Сатанинские стихи - Ахмед Рушди

К закату селяне были готовы уходить, и сарпанч велел всем через пару часов подняться на молитву, чтобы можно было отправиться сразу после нее и таким образом избежать наихудшего дневного жара. Той ночью, лежа на циновке возле старой Хадиджи, он бормотал:

— Наконец-то. Я всегда мечтал взглянуть на Каабу, обойти ее прежде, чем умру.

Она протянула к нему ладонь и взяла за руку.

— Я тоже надеялась на это, несмотря ни на что, — ответила она. — Мы пройдем через воды вместе.

Мирза Саид, приведенный в бессильное исступление зрелищем собирающейся деревни, бесцеремонно ворвался к жене.

— Ты должна увидеть, что происходит, Мишу, — воскликнул он, нелепо жестикулируя. — Весь Титлипур распрощался со своими мозгами и уходит на побережье. Что станется с их домами, с их полями? Запасы уничтожены. Это наверняка спровоцировано политическими агитаторами. Кто-то кого-то подкупил.

— Вы полагаете, если я предложу им наличность, они останутся здесь как нормальные люди?

Его голос угас. Аиша была в комнате.

— Сучка, — процедил он.

Она восседала на кровати со скрещенными ногами, тогда как Мишала и ее мать сидели на корточках на полу, сортируя имущество и выбирая то немногое, что могло пригодиться в паломничестве.

— Ты не пойдешь, — неистовствовал Мирза Саид. — Я запрещаю это, один дьявол знает, каким микробом эта шлюха заразила крестьян, но ты — моя жена, и я отказываюсь позволять тебе участвовать в этой самоубийственной затеи.

— Прекрасные слова, — горько рассмеялась Мишала. — Саид, отличный выбор слов. Ты знаешь, жизнь моя закончена, но ты говоришь о самоубийстве. Саид, здесь случилось нечто, и ты со своим заимствованным европейским атеизмом не знаешь, что это такое. Или, быть может, ты сможешь заглянуть под свой английский костюм и постараешься открыть свое сердце?

— Это невозможно! — крикнул Саид. — Мишала, Мишала, ты ли это? Ты вдруг превратилась в это одержимое Богом существо из древней истории?

Ему ответила госпожа Курейши:

— Уходите, сын. Здесь нет места неверным. Ангел сказал Аише, что, когда Мишала завершит паломничество в Мекку, ее опухоль исчезнет. Все востребуется, и все воздастся.

Мирза Саид Ахтар положил ладони на стену Мишалиной спальни и вдавил лоб в штукатурку. После долгой паузы он произнес:

— Если это — вопрос совершения умры, тогда ради Бога, пошли в город ловить самолет. Мы сможем быть в Мекке через пару дней.

— Нам велено, чтобы мы шли, — отвечала Мишала.

Саид потерял контроль над собой.

— Мишала! Мишала! — вопил он. — Велено? Архангелы, Мишу? Джибрил? Длиннобородый Бог и ангелы с крыльями? Небеса и ад, Мишала? Дьявол с острым хвостом и раздвоенными копытами? Как далеко ты зайдешь с этим? Есть ли у женщин душа, скажешь ты?[1087] Или иначе: какого пола душа? Бог черен или бел? Когда воды океанские расступятся, куда денется освободившаяся вода? Поднимется по обе стороны, подобно стенам? Мишала! Ответь мне. Есть ли чудеса? Веришь ли ты в Рай? Простят ли мне мои грехи? — Он заплакал и пал на колени, его лоб был все еще прижат к стене. Его умирающая жена подошла и обняла его сзади. — В таком случае, иди в паломничество, — продолжил он вяло. — Но хотя бы возьми наш мерседес-фургончик. Там есть кондиционер, и можешь поставить туда холодильник с кока-колой.

— Нет, — мягко возразила она. — Мы пойдем так же, как и все. Мы паломники, Саид. Это не пикник на пляже.

— Я не знаю, что делать, — рыдал Мирза Саид Ахтар. — Мишу, я не могу оставаться здесь один.

Аиша подала голос с кровати.

— Мирза-сахиб, идите с нами, — молвила она. — Ваши идеи изжили себя. Идите и спасите свою душу.

Саид поднялся с воспаленными от слез глазами.

— Вы хотели чертова путешествия, — злобно обратился он к госпоже Курейши. — Этот цыпленок, конечно, явился домой к насесту. Ваше путешествие завершит наш род, семь поколений, и все одним выстрелом.

Мишала приткнулась щекой к его спине.

— Пойдем с нами, Саид. Просто пойдем.

Он обернулся, чтобы столкнуться с Аишей.

