Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат Владимирович

— Не уйдёшь, сволота, — Стюжень усмехнулся, сплюнул через струп, покосился на Сивого.

Ишь набычился, прёт лбом вперёд, будто головой туман двигает, а мрак — странное дело — с Безрода стекает будто вода. Налетает непроглядным жутким киселём, разбивается, чёрными сажными струями стекает наземь и с дымком исчезает в земле. И вой уши рвёт, яростный и злобный вой летит из темноты, точно каждый шаг вперёд — это мазок белым по чёрному. И корёжит Потусторонье, ровно Сивый мазок за мазком мажет тут всё белым.

— Наизнанку тебя вывернем, — давно старик не улыбался в полную силу, чтобы от уха до уха, да во все зубы. — Потроха в отвал, а шкуру соломой набьём.

Стюжень едва не упал. Ноги растрясло, в глазах радуга заплясала, старик так и свалился бы с улыбкой, да Сивый плечом подпёр. Головой показал, совсем близко. След забежал в ближайший чёрный сугроб — кто-то впереди стоит, прикрыт лишь клубами мрака, и те вьются вокруг, ровно псы дворовые, мало сапоги Безроду не облизывают, едва не визжат на свой мрачный злобный лад.

— Здесь раньше останавливался, — верховный перевёл дыхание. — Дальше сил не хватало.

— Сейчас хватит, — Сивый мрачно кивнул. — Он твой.

Старик сделал шаг, другой. Будто не где-то снаружи тяжесть висит, злобствует, к земле гнёт — внутри. Ровно сидит внутри непомерная тяжесть, где-то в пузе, ты силы напрягаешь, двигаешь ее вперёд, а она точно к одному месту привязана: замоталась в кишках, висит эдакий комок над землей, с места не сдвинешь. Нет, гляди-ка, сдвинешь. Сивый плечом подпёр, сдвинул.

— Удавлю его гада, — ворожец весело плюнул. — Из ушей польётся, так удавлю!

Двинуть вперёд тот самый неподъемный ком внутри — это не поле перейти, два шага забирают сил столько, сколько по молодости на баб тратил: осталось только рухнуть, перевернуться на спину да задышать часто-часто. Старик ладонями-лопатами разодрал чёрные пушистые облака и замер. Некто почти прозрачный стоит впереди, держит что-то в руках, да оглядывается воровато. И видим лишь потому, что подёрнут паутиной. А может изморозью.

— Слей в колодец, да ходу оттуда…. Слей в колодец, да ходу оттуда, — шептал призрак и осторожно крался — наверное, к колодцу, — а когда вернёшься, получишь ещё столько же.

Лазутчик опустился на колени, откупорил то, что нёс в руках, вылил перед собой. Руку вверх вытянул, наверное, сруб колодезный высоко подняли. И не успел он закончить чёрное дело, Стюжень сомкнул пальцы на шее отморозка и того затрясло, ровно в падучей. Аж ноги в плясовые коленца заплело. Старик не глазами увидел, всем нутром ощутил — смотрит… так смотрит, будто насквозь пронзает безжизненным взглядом, и жуткий нечеловеческий крик несётся вовне с такой силой, что чудом мясо с костей не слазит, точно пареная телятина. И мрак столбами вверх увивается. Впереди нечисть беснуется, сзади крепкое плечо в спину подпирает, кто кого пересилит. Кто бы сомневался… Так и кончился отморозок, в жутком крике. Через горло вышел. Искричался. Обмяк, сделался мраком и стал неразличим от соседнего клуба чёрного тумана. Жаль только тут, а не в той, настоящей жизни. Ничего, и там своё получит. А нить вперёд убежала, кто на том конце? Кто ему эту дрянь дал? Старик покачнулся.

— Мелкая сошка. Дальше идём. След вон какой жирный…

Ага, и сам сделался ровно чурбачок для пряжи, мотай-мотай, наматывай след на себя виток за витком. Сивый испарину смахнул: будто горсть стекляшек наземь бросил — разлетелись со звоном, замерли белыми ледышками. Глаза стали просто белыми: вот лёд и всё, ни капли синего, ни осьмушки, ни следочка голубизны. Не пыхтит, воздух не сосёт, как бывает после долгого бега, дышит как обычно и вообще… Стюжень только головой покачал. Будто у себя дома, так… во двор вышел по нужде. Свои дела сделает и в дом заскочит, лишь руки сполоснёт у порога.

