Вдова Его Величества (СИ) - Демина Карина

— А ты?

— Я? Мне просто запретили выходить из комнат, а потом, где-то через год или полтора, когда стало понятно, что, несмотря на все усилия, я не способна зачать, объявили виновной в преступной связи. Джон к этому времени как раз сбежал, укрывшись где-то на Севере… думаю, не без помощи моего отца. Слишком уж быстро и вовремя Джон появился потом. Да и поддержали его многие, почти все. А так не бывает, если никто не готовится к возвращению. И к поддержке.

Катарина обняла себя.

— Тебя судили?

— Нет. Собирались. Если бы дело дошло до суда, я бы здесь не сидела, — она потерла плечи ладонями, прогоняя холод. — К делу готовились. На мое счастье Генрих желал, чтобы все было по закону. А значит, нужно было найти свидетелей. И обвинителей. Доказать, что я и вправду была виновна. Пока искали, Генрих заболел, и стало не до меня. Он болел долго, а я ждала… каждый день ждала, что он просто отдаст приказ, что… и все длилось и длилось… день за днем, месяц за месяцем.

Она не станет рассказывать о первых днях, когда искренне полагала, что все произошедшее — недоразумение. Что Генрих поймет, что он просто не дал труда себе разобраться с обвинениями, ведь очевидно же, сколь нелепы они!

И о вере в отца, который не мог бросить Катарину, но бросил.

О бессоннице.

О кошмарах. О плаче за каменной стеной, очевидно, слишком толстой, чтобы сквозь нее проникали звуки. Или о печальной колыбельной, которую пели… кому?

Об ужинах, что доставляли с королевской кухни и служанках, приходивших каждое утро, ведь королева и в заключении должна выглядеть соответствующе высокому своему положению. О черточках на сыром шелке, которыми Катарина пыталась считать дни. О вещах… их принесли по первой же просьбе, и это испугало, пожалуй, больше визита палача.

Будто она, Катарина, взяла и бездумно потратила последнее свое желание.

Нет, об этом она промолчит.

— Потом… когда Генриха не стало… я знаю, были те, кто все же требовал моей казни. Не потому, что верил в мою вину, но лишь желая избавиться от… сложностей в наследовании. Но тут уж отец запретил. А потом появился Джон. Он пришел ко мне и сказал, что я могу быть свободна. Что суд состоялся. И клеветники наказаны, а я… я могу взять и вернуться во дворец. Правда, придется носить траур.

Кайден обнял ее.

И коснулся губами шеи, осторожно подул, что было и щекотно, и приятно. И не спросил, стала ли она любовницей Джона, хотя вопрос этот явно его мучил.

Не только его.

— Нам предстояло продемонстрировать единство. Мы оба шли за гробом короля. И рука об руку стояли в часовне. Мы появлялись вместе на Совете. И я во всем поддерживала Джона, потому что ему нужна была поддержка, как и мне. Союз слабых.

— Разве королем может стать слабый?

— Выходит, может, — Катарина никогда не задумывалась над таким вопросом. — Но Джон быстро завоевывал людей. Он как-то сумел примирить и давних врагов, и разрушить слишком опасные союзы. Он подмял Совет, а тот и не заметил… это заняло время. Но он стал настоящим королем.

— А ты?

— А я… я вновь всем мешала.

И наверное, сложно объяснить, чем именно, потому что Катарина сама не до конца понимает. Просто… так сложилось.

— Мы не были любовниками, — Катарина потянулась к воде и, преодолевая безотчетный страх свой перед коварством этой стихии, коснулась ее пальцами. — Могли бы стать, пожалуй. Определенно, могли бы… в других обстоятельствах. Но Джон достаточно осторожен, чтобы не плодить бастардов.

Это просто вечер такой.

И возможно, Катарине нужно кому-то рассказать, кому-то, кто умеет слушать и не пытается выразить ни сочувствие, ни осуждение. Она коснулась запястья левой руки, позволяя силе проснуться, а с ней и узорам, которые проступили сложными завитками. Сперва вспыхнул рунный браслет, за ним потянулись тонкие цепочки вторичных структур, переплетаясь между собой. И темно-синий, будто вдавленный, рисунок больше не казался уродливым.

Кайден подался вперед.

И пальцы его стиснули руку чуть ниже локтя, развернули.