— Нет Бога, — заявил он твердо.

— Нет Бога кроме Бога, и Мухаммед — Пророк Его, — кивнула она.

— Мистический опыт субъективен, это не объективная истина, — продолжил он. — Воды не расступятся.

— Море разойдется по велению ангела, — ответила Аиша.

— Ты ведешь этих людей к неизбежной беде.

— Я беру их на грудь Божью.

— Я не верю тебе, — настаивал Мирза Саид. — Но я собираюсь идти и попытаюсь прекратить это безумие всеми способами, которые будут в моих силах.

— Бог избирает множество средств, — радостно заметила Аиша, — множество путей, которыми сомневающийся может быть приведен к уверенности.

— Пошла к черту, — рявкнул Мирза Саид Ахтар и выбежал, разгоняя бабочек, из комнаты.

— Кто более безумен, — шептал клоун на ухо волу, заботливо расчесывая его в своем крохотном хлеву, — сумасшедшая или дурак, любящий сумасшедшую? — Вол не отвечал. — Наверное, нам стоило оставаться неприкасаемыми, — продолжил Осман. — Обязательный океан звучит хуже, чем запретный колодец.

И вол кивнул, дважды, что значит — да: бу, бу.

V. Город Видимый, но Незаметный

Хованец живет в доме на чердаке, питается несоленой пищей, прежде всего пшеничным хлебом, молоком и сахаром… Если хованец обидится на что-то, напр., ему дадут соленую пищу, то он перебьет всю посуду, может выбить хозяину глаза и вообще уйти из дома, унося с собой и счастье, или замучает хозяина так, что тот повесится.

1

— Если я — сова, какое заклинание надо произнести или какое противоядие сделать, чтобы, сбросив это оперение, я снова мог сделаться самим собою?[1088]

Господин Мухаммед Суфьян, хозяин Шаандаар-кафе и владелец меблированных комнат над ним, наставник всевозможных пестрых и преходящих постояльцев самого различного облика, самый бездоктринный хаджи[1089] и самый бессовестный видеоголик,[1090] бывший школьный учитель, самоучка по части классических текстов множества культур, освобожденный от должности в Дакке[1091] из-за культурных разногласий с некими генералами в те времена, когда Бангладеш[1092] был всего лишь Восточным Крылом,[1093] и поэтому, по его собственным словам, «не столько имми-гранд, сколько эми-крошка»[1094] (последний добродушный намек на недостаток в нем дюймов; ибо, хотя был он мужчиной широким, толстым в руках и талии, он возвышался над землей не более чем на шестьдесят один дюйм), рассеянно моргнул в дверном проеме своей спальни, разбуженный неожиданным полуночным визитом Нервина Джоши, протер краем бенгальской курта пенсне (изысканно свисающее на тонком шнуре с его шеи), плотно прижал его к своим закрывшимся открывшимся закрывшимся близоруким глазам, поменял линзы, снова открыл глаза, погладил безусую, выкрашенную хной бороду, цыкнул сквозь зубы и отреагировал таки на несомненные рожки над бровями дрожащего парня, которого, словно кот, притащил с собою Нервин, вышеуказанным язвительным экспромтом, украденным — с умственной живостью, достойной одобрения при такой побудке — у Люция Апулея[1095] из Мадавры:[1096] марокканского[1097] жреца (прибл. 120–180 гг.), жителя колонии древней Империи, человека, отвергшего обвинение в том, что околдовал богатую вдову, и все же довольно грубо признавшегося, что на ранней стадии своей карьеры сам он был превращен при помощи колдовства (нет, не в сову, но) в осла.[1098]

— Так, так, — продолжил Суфьян, проходя в коридор и принося белый туман зимнего дыхания в своих чашевидных ладонях. — Бедный неудачник, нет никакого смысла валяться больше. Нужно принять конструктивное решение. Пойду разбужу жену.

Чамча был покрыт грязью и бородой пуха. Он, словно в тогу, кутался в одеяло, из-под которого выглядывали комически уродливые козьи копытца; поверх же одеяла можно было наблюдать печальную комедию[1099] позаимствованного у Нервина овечьего тулупа, воротник которого был приподнят так, что робкие завитки ютились всего лишь в дюйме от острых козлиных рожек. Он казался неспособным к речи, вялым в теле, унылым в глазах; несмотря даже на то, что Нервин пытался расшевелить его («Здесь — погляди — с нами моментально разберутся»), он, Саладин, оставался самым безвольным и пассивным из — кого? — позвольте нам сказать: из сатиров.[1100]

Суфьян тем временем продолжал рассыпаться в симпатиях к Апулею.