Воспоминания комиссара Временного правительства. 1914—1919 - Владимир Бенедиктович Станкевич

меры. С трудом нахожу место для своих чемоданчиков. Трогаемся. На промежуточной станции: «Всем вылезать, проверка!» Крики, суматоха… Но к станции приводят арестованных бунтовщиков – несколько студентов и одного бывшего офицера. Комиссару не до поезда, и, не закончив проверки, нас везут дальше.

Но вот и Торошино. Первое впечатление – обилие хлеба. Торгуют открыто, по «дешевой» цене – 5–6 рублей за фунт. Уже поздно, получить разрешение на переход границы нельзя, приходится думать о ночевке. Но станция переполнена, платформа тоже. Около станции имелось несколько соломенных шалашей. В одном из них нахожу свободное место. Утром, дрожа от холода, просыпаюсь. Ищу комиссию, становлюсь в хвост беженцев, подхожу, наконец, к своей очереди и показываю документы.

– Вы не родственник комиссара при Ставке?

Вопрос неожиданный и не из приятных. Но спрашивает барышня с очень мирным лицом. Отвечаю, что я сам был комиссаром. В одно мгновение все документы были готовы, и даже даны самые благожелательные советы и указания относительно дальнейшего пути.

На станции нанимаю подводу, железнодорожного сообщения нет, и 20 верст до Пскова приходится пробираться на лошадях или пешком. Извозчик обещает довезти «до самой рогатки»… Чего же больше? После нескольких осмотров по дороге подъезжаем к городу, так хорошо знакомому. Не доезжая версты до города, вижу, что дорогу преграждает колючий забор, который тянется вокруг всего Пскова. Около ворот стоит немецкий караул. Возница проявляет нервную торопливость, немедленно требует деньги, выгружает вещи и уезжает. Напрягая все познания немецкого языка, пытаюсь объяснить караулу мои намерения и убедить пропустить меня в Псков. Узнаю, что это невозможно, так как через эти ворота № 8 пропускают только эстонцев, а для литовцев назначены иные ворота – не то № 5, не то № 4… Что делать? Собираю свои вещи, которые приспособлены для пешего хождения, и двигаюсь в путь. Идти приходится по полю, по тропинкам… Седьмая рогатка – только для латышей… Шестая только для местных жителей… Пятая – только для поляков… Наконец подхожу к четвертой, уже вижу ворота и стражу около них. Но вдруг передо мной открывается река Пскова, весьма широкая и по виду глубокая. И ни признака ни моста, ни перехода. Спрашиваю первого попавшегося крестьянина: где мост? Говорит, недалеко, сейчас же за проволочным забором – два ряда колючей проволоки саженной высоты с надписями: «Не трогать, смертельно!» – и трупы кошек и собак, очевидно неграмотных…

Объясняю, что мне нужен мост, чтобы перейти через изгородь, а мост за изгородью мне пока бесполезен. Оказывается, есть другой мост, верстах в семи. Но зато есть брод поблизости, но были дожди и река «вспухла»… И все же советует попробовать. Сняв платье, беру вещи на голову и, ступая по горло в воде, при помощи советов мальчишек с того берега благополучно переправляюсь через реку. Около 8 часов, голодный, усталый, достигаю заветной рогатки.

– Для литовцев?

– Да, для литовцев.

Показываю с торжеством свои документы.

– Все в порядке… Приходите завтра утром.

Как завтра утром?! Почему не сегодня? Где же мне провести ночь? Неужели ночевать в поле?

Но все это совершенно не касается караула, который холоден и сух, но достаточно снисходителен, чтобы напомнить – если я завтра опоздаю хоть на минуту, то придется ждать еще 24 часа.

Опять ночлег под открытым небом на земле. Сыро и холодно, но лучше, чем в грязной избе, единственной поблизости, уже полной проезжего люда, оттеснившего ее обитателей – женщину-работницу и двух девочек. Одну помню ясно – с какой-то кровавой сыпью вокруг рта… Ее платье запачкано в крови. Мать страдает за нее, негодует и бьет – ведь даже сводить к доктору в город нельзя. Девочка плачет, но смело хватается за хлеб и отстаивает свою порцию.

Весь продрогший от росы и тумана, просыпаюсь утром. Тороплюсь к воротам. В 8 часов пропускают. Выстраивают по военному образцу и ведут через весь город к баракам около вокзала. Там нужно пройти ряд формальных процедур. Выпариваемся, выпариваем платье. Но сразу после бани в бараке за одну ночь вся грязь возвращается с избытком. На другой день записываемся у коменданта. Потом к доктору – прививки от тифа, оспы, холеры… Потом томительнее дни ожидания эшелона – одиночным порядком беженцев не пускают. В Пскове застал семью знакомого инженера, с которым укрепляли позиции: служил где-то переводчиком и работал на огороде, который давал больше, чем служба.

Наконец пришла наша очередь. В дождливое утро покинули мы бараки и пошли с вещами на ближайшую платформу, куда подали наш вагон. Долгая задержка из-за какой-то описки в списках партии… «Старший» солдат бежит к коменданту, будит его, выясняет ошибку…

Но вот ошибка найдена. Мы рассаживаемся в вагон. В поезде узнаем с негодованием, что нас везут в новый лагерь – литовский лагерь для беженцев в Уцянах[74]. К чему?

Пересадка в Двинске на узкую колею… Но вот мы и в новом лагере. Бегу к заведующему и показываю все наши «шейны» – о прививках, о карантине… Соглашается, что тут недоразумение, и обещает после обеда отпустить. Что за странное гостеприимство? Но дело не в обеде, а в обыске. После обеда начинается подробнейший осмотр вещей. Первым обыскивают меня. Вероятно, мой вид, полуштатского-полувоенного, вызвал подозрение. Придирчиво, мелочно шарит в вещах щегольский унтер-офицер. Особенное внимание привлекают газеты, даже немецкие. Но по-русски он не читает и поэтому на всякий случай забирает русскую псковскую газету.

Обыскивает последний чемоданчик – но в нем только платье. Берет в руки сверток в бумаге – смеюсь: ведь это всего лишь галстук. Да, но что написано на бумаге? Гляжу (зрители потом утверждали, что я побледнел как полотно) и вижу проспект второго выпуска книги «Народ и армия», посвященного восстановлению Восточного фронта… Обозначены статьи на темы о гибельности Брестского мира, о возможности возобновления военных операций, о помощи союзников… Между прочим, и мое скромное имя и тема «Вооруженные силы Белоруссии, Литвы и других оккупированных немцами областей».

Очевидно, что, собирая наспех вещи, я сунул галстук в лежавший на столе экземпляр проспекта. Осматривающий вертит бумагу в руках… Написал на ней мою фамилию – до прихода переводчика. Но когда пришла переводчица, у нее оказалось дела по горло: у какого-то наивного беженца нашли большевистскую брошюру и книжонку «Зверства немцев над пленными»… Целая история! Я не трачу времени, бегу в контору лагеря, получаю документы и наконец оказываюсь на свободе!

* * *

После месячного пребывания в Литве надо возвращаться обратно, хотя бы потому, что в Петрограде оставлена семья. Но не тут-то было – нужно разрешение, а его не дают. «Может быть, через месяц, теперь нельзя…» Никакие хлопоты, никакие протекции не помогают. Но кто-то надоумил обратиться к местным дельцам-комиссионерам.