Все люди — враги - Ричард Олдингтон

Энтони не сразу вернулся в гостиную; когда он снимал пальто, ему вдруг пришла фантазия погадать по Гомеру о своей будущей судьбе. Может быть, для девяноста девяти сотых его существа это была просто шутка, но для последней, самой затаенной частицы его «я» это было совещанием с богами. Он вошел в комнату, служившую ему библиотекой и убежищем от домашних бурь, зажег свет и взял с полки старую школьную «Одиссею» в коричневом картонном переплете, на котором еще не установившимся мальчишеским почерком была нацарапана его фамилия. Открыв наугад страницу, он ткнул пальцем в первую попавшуюся строчку. Греческий стих был так прост, что ему даже не понадобилось словаря, чтобы прочесть:

«Ты же, хранимый богами, да скоро увидишь супругу,в дом возвратяся по долгопечальной разлуке с семьею». [96]

Странная дрожь пронизала его, когда он медленно прочитал два стройных гекзаметра и уловил их значение. В первый раз за все эти годы в нем шевельнулось сомнение и вместе с ним какое-то смутное мучительно бередящее предчувствие чего-то, что могло быть новой жизнью. Он снова перечел эти строки. Но ведь он же у себя дома, и до него доносятся голоса друзей и смех Маргарит, с которой они вот уже почти шесть лет женаты. Но сомнение не унималось: «А если это не настоящий твой дом, и она тебе не настоящая жена, и все это не настоящие друзья?»

Минуты две он стоял, вглядываясь в замысловатые буквы, которые словно разматывали перед ним спутанный клубок давних воспоминаний, прежних желаний и надежд, растоптанных, угасших и умышленно преданных забвению.

— Какая чепуха! — сказал он вслух, захлопнул книгу и сунул ее обратно на полку.

Вернувшись в гостиную, Энтони поцеловал жену и пожелал ей счастья в новом, 1926 году.

— О, мы уже давно покончили с этим, — равнодушно ответила она.

Он отошел, уязвленный, недоумевая, означало ли ее двусмысленное замечание, что она давно в нем разочаровалась, или она хотела сказать, что они обменялись новогодними поздравлениями, пока его не было.

— А ты слышал колокола? — добавила она, по-видимому, только для того, чтобы что-то сказать.

— Да, Стэплтон, Кроухерст и соборные. Довольно трогательно это призрачное возвещение мира и в человецех благоволение. Все-таки в этих старых обычаях что-то такое есть.

— Верните старый, новый звон [97], — сказал Уолтер, хихикая.

«А он все больше становится похож на сову, — подумал Тони, — и выпаливает эти свои сомнительные остроты, точно горох из игрушечного ружья. Подвыпил еще к тому же, наверно, я приготовил слишком крепкий пунш».

— Мир и благоволение? — спросил Гарольд с усмешкой, которая часто слышалась в его голосе, когда он говорил с Энтони или о нем. — Это звучит как акционерная компания с ограниченной ответственностью. Во сколько вы цените ее актив, Тони?

Он отхлебнул влажными, пухлыми губами небольшой глоток пунша. «А ты с каждым днем становишься все более похожим на рыбу, — подумал Тони. — Эта прилизанная голова и рот, как у карпа. Длинная, стройная Элен в ярком платье, вон там на кушетке — пестрая змея. А Маргарит? Что-то в ней есть кошачье и вместе с тем птичье, птица-кошка, гибкая, хищная и безмозглая».

Ничего не ответив Гарольду, Тони пересел от камина на вертящийся стул у рояля. В комнате казалось тесно, жарко, душно от табачного дыма, паров пунша и запаха духов. Все чувствуют по-разному, плоскости восприятий сталкиваются — общение невозможно.

Один шаг из уютной комнаты — и ты лицом к лицу с вечными страшными истинами; только приспособишься к их враждебности — возвращаешься назад, — и уже сама комната кажется враждебной. Мы все еще живем в искусственных пещерах, сидим на корточках вокруг огня, открытого каким-нибудь волосатым Прометеем. Он услышал слова Маргарит.

— По-моему, ужасно, что вы, мужчины, — безграничное и бессознательное презрение женщины прозвучало в этих словах «вы, мужчины», — спокойно принимаете войну и драку и смеетесь над миром и благоволением. Мир был бы совсем другим, если бы им правили женщины.

— Это закон джунглей, — заявил Уолтер с таким видом, будто сказал что-то очень глубокомысленное.

— Ну, если вы верите в закон джунглей, — возразила Маргарит с убежденностью, удивившей Тони, — почему же вы не отправляетесь жить в джунгли?

Фантастическое зрелище — Уолтер в джунглях, выкрикивающий по-совиному: ту-уу, ту-уу! Что с ним будет, если правительство не позаботится доставлять ему ежедневно его порцию мышей?

