Параджанов - Левон Григорян

А вот рассказ Ираклия Квирикадзе о визите Марчелло Мастроянни:

«Та ночь стала для всех незабываемой. Параджанов устроил одно из своих самых гениальных импровизированных шоу. Старые стены ветхого параджановского дома готовы были обрушиться от нашего хохота. И чтобы этого не случилось, Сергей вывел гостей на ночную улицу знакомить с живым Марчелло Мастроянни. На узкую улочку стали стекаться люди с бутылками вина, сыром, зеленью. Соорудили длинный стол и начали пировать. Марчелло слушал грузинские песнопения, обнимал двух дородных пожилых соседок — своих беззаветных фанаток — и был истинно счастлив. Он кричал: „Требую политического убежища! Остаюсь жить в Тбилиси!“

А в неуемной голове Параджанова, как взрывы фейерверка, рождались все новые и новые импровизации. Переводчик не успевал переводить, но сопровождаемые выразительной пантомимой слова не требовали перевода, и Марчелло хохотал до слез. Хохотали и „стукачи“, сидевшие за общим столом (без них не обходилось ни одно параджановское застолье).

Сейчас я думаю: вот бы им записать тогда все параджановские „байки“ и фантастические импровизации на диктофон. Неоценимую они оказали бы услугу нашей культуре. Расшифровав их, можно было бы издать „Новый Декамерон“, не менее мудрый и смешной, чем творение Боккаччо».

К сожалению, не только «стукачи», но и друзья Параджанова не засняли на пленку эту его уникальную режиссуру, эти неповторимые постановки. И все эти замечательные «действа» растаяли, ушли…

После смерти Высоцкого обнаружились не только многие магнитофонные записи, но и уникальная хроника, передающая нам живую суть его яркой личности. А в хронике, оставшейся от Параджанова, есть только уже больной старик, жалующийся (не его краска) на судьбу и брюзжащий (не его краска). Его озорная, неповторимая улыбка ушла навсегда… Остались только отдельные стоп-кадры из этой уникальной хроники: фотографии Юрия Мечетова и других свидетелей его неповторимых языческих представлений. Остались воспоминания, терпеливо собранные его близким другом Корой Церетели в книге «Коллаж на фоне автопортрета». Остался длинный список людей, помнящих Параджанова.

К сожалению, этот список с годами становится все короче…

В том, что Параджанов запечатлен в документальных кадрах усталым и неожиданно озлобившимся (не его краска), нет ничего удивительного. Многие радовались и смеялись его представлениям, но все ли знали, какой ценой давался ему этот театр, этот праздник, уходящий в никуда… Сколько сил и творческой энергии он отдал этой борьбе с молчанием, поглощающим все звуки и цвета его сказочного Театра. Какую цену он заплатил за эти неувиденные, неоцененные и незапечатленные творения?

Кстати, о цене… Может создаться впечатление, что Параджанов жил так весело и сытно, что грех было на что-то жаловаться. Вполне уместный вопрос, а на что он жил, на какие средства устраивал свои пиршества и дарил бесчисленные подарки? Как свидетель многих этих праздников, могу сказать, что «пиры» были, как правило, весьма скромные. Ни красной, ни черной икры, или каких либо иных деликатесов. Было вино (сам он пил редко), был чаще всего сыр, хлеб, много зелени, фруктов и… много веселья. И все же на какие средства все это так щедро выставлялось, если за свои сценарии, рассказы, картины, коллажи он не получал ни гроша!..

Ответ прост и для кого-то, может, неприятен. Зарабатывал он спекуляцией. То есть покупал у одних и продавал другим. Сейчас этот заработок вполне узаконен и называется бизнесом. Более того, в бизнес-кругах считается самым выгодным и престижным. Вернувшись в отчий дом, Параджанов занялся отцовским делом — стал антикваром. Так в его дом снова стали приходить красивые старинные вещи. И потому бороться с обступившим его молчанием хватало сил и (пока) средств.

Глава сороковая

ОРТАЧАЛЬСКАЯ ИСТОРИЯ

Самая большая вина — не сознавать свою вину.

Проезжая через Ортачалы, заурядный район Тбилиси, трудно представить, что именно здесь разыгралась фантасмагорическая история, достойная пера Кафки.

Когда-то Ортачалы были пригородом Тифлиса и имели весьма определенную славу. Здесь когда-то были пышные сады и обитали в них, можно сказать, «гурии». В «райских садах» жили пышногрудые и тяжелобедрые красотки «легкого поведения», воспетые Пиросмани.

