Копье милосердия - Виталий Гладкий

Оказалось, что отверстие служило входом в весьма необычное и огромное по размерам подземелье. Огонь факела в руках дервиша освещал лишь одну его сторону, левую, к которой прилепилась узкая каменная лестница. А с другой стороны, ничем не огороженной, находилась гулкая пустота.

Дервиш спускался осторожно, прижимаясь к стене и ощупывая ногами каждую ступеньку — от времени они выглядели словно изъеденные древоточцами. Его спуск продолжался долго. Казалось, лестнице не будет конца. Можно было подумать, что она ведет в преисподнюю.

Но вот он наконец ступил на плиты, устилавшие невысокий выступ, — подножие лестницы, и облегченно вздохнул. Имелся еще один вход в это подземное убежище, более удобный и безопасный, но дервиш пользовался им очень редко, так как он находился в оживленном городском квартале, возле Айя-Софии, и ему не хотелось по глупому небрежению открыть тайну подземелья какому-нибудь зеваке.

Оказавшись внизу, дервиш почувствовал себя гораздо уверенней. Факел высветил ряд высоченных колонн, который терялся в чернильной темноте. Они поддерживали свод. Таких колонн в подземелье было очень много, целый лес. Они стояли через каждые две сажени.

Основанием колонн служили мраморные блоки, часто с рельефными изображениями разных чудовищ. Одно из них оказалось Медузой, змееволосой богиней древних греков; по легенде, любой смертный, взглянув на нее, обращался в камень. Османы, сто пятьдесят лет назад строившие этот подземный зал, использовали для оснований колонн камни из общественных зданий Константинополя.

Лестница находилась в углу подземелья, и от нее начинался уклон вниз. Уже в десяти шагах от выступа, на котором стоял таинственный дервиш, свет факела отражался в воде, заполнившей дно подземелья, — чистой, пресной и прозрачной.

Когда-то подземелье было водохранилищем-цистерной, где находились запасы воды на случай длительной осады города вражескими войсками. Теперь оно не заполнялось, как прежде, почти доверху, но все равно местами толща воды достигала восьми локтей.

Дервиш повернул направо и пошел вдоль стены — посуху. Вскоре он оказался перед нишей в стене, похожей на пещерку. Здесь оканчивался водовод, заполнявший цистерну. Теперь он стоял сухим. Таких водоводов Ванька насчитал добрый десяток, и некоторые из них по-прежнему находились в рабочем состоянии, однако водой они наполнялись только в период дождей.

Ниша, облюбованная Ванькой, была размером с небольшую хижину. Воткнув факел в щель между камнями, дервиш сноровисто распаковал свой сидор и вывалил оттуда связку дубовых дров. От них было мало дыма, а горели они долго и жарко. Посреди пещерки находился очаг, обложенный со всех сторон заборчиком из камней, а над ним, на треножнике, висел изрядно закопченный казанок. Дервиш сложил часть поленьев «домиком» и зажег огонь под казанком.

Неожиданно груда тряпья в дальнем конце пещерки зашевелилась и из-под нее выбрался совершенно заросший черной бородищей изрядно исхудалый человек. Он несколько диковато глянул на дервиша и пробормотал по-гречески:

— Диавол…

— Ты чего ругаешься? — Дервиш ухмыльнулся. — Али проголодался? Так мы это враз исправим. Вот, телятинки принес, правда, она не парная, а два дни пролежала в котомке, потому немного пованивает, но это ничего, хлёбово из этого мясца получится, что надо. Счас сварю. Скусно будет, не сумлевайся. Наешьси от пуза.

— Выпусти меня отсюда, изверг проклятый!

— Вот ты честишь меня на все заставки, а напрасно. Ведь я мог поступить с тобой и по-иному, не по-божески. Чик ножичком по горлу — и в развалины. А там бродячие псы вмиг сожрали бы тебя с потрохами. Кто потом на Страшном суде твое тело по кусочкам собирать будет? Смекаешь? То-то. Я ить не враг тебе, а, можно сказать, благодетель твой… гы-гы-гы… — Дервиш рассмеялся. — Ты пока жив-здоров, накормлен, напоен, спишь, как сурок…

Между собой они разговаривали на турском языке, который дервиш, как это ни странно, коверкал нещадно. Видимо, он не был коренным жителем Истанбула.

— Сплю, потому что ты поишь меня маковым молоком! — огрызнулся чернобородый.

— Так ведь оно пользительно. Мне самому в детстве мамка давала, чтобы я не орал, как оглашенный. Фрукту хочешь? На, поешь, пока хлёбово подоспеет… — Дервиш бросил своему собеседнику большое краснобокое яблоко.

Пленник (на то, что чернобородый мужчина являлся пленником, указывала длинная цепь, которой его приковали за ногу к большому, неподъемному камню) жадно схватил подачку и принялся грызть сочный плод. Тем временем дервиш налил из большого горшка-танура воды в казанок, бросил туда мясо и какие-то приправы — листочки, зернышки и корешки. Вскоре вода в казанке забулькала, закипела, и ароматный мясной дух заполнил пещерку, вызвав у пленника обильное слюноотделение.

Дервиш достал из небольшого горшочка три пригоршни муки, бросил ее в бульон и спустя считанные минуты уже разливал по большим пиалам мучную болтушку; мясо он разделил между собой и пленником по-честному — пополам.

Наевшись до отвала — хлёбово и впрямь оказалось сытным, дервиш звучно рыгнул и начал переодеваться. С брезгливой миной на лице он снял свое тряпье и вынес его из пещерки, потому что дух от одежды исходил совсем уж козлиный. Затем искупался в водоеме, благо далеко идти не требовалось, и, возвратившись, стал облачаться в платье греческого покроя. Перед этим он зажег две свечи и в пещерке стало значительно светлей.

Дервиш надел бархатные красные шаровары и длинный халат из светло-серого шелка, затканного нежно-зелеными листочками, поверх которого повязал широкий пояс из зеленой материи в широкую красную полоску. Затем он накинул на плечи легкий светло-зеленый плащ, отороченный по воротнику, бортам и на манжетах куньим мехом, и завершил переодевание водружением на голову высокой конусообразной шапки широкой частью вверх, которая полностью скрывала его волосы. Она чем-то напоминала боярские шапки московитов, только ее сделали из плотного серовато-зеленого фетра. Обулся дервиш в добротные сандалии с загнутыми вверх носами, изготовленные из мягкой козлиной кожи.

Когда дервиш на глазах пленника превратился в греческого торговца-фанариота, чернобородый мужчина в отчаянии застонал и закрыл лицо руками, чтобы преобразившийся дервиш не увидел его слез.

— Перестань ныть! — грубо сказал недавний дервиш, прилаживая перед бронзовым, хорошо полированным зеркалом усы. — Попался в силки — сиди и не трепыхайся. Спроворим дельце — отпущу. Так уж и быть, пожалею тебя, сердешного… — В последних словах дервиша послышались вкрадчивые нотки, от которых за версту несло фальшью.