Подметный манифест - Далия Трускиновская

Вареньке удалось быстро покинуть правое крыло здания, но на лестнице ее ждала неожиданная встреча - откуда-то вернулся князь Горелов. Был он в своем парижском костюме пюсового цвета, бодр и весел, взбежал наверх, как шустрый паж, неся на лице молодую улыбку.

- Что это вы тут делаете, сударыня? - полюбопытствовал он, весьма удивленный. - В таком виде? Что-то стряслось?

- Я хочу знать, Сергей Никитич, почему при моем явлении ваши загадочные домочадцы либо прячутся, либо удирают без оглядки? - сердито спросила Варенька. - Я не знала, что в этом доме лежит какой-то больной вертопрах! Мало ли того, что я поселилась с вами, будучи всего лишь обручена вам, так тут еще находится другой петиметр, с которым я тоже, помнится, не была обвенчана! Достойное ли это обхождение с благородной девицей?

- Сударыня, я не мог вам сказать, это была не моя тайна, - вмиг потеряв улыбку, отвечал князь. - Вы знаете, как двор и полиция смотрят на поединки… я приютил раненого дуэлиста, родственника своего… Потому и не мог признаться…

- А женская особа тоже дралась на поединке? Она мастерица шпажного боя, или из пистолетов стрелялась?

- О Господи, сударыня! Не мне бы говорить, не вам бы слушать… Сия особа - родственника моего мартонка, простите, Христа ради… не мог ей отказать…

Слова «мартонка» Варенька не знала - не так была воспитана. И книжица господина Чулкова о прекрасной Мартоне попасть ей в руки никак не могла - старая княжна, коли бы обнаружила в доме такое художество, изодрала бы в клочья и велела вымести поганой метлой. Однако ясно было, что женщина, удравшая из гардеробной, - не из тех, с кем знакомят в великосветских гостиных.

- Я не могу жить в одном доме с посторонними мужчинами, - объявила сильно недовольная Варенька. - Вы мой жених, и то - мы приличия нарушаем… пустите, дайте пройти…

Увернувшись от протянутой руки, Варенька поспешила к себе в покои - ноги в одних чулках за время беготни замерзли. Ее подол взметнулся - и князь все понял.

- Господи, душа моя!… - воскликнул он, в два прыжка догнал Вареньку и подхватил на руки. - Не стыдно ли вам? Давно ли кровь горлышком шла? Что ж я матушке вашей скажу, коли с вами беда случится?

Он нес Вареньку в ее спальню, крича слугам, призывая горничную Матильду; он ногой отворял двери; усадив Вареньку на перину, он тут же сам опустился на колени и взял ее ступню в ладони, стал растирать. Тут прибежала Матильда, треща по-немецки нечто оправдательное, князь по-немецки же изругал ее нещадно, она покраснела и выскочила за дверь.

- Сергей Никитич, не смейте! Нельзя! - восклицала Варенька, но заботливые руки поднимались выше и выше, уже почти коснулись колена. Ей стало страшно - чулочки-то были как раз на три пальца выше колена, а дальше начиналось голое тело, и уважающая себя девица не могла позволять таких прикосновений.

- Довольно с меня, хватит! - отвечал князь. - Ведь матушка ваша нас благословила! На сей же неделе мы венчаемся и едем навстречу батюшке вашему! Алешка, пошел вон!

Это адресовалось лакею, притащившему снизу ведро с горячей водой и медный таз.

- Сергей Никитич, пустите! - Варенька поджала ноги коленками к груди. - Куда вы его гоните?! Пусть поставит таз, воду нальет, а вы ступайте… я без вас управлюсь, Матильду мне пришлите…

- Вы разве не видите, что со мной делается? - спросил он тихо и заговорил голосом, от которого Вареньку бросило в жар: - Во мне все кипит, во мне иных чувств не осталось, одно мученье злое… чем я вас прогневать мог?… Тем, что рабом вашим стал?…

- Нет, нет, подите, подите… - шептала она, понимая, что творится неладное. - Сергей Никитич, потом, потом, как повенчаемся…

И вдруг опустила руки ему на плечи.

- Более ждать невозможно, - сказал он. - Не бойтесь меня, я вас не обижу…

- Я знаю…

И произошло то, чего она совершенно не желала: ее душа противилась даже мысли о поцелуе, ее разум, стряхнувший розовую пелену после встречи с тем архаровцем, бунтовал и возмущался, тело же ослабло, руки совершенно лишились силы, а губы - губы позорно сдались на милость победителя, приоткрывшись настолько, чтобы отдаться умелым мужским губам.

Поцелуй вышел долгий - князь сумел его продлить до того состояния Варенькиной души, когда мыслей нет, а есть бездумное ощущение счастья.

Очень осторожно он отпустил невесту, разомкнул губы, встал с колен. Варенька сидела, закрыв глаза, и переживала случившееся.