Его цикл «Ортачальские красавицы» известен не меньше знаменитого портрета актрисы Маргариты, которой когда-то так романтично был подарен «миллион алых роз». Художник был влюбчив и воспевал не только пышные пиры, но и другие радости земной жизни.

Все это было давно… Город в годы индустриализации стал стремительно разрастаться, сады вырубили, красоток разогнали и городской район Ортачалы сегодня имеет весьма казенный вид, и именно здесь расположен «казенный» дом.

Прожив всю жизнь в одном из самых красочных и колоритных районов Тбилиси, на горе Мтацминда, Параджанов (не по своей воле) провел 9 месяцев в Ортачалах в «казенном доме», проще говоря — в тюрьме.

В третий раз он смотрел на мир сквозь тюремную решетку.

Третье заключение… Не много ли на одну жизнь художника?

Для авантюрного XVIII века или бурного XVI, может, и в порядке вещей. Художники тогда дрались на шпагах и пистолетах, на любовные свидания поднимались по веревочным лестницам, но в наше время, полное обывательского размеренного существования, даже для артистического мира пожалуй, многовато.

Начало этой поразительной истории имеет непосредственное отношение к одному из ближайших (и горячо любимых) друзей Параджанова Владимиру Высоцкому. Вернее, не к самому Высоцкому, поскольку его к тому времени уже не было в живых, а к спектаклю «Владимир Высоцкий».

Сегодня трудно представить, какие вокруг этого спектакля развернулись страсти. Юрий Любимов, хорошо зная красноречие Параджанова, привлек его к обсуждению, что имело роковые последствия.

Но давайте выслушаем одного из свидетелей событий тех дней известного режиссера и друга Параджанова Василия Катаняна. Он и его супруга Инна Гене наблюдали в Москве события, эхо которых докатилось позже до Ортачал…

«В октябре 1981 года Юрий Любимов разыскал наконец Сережу, который гостил у нас. Мы всячески его конспирировали, Инна делала все, чтобы не пускать его в Дом кино, где он приходил в возбуждение и городил небылицы на глазах у всех.

Любимов пригласил его на генеральную репетицию спектакля о Высоцком, который хотели запретить — и запретили.

Инна отговаривала Сережу, она была против того, чтобы он шел на этот прогон: „Ты нужен для шумихи, нужно твое имя, нужна скандальность“… Как в воду глядела.

После просмотра было обсуждение. Вся художественная элита Москвы очень одобряла спектакль, все руководство было против.

Сережа, которого я держал за полу пиджака, чтобы он не полез выступать, вдруг поднял руку… Его встретили дружными аплодисментами (так встретили только его). Велась стенограмма, которую потом послали куда не надо, и вот под эту-то стенограмму Сережа и произнес „крамолу“. Очень точно разобрав спектакль и толково кое-что посоветовав, он, конечно, не удержался:

„Юрий Петрович, я вижу, вы глотаете таблетки, не надо расстраиваться. Если вам придется покинуть театр, то вы проживете и так… Вот я столько лет не работаю, и ничего — не помираю. Папа Римский мне посылает бриллианты, я их продаю и на эти деньги живу“.

Никто не улыбнулся, все приняли это за чистую правду и проводили его аплодисментами.

— Сережа, побойся Бога, какие бриллианты посылал тебе папа Римский?

— А мог бы! — ответил он с упреком».

Спектакль тогда закрыли, письма общественности не помогли. Однако заметим, никого не наказали, кроме… Параджанова. Личная дружба с папой Римским, ни слухом, ни духом не ведающим об их доверительных отношениях, Параджанову дорого обошлась. Итак, как видим, начало вполне вписывается в пьесу абсурда.

А теперь приведем фрагменты из его выступления, бережно сохраненные КГБ, которое куда более внимательно относилось к его устному творчеству.

«— Пускай закрывают! Пускай мучают! Вы не представляете, как мне выгодно ничего не делать… Я получил бессмертие — меня содержит папа Римский. Он мне посылает алмазы, драгоценности. Я могу даже каждый день кушать икру. Я ничего не делаю. Это кому-то выгодно, чтобы я ничего не делал…»

За этим фантастическим трепом (высокий уровень аудитории, безусловно, вдохновлял) скрывается неутихающая боль от вынужденного многолетнего молчания.

Но это пламенное выступление переполнило чашу терпения власти, и в высоких кабинетах был дан сигнал к новой охоте.

Вслед за завязкой, достойной пера Ионеско, последовало продолжение в духе Кафки. Итак, «Ортачальская история»…