Любовь - Валентин Маслюков

Она уж не могла ощущать окружавшую ее пустоту иначе как бесконечность — непостижимую и подавляющую… равнодушную в несоизмеримом своем величии. А человеку нужно все ж таки четыре стены. Или, по крайней мере, устланный каменными плитами пятачок, чтоб на нем приютится.

Тошно, хоть волком вой.

Можно, конечно, и закричать. Золотинка сложила ладони воронкой и крикнула во все легкие. Напрасно, однако, она прислушивалась, пытаясь уловить эхо. Звук пропадал бесследно в какую сторону ни кричи. Это и был ответ — вековечная тишина. Покой.

А майдан, может статься, в трехстах шагах. Что такое триста шагов перед бесконечностью? Впрочем, как и любое конечное расстояние — ничто.

Мысль эта несколько приободрила Золотинку, она двинулась по прямой куда пришлось, стараясь единственно не раскачиваться на ходу и шагать ровно, под счет. Но и через сорок шагов не открылось ни малейших признаков майдана, Золотинка начала ступать медленнее и медленнее, словно чуяла пропасть… и на счете пятьдесят три остановилась из-за сильнейшего сердцебиения.

Пора было и повернуть. Она повернула, тщательно выверяя положение ступней на подлоге, и пошла, почти побежала, воображая что возвращается, что было, однако, совершенно бессмысленно. Бессмысленность эта становилась все очевидней, Золотинка падала духом, слабела и с принуждением заставила себя отсчитать все сто шагов, в пустоте, из никуда в никуда. От насилия над собой на лбу проступил пот, с последним шагом Золотинка зажмурилась и стала, не смея сдвинуть дрожащие в коленях ноги. И нужно было держать в памяти последнее и предпоследнее движение — ничего более определенного не имелось у нее за душой.

Как пригодился бы теперь хотенчик! Но хотенчика не было. И не было, впрочем, уверенности, что палочка выручалочка не растерялась бы тут, где тонут без опоры и взгляд, и мысль. В пустоте бессильно и волшебство. Его не к чему приложить. Золотинка считала за собой тридцать девять видов освоенного и разученного волшебства, она имела в руках один из величайших волшебных камней человечества и чувствовала себя беспомощнее мошки.

Прошло отмерянное стуком сердца время, Золотинка еще стояла… Как вдруг… почудилось… кто-то кашлянул или чихнул. Так тихо, что впору было похлопать себя по уху, чтобы удостовериться звук ли это был или игра воспаленного воображения. Но чих повторился, и Золотинка успела заметить направление.

Заметки этой хватило на два десятка шагов, Золотинка остановилась, опять теряясь. И — дождалась! Явственный крик… Теперь она двигалась на звук.

А потом увидела тонкую черту майдана, но не побежала, удвоила осторожность, опасаясь, что черта исчезнет, как наваждение. И вот — различила человека. То был громко чертыхавшийся в пустоте Лжевидохин.

Старик, видно, был слишком слаб после очередной своей смерти, чтобы спуститься с мостовой и самостоятельно заблудиться, он тосковал на майдане.

Говорливый в одиночестве, Лжевидохин примолк, когда увидел ступающего ногами в пустоте пигалика, и тяжело присел на камни, приготовившись, как видно, к новому обмороку — на случай, если пигалик возвратился с недобрыми намерениями.

Обморок не понадобился: Золотинка не задела старика даже словом, она не замечала его. Ни благодарность за своевременный крик, ни чувство товарищества, которое, казалось бы, могло затеплиться между затерянными в пустыне людьми — ничто не смягчало ожесточения; то же самое — вдвойне! — испытывал, надо думать, и Лжевидохин.

Вскарабкавшись на мостовую, Золотинка не дала себе передохнуть и двинулась в обход майдана — чего не сделала поначалу, увлекшись исследованием пучины. Тогда, при первом взгляде, каменная мостовая представлялась голым и скудным местом, где нечего было искать; опасный опыт в пучине показал Золотинке, что окружающая каменный островок багровая муть и есть действительная пустыня, пустота почти совершенная — не следовало пренебрегать и островком.

Следовало, по видимости, обойти майдан по внешним обводам, высматривая все примечательное и стоящее. С этого Золотинка начала. Она не прошла и половины намеченного, когда примечательное объявилось само собой: внешний край мостовой взбугрился и начал расти стремительно вытягиваясь узким мысом. Новые камни, возникая из пустоты, бесшумно прикладывались один к другому и скоро неширокая, но довольно ровная тропа протянулась до самых пределов видимости. Хоть сейчас ступай!

Подумав, Золотинка не приняла приглашения. Следовало, наверное, осмотреть майдан до конца. Золотинка догадывалась, что такая же дорога вырастет и в другом месте, все равно в каком, а эта, может быть, исчезнет, потому что дорога эта, в сущности, никуда не ведет, представляя собой такой же обман и насилие над человеческими чувствами, как и багровая пучина окрест.

Но Золотинка ошиблась. Все вышло не так, как она предполагала. Лжевидохин, которого она оставила во внутренней области майдана, очутился на самом краю; враждебно подглядывая за ней из-под набрякших век, он выказывал признаки крайней слабости и вряд ли способен был на особенно шустрые выходки. Где сидел, там и сидел, это подтверждали приметы: можно было узнать под боком у старика большую ровную плиту с остатками росписи — половина какого-то диковинного зверя по сиреневой земле. Старый оборотень оставался на месте — исчез порядочный кусок майдана, вся противолежащая вновь возникшей дороге часть.

Это нужно было понимать так, что в другую сторону хода нет, дорога тут только одна.

Занятно, подумала Золотинка, начиная подозревать, что находится под неослабным присмотром. Полнейшее одиночество в затерянном мире подразумевает как будто бы полнейшую свободу, но Золотинка уж хлебнула этой свободы, когда барахталась, шалея от ужаса, в багровой пучине… свобода эта была чистой видимостью, насмешкой над лишенным, в сущности, выбора человеком; Золотинка отлично уяснила теперь, что обречена идти до конца дороги, пока та тянется и ведет.

Старик беспокойно закряхтел и завозился, едва Золотинка ступила в начало тропы — почуял, видно, что малыш уходит. Багровая пустыня пугала чародея не меньше, чем Золотинку, он дрогнул:

— Послушай… подожди! Постой! Мы можем договориться! — выкрикнул он даже как будто с вызовом, но тут же переменился: — Ну, подожди же, подожди ради бога!

Оглянувшись раз и другой, Золотинка не стала ждать. В сущности, старому негодяю некуда было деваться: майдан исчез весь, когда он ступил в начало тропы. Лжевидохин, может быть, не замечал, что оставляет за собой пустоту; сколько бы он ни торопился, как бы ни пыхтел, развевая на ходу полы халата, узкая прямая дорога сокращалась за ним шаг в шаг, так что казалось, старик напрасно перебирает ногами не в силах уйти с одного и того же места на оконечности каменной черты. В другую сторону тропа тянулась перед Золотинкой далеко в даль, теряясь в багровой пучине.