- Матильда, дура, воду сюда неси, - негромко позвал князь. - Сейчас вам горячее питье подадут, в постель вас уложат. В ближайший же день, когда венчают, будет наша свадьба. Но дайте мне слово до того дня не бегать в одних чулках, не сидеть на сквозняке, никуда не выезжать и принимать все лекарства.

- Но сидеть тут взаперти я не стану. Я хочу видеть весь дом, все службы, - немного опомнившись, сказала Варенька. - И я хочу ходить по дому свободно, не опасаясь столкнуться с вертопрахом в одной сорочке…

Тут ей кое-что вспомнилось, она открыла было рот, чтобы задать вопрос, но промолчала.

Князь еще поговорил о ее здоровье, о будущем их совместном путешествии, статочно - свадебном, поцеловал Вареньку в щеку и ушел.

- Хороша, матушка… - негодуя на себя, сказала Варенька, когда Матильда поставила к постали таз и стала стягивать с нее чулки.

Варенька была безумно зла на себя за этот поцелуй. Она догадывалась, что князь - опасный и ловкий любовник, но таких ощущений не ожидала. Вот и вся верность, обещанная мертвому жениху…

От злости Варенька треснула кулачком по перине. Она не понимала - неужели истинная любовь может быть настолько слаба, чтобы первый попавшийся щеголь истребил ее из души одним-единственным поцелуем? Пусть на считаные мгновения - но ведь они были, эти мгновения вне любви!

Сунув ноги в горячую воду, укрыв колени краем толстого одеяла, Варенька вздыхала, сопела, маялась, пыталась осознать свое отношение к князю и воскресить любовь к Петруше Фомину. В той любви все было иначе - легкое соприкосновение пальцев уже означало больше иного пылкого поцелуя, а когла Фомин осмелился тайком пожать Варенькину руку, она потом до утра заснуть не могла - это было доподлинное признание в любви! Короткие (и совершенно вне всякого понятия о российской грамматике) письма Петруши тоже были праздником неизреченным, прятались на груди под шнурованием, перечитывались ночью. Когда же он проезжал верхом мимо ее окон (сидеть у окна старая княжна запрещала, боясь сквозняков, и всякая Варенькина вылазка к окну уже была приключением), - как отрадно было им любоваться и ловить его взгляд!

Взгляд того архаровца был чем-то похож - то же, что у Петруши, полнейшее восторженное самозабвение, от которого каменеют руки и ноги.

И Варенька невольно улыбнулась - человека в таком состоянии духа и тела может сбить с ног карета или телега, а он, бедненький, даже не заметит!

Поняв, что гроза миновала, Матильда стала всячески показывать свою услужливость - предложила принести книжку, питье, спицы с вязаньем. Варенька попросила «Лиру» Богдановича, которую она недавно начала читать в надежде найти там новые стихи - однако, увы, большинство было ей знакомо из давнего журнала «Полезное увеселение».

Она уткнулась носом в книжицу, всем видом показывая, что занята делом, и Матильда со всей своей немецкой дотошной услужливостью наконец убралась из спальни. Варенька же, поняв, что размышления о природе любви ни к чему хорошему не приведут, кроме жгучего стыда за свою податливость, стала, как всякая разумная женщина, искать в князе Горелове и в его действиях то, что лишит ловкого любовника и жениха его амурного обаяния.

Он поселил невесту в доме, где не было ни одной его пожилой родственницы для приличия - хотя, когда ехали из Санкт-Петербурга в Москву, такой разговор был неоднократно. Он препятсововал ее встречам с немногими московскими знакомцами. В его доме обнаружились неожиданные постояльцы. Чья-то мартонка… (тут до Вареньки наконец дошло, что означает это слово) - уж не его ли собственная, он ведь щедр и мог ей дарить дорогие платья из шелка и глазета… но куда же она пойдет в глазетовом платье? Это - наряд для дамы, бывающей в обществе, в собраниях… дама не станет жить в доме любовника тайно, прячась и удирая от прочих гостей… тем более - зная, что любовник ее привез и поселил здесь свою невесту!…

Получалось, что сбежавшая женщина - все же любовница молодого человека в алькове. И все равно концы с концами не сходились - она что же, тайно переехала в дом князя, чтобы ухаживать за своим избранником, вместе со всеми праздничными нарядами? Коли она - москвичка, то в чем резон? А коли из другого города? Опять же - для чего женщине, знающей, что ей предстоит жить в чужом доме тайно, почти не выходя, брать с собой платья, достойные того, чтобы в них блистать при дворе?

И почему она, эта непонятная женщина, сбежала от Вареньки? Наоборот - Вареньке следовало ее бояться, испугалась же она. Чего? Тут ответ мог быть лишь один - того, что Варенька ее узнает. Стало быть, знакомка? Но Варенька из-за болезни своей мало бывала даже в московском свете. По пальцам можно было перечесть молодых дам и девиц, с кем она встречалась. Никто из них не мог тайно поселиться в доме князя Горелова!