— От этого никуда не уйдешь, — вмешался Гарольд. — Закон выживания наиболее приспособленных.

— Осуждающий на вечную борьбу за существование! — пробормотал Тони.

— Да ведь наши собственные тела, — продолжал с видом победителя Гарольд, не расслышав его слов, — представляют собою постоянную арену борьбы микроорганизмов. То же самое и человеческое общество. Ведь неважно, ведется ли война открыто или тайно, сражаются ли дубинами, бомбами или банкнотами — все равно это война, все равно это закон джунглей. И правильно.

Пусть побеждают сильные.

— Но для чего же тогда существует правительство? — воскликнула Маргарит.

— Чтобы направлять борьбу.

Тони почувствовал, что ему пора прийти на помощь своей подруге по джунглям.

— Не могу согласиться с вами, что общество состоит из малярийных преступников и пичкающих их хиной полисменов, — сказал он. — Совершенно очевидно, что человеческое общество именно потому и существует, что ушло от законов джунглей, — который, кстати сказать, вовсе не закон, а анархия. Мы все Великий Эксперимент. Я не знаю, для чего нужен этот эксперимент и чем он вызван. И вы не знаете! Когда я настроен пессимистически, мне кажется, что он уже провалился. Мы прижаты к стене. И нам ничего другого не остается, как продолжать держаться.

— Наш дорогой Тони даже дома произносит прочувствованные речи, — насмешливо сказал Уолтер, явно начитавшийся Уистлера. — Или вы стали добрым христианином по Диккенсу под влиянием его «Рождественских повестей».

— Нет бога, кроме аллаха, и Магомет пророк его, — сказал Тони. — Можно сказать и так — никакой разницы нет. Все, что сформулировано, мертво. Мнемотехника для ленивцев. Задача в том, чтобы достичь полной гармонии с самим собой, с другими человеческими существами, со всеобщим уделом, с тем, что известно и что неизвестно, будь это тайна или бог.

— Довольно-таки честолюбивая программа, — сказал Гарольд.

— Почему бы вам не ограничиться разумной организацией общества, раз вы находите, что можно не считаться с элементарными фактами, чего на самом деле, конечно, делать нельзя.

— Да я вовсе не уверен, что мне именно это и нужно, — ответил Тони.

— А что же вам тогда нужно? — воскликнул Уолтер, задетый этим оскорблением департамента проторенных дорог. — Вы не признаете laissez-faire [98], то есть закона джунглей. Единственная альтернатива — это какая-нибудь форма социализации, что по самой своей сути всецело вопрос экономики. А это в свою очередь сводится к собиранию точных статистических данных и правильному их использованию. Для этого нужен большой, хорошо подготовленный и толковый штат.

Маргарит вмешалась в разговор, прежде чем Тони успел ответить.

— Неужели необходимо пережевывать все это вновь? Как не надоело. У меня просто терпения не хватает слушать, как вы, мужчины, глубокомысленно рассуждаете о том, что бы вы стали делать, будучи диктаторами мира, которыми никогда не будете. Не вы создали жизнь, и не вам ее перестраивать. Поэтому живите как можете в свое удовольствие. Только школьники воображают, будто они могут переделать мир.

— Послушай, — сказал Тони, — ну, а если предположить, что это вопрос о переделке нас самих?

— Ну так и переделывайте себя, а мир оставьте в покое.

Тони засмеялся.

— Совершенно верно, — коротко сказал он. — Налей-ка мне пуншу. Давайте напьемся и забудем на время обо всем.

Маргарит обрадовалась, решив, что заставила его замолчать. Она наполнила его бокал старинной серебряной разливательной ложкой для пунша с ручкой из черного дерева — свадебный подарок — и сказала:

— Мы должны сами заботиться о нашем спасении, не правда ли, дорогой?

— Вот именно, — иронически сказал Тони, — что верно, то верно. Пью за наше спасение.

Он отхлебнул глоток пунша, потом спросил:

— Тебе не кажется, что я налил слишком много рому?

— Нет, дорогой, по-моему, пунш превосходный.

— Очень хорош, — сказал Гарольд.

— Первый сорт, — добавил Уолтер. — Я мог бы выпить еще.

Тони снова сел на вращающийся табурет у рояля и рассеянно поворачивался на нем то вправо, то влево. «Вот так всегда, — думал он, — они ухитряются заткнуть мне рот. Им нужно ровно десять минут, чтобы низвести человека от вечных истин до упрощенного „не слишком ли я-много-налил-рому-в-пунш?“. Было бы гораздо легче разговаривать с кошкой — может быть, потому, что она не перебивает меня. Они сводят все к одной формуле — еда, платье, крыша над головой, механические игрушки и что скажут люди. И эти-то люди и есть настоящие и полезные. А кто я такой, чтобы критиковать их? Но разве я не приносил жертв их богам в течение шести лет, служа дочери Саула? Ах, боже мой, какой зверинец!