Самая темная ночь - Дженнифер Робсон

открою ее на нужной страничке… да, нашел… мы прочитаем следующее: «Нина Джерарди, урожденная Марцоли», а рядом указано вознаграждение, полученное нотариусом: пятьсот лир. Цена за новое удостоверение. Если же ты посмотришь вот сюда, в конец строчки… – Цвергер сунул записную книжку Нине под нос, но та зажмурилась, мысленно повторяя, что не будет никуда смотреть. – Здесь можно увидеть инициалы – НД. Право слово, тебе все-таки стоит взглянуть на это, потому что те же самые инициалы встречаются еще в пяти десятках записей. Рядом с другими фальшивыми именами, представляешь? С именами, которые затем появились на фальшивых удостоверениях личности. И одно из этих имен оказалось мне знакомым. Это было имя одного из тех, кто укрывал сбежавшего военнопленного, некоего англичанина. – Цвергер замолчал, предоставляя ей время осмыслить услышанное. – Ну что, теперь видишь? У меня достаточно доказательств, чтобы связать Никколо Джерарди с изготовлением фальшивых документов и с врагами рейха, в том числе с тобой. Этого хватило для вынесения ему смертного приговора, но я знал, что должно быть что-то еще. Знал, что с тобой тоже дело нечисто.

«Когда же он замолчит? – изнывала Нина. – Уж лучше бы просто достал пистолет и пристрелил меня на месте».

– На все про все ушло несколько дней прилежных изысканий, предпринятых одним моим сотрудником. Он следовал моим указаниям. Я понимал, что ты приехала в Меццо-Чель не из Падуи, и у меня была одна зацепка. В итоге все оказалось просто. Если честно, то даже проще простого. Я предложил своему сотруднику начать с изучения результатов последней переписи евреев. Ты ведь помнишь о таком мероприятии, а?

Цвергер встал, уперев в стол сжатые кулаки, и подался вперед, нависая над Ниной всем телом. Но та лишь выпрямила спину, и не подумав съежиться под его взглядом. Смотреть на Цвергера она по-прежнему отказывалась.

– В списках евреев Венеции он нашел некую девицу по имени Антонина Мацин. Ее родителей, Габриэле и Девору Мацин, отправили в концлагерь в прошлом августе, но Антонины в числе задержанных не было. Она исчезла, и никто в Венеции не знает о ее дальнейшей судьбе. – Цвергер обошел вокруг стола и встал за спиной у Нины. – Тебе лучше сразу признаться. – Он не коснулся ее, но ей почудилось, что горячее дыхание неприятно обожгло ухо. – Иначе мне придется доставить сюда кого-нибудь еще из семейства Джерар…

– Они ничего не знают, – перебила Нина. – Для них я Нина Марцоли… То есть Нина Джерарди.

– А я в этом сомневаюсь. Синьор Джерарди и глазом не моргнул, когда я сказал, что ты – еврейка, да и остальные не удивились. Стало быть, они знали.

– Вы не можете…

– Я могу. Я уже сообщил имена братьев Джерарди местным властям. Уверяю тебя, в Германии мы найдем применение этой живой силе. Да и папаша их тоже на вид еще крепкий работник, по крайней мере еще на пару лет тяжелого труда его хватит.

– Сестра Нико не справится одна на ферме.

– Да неужели? – хмыкнул Цвергер. – А мне какое до нее дело?

«Не надо было слушать его угрозы, – упрекнула себя Нина. – Роза сильная, и крепкая, и упорная, она не даст в обиду детей. Отец Бернарди будет им помогать, и вся деревня вокруг них сплотится. А сколько у них двоюродных братьев и сестер! Конечно, они…»

– Антонина! Ты меня слушаешь? Хорошо, потому что самое интересное я оставил напоследок. Хочешь узнать, что именно? – Цвергер придвинулся ближе, его губы почти коснулись ее уха, и Нине понадобилось собрать последние силы, чтобы заставить себя сидеть спокойно. – Все случилось из-за тебя, – прошептал он. – В первый раз я приехал в Меццо-Чель, потому что мне любопытно было посмотреть, что сталось с моим давним приятелем. Не более того. Признаюсь, я гордился собой, и мне хотелось, чтобы он увидел, чего я достиг. Помимо прочего, мне этого хотелось потому, что я всегда подозревал: это он сдал меня старому ублюдку, ректору семинарии. Догадываешься, что случилось дальше? О, это восхитительная история. Я приехал на ферму, увидел тебя, и мне сразу стало ясно: здесь что-то не так. Ты была причиной моего любопытства. Ты стала поводом для второго визита. И в итоге ты привела Никколо к смерти. Скажи мне, что ты это понимаешь.

Она никогда в это не поверит. Нет, не поверит.

– Молчишь? А знаешь, какое обещание я дал твоему обожаемому Никколо, когда на его шею накидывали петлю?

«Нет. Нет!» – пронеслось в голове у нее.

– Я пообещал ему найти тебя и гнусное отродье, которое ты носишь, а потом отправить вас обоих туда, где место всем евреям. Туда, откуда не сбежишь. Туда, где все может закончиться только смертью. В склеп для тех, кто ничего не заслуживает, кроме забвения. Эти мои слова были последним, что он услышал.

Предательские слезы хлынули из глаз, покатились по щекам, но Нина ничего не могла с ними сделать – ее руки по-прежнему были связаны за спиной.

– Ну давай же, не молчи. Где твои оскорбления? Уговоры? Мольбы о пощаде?

Она не станет думать о Цвергере. Вместо этого она будет вспоминать один из последних вечеров с Нико. Это было примерно за неделю до начала боев на Монте-Граппе; семья Джерарди тесной компанией осталась за кухонным столом после ужина. Электричество в деревне опять отключили, но они зажгли керосиновые лампы, чтобы осветить кухню, Нико читал вслух «Божественную комедию», и стихи в его исполнении звучали особенно прекрасно, просто волшебно. И все они были так счастливы… Слова сорвались с губ Нины сами собой:

– «Душа взойдет опять к своей звезде, с которой связь порвала…»[48]

– Что? – не понял Цвергер. – Какая-то бессмыслица.

– О, в этом бездна смысла. Но таким, как ты, его не понять.

– Заткнись!

Однако Нина не собиралась затыкаться, потому что она только что опять обрела свой голос, а вместе с ним – мужество. Больше она не будет молчать.

– Ты попался в ловушку, ты заперт в кошмарном сне, созданном тобой же, и твои злодеяния тебя раздавят. Они станут погибелью для тебя и для тех, кто сейчас стоит на твоей стороне. Наш поэт об этом знал. А ты?

– Я не намерен слушать дурацкие еврейские тексты…

– Это «Божественная комедия», четвертая песнь «Рая». Но что ты можешь знать о Данте?

Цвергер сдернул ее со стула и, толкнув к стене, схватил за горло. Нина почувствовала его гнилое дыхание, ее затошнило, но она продолжила говорить:

– Что еще ты можешь у меня отобрать? Ты убил моего любимого мужчину, моего ребенка и моих родителей. Их больше нет, а с ними исчезла и твоя власть надо мной. Ты сделал из нас