— Кто это? Сделал?

— Придворный маг…

Ноздри Кайдена дрогнули. Он смотрел на узоры и с таким выражением лица, что…

— Отец придумал. Генрих поддержал. Он полагал, что я слишком слаба и поэтому не способна зачать ребенка.

Кайден коснулся руки губами и отпустил.

— Никто не осмелился сказать ему правду, что дело не во мне… а Джон… Джон понимал, что против этого, — Катарина высвободила руку. — Любые способы бессильны, что… если я забеременею, случится скандал. И ему придется жениться на мне… или признать ребенка, а потом… потом, когда появятся другие, от законной жены и королевы, может возникнуть нехорошая ситуация.

— Убрать? — тихо спросил Кайден.

— Не знаю. Я пыталась разобраться… я училась, пусть и без учителей, но как могла… но придворный маг был хорошим мастером.

— Был?

— Его казнили. Когда Генрих слег, он решил, что отравлен. Генрих был довольно мнительным человеком. А маг не виноват, он лишь делал, что приказано.

Но кажется, у Кайдена было свое мнение на этот счет. А на плечи Катарины упал теплый плащ, в который ее завернули, и притянули, обняли, лишив возможности двигаться.

— Я тебя поймал.

— Поймал, — согласилась она. — И… что мы будем делать дальше?

— Не знаю, — Кайден поднял ее на руки, а затем усадил на колени. — Сидеть?

— И только?

— И только.

— Ты тоже не хочешь плодить бастардов? — наверное, не стоило бы говорить, но в кои-то веки Катарина ощущала себя в достаточной мере свободной. Кайден ответил не сразу. Но все же ответил.

— Я не хочу тебя оскорбить.

Глава 32

Наверное, Дуглас был прав. Он становится старше. Еще пару лет тому Кайдена вовсе бы не задумался о последствиях. А теперь он держал в руках женщину, которая явно согласилась бы на большее, чем просто разговор, и не знал, как поступить ему. Она, эта женщина, была слишком хрупкой, чтобы Кайден рискнул.

Как бабочка на ладони.

Треклятая бабочка, из тех, что порой залетали на изнанку мира искрой жизни, такой манящей, такой беспокойной. И они, дети, спешили поймать эту искру, чтобы поднести к губам и выпить.

А когда получалось, чувствовали себя обманутыми.

Дураки.

Сами себя лишали чуда.

Кайден так не хотел. Он держал Катарину и слушал песню ее крови, к которой примешивался такой знакомый шепот силы, что ее собственной, что чужой.

Попросить Дугласа?

Он наверняка смыслит в магии куда больше, чем Кайден и Катарина, а если не сам, то найдет кого-нибудь знакомого. У него прорва знакомых, и неужели не найдется среди них человека, который разрушит эту сеть?

— Тебе больно? — ее хотелось спрятать.

От прошлого. И от будущего. От всего мира. Взять и возвести незримую стену, которую когда-то поднял дед Кайдена, силясь защитить остатки своей крови.

— Сперва было. Казалось, что собственная сила раздирает изнутри. Стоило к ней прикоснуться, и рисунок обжигал. Будто руки в кипяток сунула, да… — Катарина прикрыла глаза. — Но постепенно они притерпелись друг к другу. Теперь он питается моей силой, и ее же сдерживает. Я кое-что, конечно, могу, но очень и очень мало. Отчасти поэтому и боюсь трогать его. Моя сила вросла в него…

На белом запястье руны гляделись черными ранами.

— И как знать, что с ней произойдет, если нарушить равновесие?

— И ты не хочешь попробовать?

— Хочу. И попробую. Когда-нибудь. Когда наберусь решимости, — Катарина оперлась на него. — Каким ты был в детстве? Я почему-то совсем не могу представить тебя ребенком.

— Ужасным.

— Да?

— Абсолютным чудовищем, ко всему обиженным.

— На кого?

— На всех. На мать. Она взяла и умерла, хотя отец сделал все, чтобы она жила. А она все равно умерла. На отца. Он не оставил меня. Он сказал, что у меня есть шанс на нормальную жизнь, но тогда именно та, что внизу, и казалась мне нормальной. Я не знал другой и не желал знать. К этому времени я уже спускался к водам Мертвой реки. И пил ее воду из черепа короля фоморов, который дала мне моя бабушка…