печально. Для меня. Всё оборвалось бы, не начавшись. Окончательно и навсегда только «подпоручик Вельяминова», и никак иначе. А мне — подавать рапорт о переводе в другой гарнизон, подальше от Москвы. Потому что встречать каждый день равнодушный взгляд и слышать только уставные ответы… Проще застрелиться».

О завтрашнем дне они не говорили, но мысли о нём Валерию прогнать не удавалось, при всём его эмоциональном подъёме. Что же такое она сумеет придумать, не доступное ни ему, ни даже Чекменёву?

Развлекая Настю, Валерий превзошёл самого себя. Он сыпал никогда не слышанными девушкой анекдотами, рассказывал, непременно в юмористической форме, о своей прошлой службе, о басмачах, моджахедах, хунхузах, польских инсургентах и обороне сказочной Берендеевки от скопищ диких горцев, спустившихся прямо со страниц повестей Бестужева– Марлинского и четырёхтомного труда историка Потто «Кавказская война». Потом вдруг вспоминал стихи, разительно отличающиеся по тональности от только что старательно демонстрируемой лёгкости отношения к жизни:

Я не унижусь пред тобою.Ни твой привет, ни твой укорНе властны над моей душою……Ты позабыла, я свободыДля заблужденья не отдам.И так пожертвовал я годыТвоей улыбке и глазам…Я был готов на смерть и муку,И целый мир на битву звать,Чтобы твою младую руку —Безумец! — лишний раз пожать!…* * *И скучно, и грустно,И некому руку податьВ минуту душевной невзгоды…Желанья!.. Что пользы напрасноИ вечно желать?А годы проходят — все лучшие годы!* * *Тебе опять совсем не надоНи слов, ни дружбы. Ты одна.Шесть сотен вёрст до ПетроградаЗаснежены, как тишина…Настя положила свою тёплую ладонь поверх его руки.

— Что это вдруг с тобой случилось? Откуда вдруг такой минор? Я, возможно, и ошибаюсь, но как-то не ко времени… Или — что?

— Да нет, ничего, извини. Нахлынуло вдруг. В молодые годы в нашей компании модно было этакое, лермонтовско-печоринское… Вот не пригласила бы ты меня сегодня, только и осталось бы поэзией былых веков утешаться. Не мы, мол, первые, не мы последние…

И больше ничего, относящегося к собственным чувствам, он не сказал. Анастасию это задевало, ей хотелось окончательной ясности и определённости. Отпущенное самой себе количество шагов навстречу она сделала. Что ещё требовать от девушки?

С другой стороны, то, что он так скуп на слова и сдержан в поступках, её радовало. Значит, действительно не пустяк для него их с таким трудом налаживающиеся отношения, не мимолётное увлечение, не пустой флирт. Ну, посмотрим, посмотрим…

Учёба в Новой Зеландии не прошла зря. Майя, Татьяна, Наталья Андреевна — каждая по-своему кое-чему её научили. Прежние уроки Дайяны если не забылись, то отодвинулись за пыльные кулисы чужого теперь театра.

Наконец вечер себя исчерпал. Пора было уходить. Только до сих пор непонятно, куда и как.

Они шли по ночным, почти затихшим улицам, то широкими, ярко освещёнными проспектами, то кривыми, безлюдными, совсем провинциального вида переулками. Анастасия знала центр Москвы довольно прилично, но сейчас не могла уловить общего направления. С равным успехом могли выйти и в район расположения части, и куда-нибудь ещё.

Было достаточно того, что Валерий держал её ладонь в своей, говорил что-то, говорил, и будто машинально перебирал тонкие пальцы правой руки. (Шёл подполковник по-офицерски, справа от дамы).

Она их время от времени стискивала, будто боялась, что отпустит.

Наконец остановился перед парадным подъездом тяжеловесного многоэтажного дома, изукрашенного полуколоннами, башенками, кирпичным кружевом, не хуже Исторического музея.

— В казарму возвращаться уже поздно, — сказал Уваров, посмотрев на светящийся циферблат часов под фронтоном. — Если хочешь, будь моей гостьей. Места хватит…

Сердце у неё ёкнуло, почти остановилось, потом зачастило.

— А как же доклад, господин подполковник? К десяти утра? — она сказала намеренно спокойно, взяв себя в руки, с намёком на издевку даже. Понимая, что очень, очень рискует. Что как пересиливший себя, пригласивший домой кавалер вдруг психанет, наподобие автора тех стихов, что недавно ей читал. Тот тоже из пустяка стал под выстрел к барьеру, в двадцать семь лет лишив себя жизни, а русскую литературу — невозможно представить чего…

К её счастью, Уваров молча махнул рукой. Потом всё-таки сказал стиснутым голосом:

— О каких глупостях ты сейчас говоришь…

Его квартира на третьем этаже очень культурного подъезда Анастасии сразу понравилась. И не такое видела, особенно на «Валгалле», а тем не менее. Запахи, и те показались родными. Восковой мастики, которой по старинке натирали полы, свежесмолотого арабского кофе, хорошего табака, чуть-чуть — мужского одеколона или освежителя воздуха с похожими мотивами.

«Это — и вправду моё! — мелькнула мысль. — Дом меня принимает раньше хозяина…»

Валерий помог ей снять пальто (теперь собственное, не заёмное), присев, расстегнул застёжки высоких ботиночек, опять на секунду задержав руку на щиколотке. И она снова вздрогнула.

Сам разделся, задвинул дверцу стенного шкафа. Замялся, словно не зная, что делать дальше. Проводить гостью в комнаты или…

«Или» и получилось. Настя ли на него так взглянула, сам он пересилил жуткую скованность тела и сумятицу в душе, но Валерий обхватил девушку руками за плечи, прижал к себе так, что более слабое существо наверняка вскрикнуло бы от медвежьих объятий.

Она сама подставила лицо с мягкими, раскрывшимися навстречу губами.

Несколько минут выпали у Вельяминовой из памяти, несмотря на всю её спецподготовку. Очнулась она уже в гостиной, на широком кожаном диване. Прерывая поцелуи только для того, чтобы набрать в грудь воздуха, Валерий гладил ей грудь через платье, бедро выше края чулка, и она сама, обвив руками его шею, вздыхала судорожно, готовая на всё остальное. Помнила, по наведённому сну, как дальше будет прекрасно.

И вдруг вскочила, вырвалась, преодолела наваждение и тёмную, неподконтрольную и ненужную волну желания.

Он ведь ей так и не сказал главного слова. А без него? Утром встанут, разойдутся, он к себе в штаб, она — в казарму. На том всё может и закончится. Страсть — она и есть только страсть.

— Хватит, Валера, хватит…

Он успел сорвать ей застёжки резинок, и чулки сползали к коленям. Да и без этого — не так получается, как она мечтала, не так.

— Да Настя, подожди, да я…

— Я сказала — хватит! — почти потерявшая голову девушка превратилась в прежнего жёсткого подпоручика. — Покажи, где я могу поспать…

— Да, хорошо, сейчас. — Уваров выглядел и обиженным, и растерянным, но главное — управляемым. Подчиняющимся. Её напору или собственным убеждениям и привычкам — не столь важно.

Анастасия за один вечер сумела превратиться из недоделанной аггрианки в настоящую русскую девушку. С инстинктивным умением объяснить мужчине, выбранному для себя, кто впредь будет в их союзе главным. Независимо от того, как это будет выглядеть на людях.