Подменыш - Донохью Кит

— Чего ты испугался, любовь моя? — невинно спросила она. — Думаешь, я не знаю, кто ты на самом деле?

Утром я вернулся в библиотеку и принялся за изучение найденных накануне книг, усевшись за стол в самом дальнем углу. Все, что было написано так называемыми «исследователями» про хобгоблинов и подменышей, оказалось полной ерундой. Вся информация либо основывалась на мифах и легендах, либо являлась чистейшим вымыслом авторов статей и книг. Мне не встретилось ни одной строчки, в которой бы говорилось об их привычках, о том, где они достают продукты, как переживают зиму, выслеживают детей, как превращают их в себе подобных, об их навыках и умениях — одним словом, ничего, сплошные сказки. И, конечно же, я не нашел ни одного совета о том, как уберечь своего ребенка от опасности. А потом я услышал звук. Кто-то скребся под полом. Библиотекарь сказала мне, что это мышь, но мышь была какая-то настойчивая и упорная: она скреблась часами напролет, а издаваемые ею звуки больше всего напоминали скрип пера по бумаге; казалось, кто-то сидел в подвале и, не переставая, строчил и строчил, как из пулемета.

А потом этот кто-то принялся напевать себе под нос. Я пошел на звук и оказался в небольшой комнатке, уставленной вдоль стен книжными шкафами. В центре лежал старый ковер. Звук шел из-под него. Отогнув угол ковра, я обнаружил под ним железный люк, лег на пол и прислушался: внизу явно была не мышь! Я попытался поддеть крышку люка пальцами, но он так плотно прилегал к полу, что у меня ничего не получилось. Требовалась какая-нибудь железяка. А тут еще и библиотекарше понадобилось зайти в эту комнатку. Быстро вскочив, я вернул ковер на место и изобразил на своем лице глупейшую улыбку. Потом вернулся в свой угол с твердым намерением выяснить, кто же там прячется, и поговорить с ним.

Вернувшись на следующий день в библиотеку, я заметил, что мои книги кто-то перекладывал, да еще и вытащил часть закладок. Эти паршивцы нашли меня и здесь. Весь день я притворялся, что читаю, хотя на самом деле лишь прислушивался к звукам, несущимся из подвала. Я ни секунды не сомневался, что там сидят подменыши. Улучив момент, я прокрался в ту комнату и, встав на колени, постучал по люку. Внизу была пустота. Но тут какой-то рыжеволосый мальчишка вошел в комнату, и я сразу вскочил и ушел, не проронив ни слова. Наверное, он подумал, что дядя спятил.

Спугнувший меня мальчик продолжал торчать в комнате с люком, поэтому я вышел наружу и сел на детские качели. Библиотека закрылась, молодая библиотекарша, направляясь домой, окинула меня презрительным взглядом, но мне было на нее наплевать. Неужели они прорыли ход в подвал библиотеки, чтобы шпионить за мной? Значит, где-то должны были и следы земляных работ. Я несколько раз обошел вокруг здания и вдруг увидел его! Он вылез из щели в фундаменте и сначала был плоский, как доска, но потом принял человеческий облик. Опасаясь, что подменыш решится напасть на меня, я огляделся в поисках путей к отступлению, но он внезапно прыгнул в сторону и исчез в кустах.

Я долго не мог успокоиться и несколько часов кружил на машине по городу и окрестностям, пока, наконец, глубоко за полночь не подъехал к дому матери. Поскольку дверь никто никогда не запирал, я вошел внутрь и взял все необходимые вещи: садовые ножницы, чтобы разрезать ковер, лом и моток прочной веревки. В сарае я нашел старую керосиновую лампу отца. Спать совершенно не хотелось. Хотелось довести дело до конца. Отобрать у них свою симфонию. И ничто не могло меня остановить. А что я сделаю с этим хобгоблином, я пока не придумал.

Весь следующий день я просидел в библиотеке, ожидая его возвращения. Наконец перед самым закрытием под полом что-то зашуршало. Он на месте! Я вышел наружу, сел в машину и стал ждать, когда улицы опустеют. Потом, обернув руку полотенцем, подкрался к библиотечной двери, вышиб стекло и, пробравшись сквозь лабиринт стеллажей, подошел к заветной комнате. Прислушался — там, внизу, явно кто-то был. Изведя целых три спички, я зажег керосиновый фонарь, потом разрезал ковер и, добравшись, наконец, до люка, который разделял два наших мира, подцепил его ломом…

И снизу хлынул неяркий свет. Там, в подвале, находилось некое подобие притона хиппи: всюду в беспорядке валялись старые ковры и покрывала, пустые бутылки, грязные тарелки, чашки и книги. Я просунул голову в люк, и перед моим лицом оказалось… Мое собственное лицо, только это было мое лицо в детстве. Вернее, его лицо. Генри Дэя. Мое отражение в старом-престаром зеркале. Он нисколько не испугался. И в его глазах не отражалось никаких эмоций. Словно он давно ждал этой встречи и даже обрадовался, что она наконец состоялась.

Этот ребенок и я долго смотрели друг на друга. Мальчик, мечтающий поскорее повзрослеть, и мужчина, мечтающий вернуться в невозможное детство. Две части одного целого. Его взгляд напомнил мне тот момент, когда украли меня, и тот, когда мы украли его. Все мои скрытые страхи и гнев за содеянное со мной вдруг вырвались наружу. Но тут примешивалась еще вина за то, что мы сделали с ним. Передо мной были виноваты, но и я был виноват. Мне стало жалко его, но кто пожалеет меня? Я украл его жизнь, но ведь и мою жизнь тоже украли. Тот старикашка на старой фотографии, был ли он счастлив? Мы все — жертвы, нас нельзя обвинять. Мы попали в заколдованный круг. Я уже не понимал — кто я? Густав или Генри? Тесс и Эдвард — чьи они жена и ребенок? Густава или Генри? Кто из нас музыкант — я или он?

— Прости меня, — единственное, что я сумел выдавить из себя в этот нелепый момент. Миг — и он исчез. А я остался с головой в люке и с сожалением о том, что так все глупо вышло. А ведь я мог сказать ему все это, объяснить, ведь никто не был виноват в том кошмаре, который случился с нами.

— Постой, — крикнул я, но, наверное, слишком поздно. Мало того, я потерял равновесие и свалился вниз. Там было очень тесно, и я стукнулся головой о потолок, когда попытался подняться на ноги.

— Слушай, я не хочу причинить тебе вред. Просто поговорить. Не бойся меня, — взывал я в темноту, но никто не откликался. Веревку и лом я положил на пол, а горящий фонарь поднял повыше.

Он сидел на корточках в углу и тявкал на меня, как попавшийся в силки лисенок. Я сделал шаг к нему, его взгляд заметался в поисках выхода. У его ног лежали две стопки бумаги, перевязанные шпагатом. В одной из них я узнал свою партитуру.

— Ты понимаешь, что я говорю? — спросил я его и протянул к нему руку. — Я хочу поговорить с тобой.

Мальчик уставился в противоположный угол, будто увидел там кого-то, а когда я повернулся, следуя за его взглядом, оттолкнул меня и бросился прочь. От неожиданности я выронил фонарь, он упал и разбился. Ковролин мгновенно вспыхнул, загорелись лежавшие на полу бумаги. Я выхватил ноты из огня и стал бить ими по ноге, пытаясь сбить пламя, а потом, когда мне это удалось, кинулся к люку. В последний миг я оглянулся — мальчик стоял посреди подвала, словно приросший к полу, и с изумлением смотрел на потолок. