1991: измена Родине. Кремль против СССР - Лев Сирин

– Хорошо или плохо – это другой вопрос, но это явление отражало эпоху, политическими звездами которой они были. Тем более, что и парламент в то время был по существу ареной большой политики.

– Есть мнение, что затеянная Горбачевым гласность имела прежде всего миссию дополнительной дубинки против политических оппонентов Михаила Сергеевича.

– Я помню себя на посту главного редактора «Советской России» в эпоху Горбачева, когда я испытывал поддержку со стороны Александра Яковлева (в то время секретарь ЦК КПСС по идеологии. – Авт.), говорившего, что нужна острая критика существующего положения вещей, чтобы освободиться от догматиков типа Воротникова, Зайкова, Гришина (в то время члены Политбюро ЦК КПСС. – Авт.)… Так что элементы того, о чем вы сказали, действительно были. Горбачев с Яковлевым были уверены, что такая ситуация сохранится…

– Но, выйдя из-под контроля, государственные СМИ вскоре начали «хоронить» и самого Горбачева?

– Совершенно верно! Да. И эта ситуация прежде всего характеризует именно Михаила Сергеевича. Горбачев считал, что демократия может быть наполовину. До определенного этапа в ней идти можно, а дальше нельзя. А на самом деле демократия или есть, или ее нет.

– Решились бы Горбачев с Яковлевым на гласность, если бы предвидели, к каким для них печальным последствиям она приведет?

– Я не думаю. Не факт. Повторяю, никакой программы у Горбачева не было, он даже толком не понимал, что означает выражение «социализм с человеческим лицом». Считалось, что можно лишь подчистить и подрегулировать государство. А оказалось, что нельзя.

– Можете сравнить полномочия возглавляемого вами Госкомитета СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли и его преемника Агентства по печати и массовым коммуникациям России?

– Абсолютно ничего общего. Государственный комитет по делам издательств и полиграфии, который я возглавлял, во всяком случае, до конца перестройки никакой роли в общественной жизни не играл. Это была фактически техническая служба, каковой, к примеру, был и Совет Министров СССР. Это был инструмент Отдела пропаганды ЦК, самостоятельно не решавший главные вопросы: открытия или закрытия СМИ. А сегодня эти полномочия в ведении Агентства по печати и массовым коммуникациям России.

Помню, когда я пришел на упомянутую должность, я увидел, под каким централизованным руководством находится, скажем, издательское дело в стране. Существовало около 50 центральных издательств – «Прогресс», «Просвещение», «Художественная литература» и так далее, которые обеспечивали ту книжную тематику, которую им навязывал Госкомиздат. В Госкомиздате существовали редакции, решавшие, что издавать, в какие сроки и каким объемом.

Первое, с чего я начал свою деятельность на посту руководителя этого ведомства, стал ломать эту жесткую, неумную, централизованную политику. Мы передали право решать, что и когда издавать издательствам, профессионалам, которые анализировали сам процесс книгоиздания: дефицитная книга или нет, стоящий автор или нет.

– Ваша несомненная заслуга в том, что в стране появились Набоков и Газданов, но одновременно именно благодаря вам книжные прилавки покорил, к примеру, Сорокин… Понимаете, к чему я?

– Понимаю. Но ведь взаимоотношения автор – читатель – литература – очень сложные. Конечно, нам надо было учитывать, что издержки рынка, которые проявлялись в других сферах, проявятся и в книгоиздательском деле. Но не было тогда еще писателей типа Сорокина. Но зато мы четко знали, что книги Набокова, Ахматовой, Пастернака нужны.

Мы провели специальные исследования и составили библиотеку первоочередной литературы. Создали специальное издательство при нашей Книжной палате, которое стало издавать самые актуальные книги. К примеру, выпустил Гранин «Зубра», и мы его немедленно дали оперативным изданием. Хотя в другое время актуальные книги появлялись только через 3–4 года.

Москва, октябрь 2010 г.

Андрей Битов

Битов Андрей Георгиевич – советский и российский писатель. Родился в 1937 году в Ленинграде. В 1978 году в США опубликован роман «Пушкинский дом». Президент российского Пен-клуба.

– Вы как-то сказали о себе: при Советской власти «не прогнулся, но прозябал». Не такая уж, наверное, и плохая была власть, если при ней можно было допрозябаться до «Пушкинского дома», Андрей Георгиевич?

– Скажу так – и это роднит меня с русской литературой – я вырос не с Советской властью, а в семье. У меня была особенная семья, такая осколочная семья, затаившаяся: все спокойно работали, жили, никто не был в партии, никогда в семье не говорили о политике, что, может быть, и было вредно для общего развития; моя семья была отдельной лакуной на Аптекарском острове. Там-то я и рос среди книг и среди родственников. У нас была полностью старая барская квартира, в которой мы жили такой вот большой семейной коммуналкой во главе с бабушкой. Так что я несколько иначе рос, чем сверстники, хотя бывал и в пионерлагере, и в армии служил, в стройбате, после армии я, кстати, и стал писать прозу. Я не думаю, что в СССР была Советская власть, в СССР была империя, поэтому основная тема моих произведений – империя; это было единственное, что я мог как невыездной изучать, как страстный путешественник тоже изучать, как человек с геологическим образованием тоже изучать, и я вполне этому предавался. Я думаю, что большевизм как диктатура позволил сохранить империю, которая могла бы расползтись после Первой мировой войны как Австро-Венгрия, скажем, или как она расползлась в наше время. Режим удерживал империю, а империя на самом деле такое историческое существо, у которого, возможно, свое подсознание; и тиран тоже есть часть организма империи, централизованная власть для такого пространства, по сути, неизбежна.

Санкт-Петербург, январь 2010 г.

Рамазан Абдулатипов

Абдулатипов Рамазан Гаджимурадович – ректор Московского государственного университета культуры и искусств. Родился 4 августа 1946 года в Тляратинском района Дагестана. В 1990–1993 гг. – Председатель Совета Национальностей Верховного Совета РФ, экс-министр национальной политики России.

– Была такая нация – советский народ…

– В свое время Ленин развил теорию двух наций в одной нации. Раньше я считал, что это была ложная теория, но в последнее время вижу в России существование двух таких разных народов. Советского народа. С остатками его идеалов и ценностей. Народа, который любит вспоминать, как хорошо было раньше, который ностальгирует, любит смотреть старые фильмы, поскольку он не нашел смысла в новой действительности. При этом я не уточняю: плохая эта действительность или хорошая. А вторая часть народа – это так называемые «новые русские» всех национальностей. «Новые русские» – это не только те, которые богатые, но и те, которые имеют хорошие должности. И эта, «новорусская», часть населения отторгает другую, воспитанную на примитивном равенстве, часть советского народа, потому что, если вернется то, что было раньше, «новые русские» лишатся всего.

– А кто виноват, что произошло такое разделение? Вы же в те годы и были во власти…

– Даже наша власть тогда, утратив самоидентичность, была разделена на две части, о которых я вам сказал. Следовательно, мне в то время было крайне трудно договориться с Шеловым-Коведяевым, с Сергеем Ковалевым, с Беллой Курковой… Мы с ними были разными представителями этих двух частей народа. Я держался, может быть, за старое, а они говорили: «Надо по-новому». А что такое «надо по-новому», они сами до конца не знали.

– Какие конкретно шаги вы предпринимали для сохранения уникального в своей многонациональности государства Советский Союз?

– В начале 1990-х годов я, тогда еще достаточно молодой человек, был председателем Совета Национальностей Верховного Совета России. В феврале 1991 года мы, руководство Верховного Совета, разные люди, объединились и выступили против Ельцина. Мы заявили, что уничтожается наша традиционная культура, государство, и в этих условиях руководство страны – Ельцин и Горбачев – должны сказать, что так дальше продолжаться не должно. Лично я сказал: «У нас в стране президент СССР ничего не может, а Председатель Верховного Совета РСФСР ничего не хочет, кроме власти». И добавил: «Если процесс и дальше будет так развиваться, то неминуемо произойдет развал СССР и на его территории начнется глубочайший кризис и разруха».

Ельцин тогда остался в одиночестве со своим «верным Русланом». Но я тогда скорее выступал даже не против Ельцина, а против Горбачева, который ничего не делал для спасения страны, потому что оказался безвольным человеком. Позже, в своем разговоре с Ельциным я сказал: «Вы понимаете, Борис Николаевич, сколько погибло людей разных национальностей, чтобы создать наше государство?! Сколько погибло русских солдат и офицеров, чтобы создать наше государство… Мы стали братьями, невзирая на прошлые войны. Но если распадется СССР – могут начаться сведения старых счетов и новые войны…» Ельцин выпрямился, как он умел это делать, и хлопнул по столу: «Я никогда не допущу развала Советского Союза!»