Верховный споткнулся, схватился за плечо Сивого. Тяжело даётся каждый шаг в Потусторонье. А так… легче. Силой д е лится, что ли? Хоть вовсе на него не гляди — глаза белые, куда смотрит — поди пойми. Жутко. Одно хорошо, нет в парне чёрных мыслей… Сколько уже прошли? Сколько времени уже прошло? От чёрных клубов перед глазами всё пляшет, ноги заплетаются, дышится ртом — поймал себя на том, что слюни через струп в щеке лезут, в бороде подмерзают. Странно, а так мороз не чувствуется. Не чувствуется… не чувствуется… А что, Молочник и остальные так и уедут? Не попытаются хоть что-нибудь вынюхать? Свежо предание, да верится с трудом… Что бы ни творилось кругом, кто бы ни затеял всё это непотребство, без своих не обошлось. У кого-то из бояр нутро сгнило, и врут, когда говорят, что золото не гниёт. Гниет. Золото — и есть сама гниль… За каждым без устали следят, но затихарились, подлецы, носа на сторону не кажут… Знака ждут… Опасность в воздухе звенит. Кто-то щедро ссеял бед и несчастий, собирайте, бояны, урожай — мор, душегубство, разброд и шатания. Кто из бояр продался? Кто?..

— Проснись! — ворожца тряхнуло так, ровно конь дёрнул. — Впереди.

— Я не сплю, — пробормотал старик, помотал головой, — не сплю.

А перед глазами звёзд рассыпало — точно гороху из лопнувшего мешка. Смахнул клуб мрака перед собой — как мёд в колоде попытался разогнать, руку придерживает, подается неохотно. Стюжень ухватил клок, дёрнул. Будто за шкуру взялся вспоротую, да неподрезанную, держится, не отстаёт. Сунул руку туда, во мрак, повозил-повозил, нащупал кожаную броню, ухватил. И плевать, что по рукам бьёт, вырывается чисто сом.

— Иди сюда, — сплюнул, потащил на себя.

Сивый тоже мрак раздирает, пополам рвёт, дрожит, будто тетива под стрелой, аж испарина выступила и тут же замёрзла. И такой вой волосы поднимает, хоть бросай поганца, да руками уши зажимай. Безрод разорвал мрак — тот лопнул с таким грохотом, будто дерево треснуло — швырнул обрывки по сторонам, скорее скорого сомкнул пальцы на нижней челюсти нелюдя, дернул на себя. Сначала хрустнуло, потом влажно хлюпнуло. Стюжень усмехнулся, скосил глаза: наземь босота бросил, зубами вниз упала, бородой ошмётки мрака подмела.

— Иди сюда, красавец мой, — верховный аж поёжился, подтянул урода к себе, — поболтаем.

Упирается, захват сбивает, сучит ногами, щерится сиротским оскалом… и всю руку забрызгал — ручьем течёт нечто грязно-пепельное. Ещё бы не текло — тебе только что нижнюю челюсть вырвали. Кровь ублюдка холодная, ровно в ледяной водопад руку сунул. И вот честное слово смотреть жутко: челюсти нет, сам почти бесцветный, орать не может, видишь, как в глотке язык трепещет, ровно прапор на ветру, и только сип летит в лицо: «Отпусти! Отпусти!» И взгляд у сволочи осязаем, глядишь в неживые зрачки и глазам больно.

— Зенки прикрой, лопнут, — кулак второй руки Стюжень с размаху сунул в обнажённое нёбо душегуба, сломал всё, что мог сломать, одним движением собрал по кости жижу, выскреб череп, ровно яйцо всмятку ложечкой, и вытащил наружу. — Тьфу, мразота! Отмоюсь ли?

Отряхнул руки. Устало скосил глаза. Безрод усмехается, на нить показывает, мол, гляди, дальше бежит.

— Крупнее рыба, но главный там.

Верховный едва не рухнул. Как он держится, этот сивый парень? К нему мрак подползает, обнюхивает, ровно осиротевшая псина, мало не поскуливает. На ручки просится? В дворняги набивается? Ну вот, сапогом наддал. Да, нужно идти… Нужно идти… В той жизни деревни горят, люди мрут, льётся кровь, и некто умный и хитрый потирает руки… руки потирает… Надо идти. Надо, а нечем…

— Подъём!

Безрод вздёрнул старика на ноги, потрепал по щекам — палец в струп залез, зацепился за зубы. Стюжень с трудом поднял измученный взгляд, устало моргнул, слабо качнул головой. Еле-еле улыбнулся. Всё. Всё…

Всё? Сивый мрачно ухмыльнулся. Нет, не теперь. Потом как-нибудь. Не теперь. Огляделся, нашёл глазами клок мрака, что бестолково метался из стороны в сторону, щелкнул пальцами, подманил.

— Сюда, иди сюда.

Сгреб у сапога, раскрыл старику рот и сунул за зубы. Заставил проглотить.

— Глотай. Глотай, сказал.

Ага, правду говорят, что младенцы и старики похожи — и тех, и тех кормят с руки. Стюжень едва руками не засучил, как этот… недавний. Не горчит, не солонит, не кислит, но от крика едва удержался — ощущение непоправимого едва не затмило разум. Уж как устоял, не рухнул наземь, не сжался, не заскулил, потом Сивый скажет. Жутко сделалось, хоть жизнь отдай. Вот прямо сейчас.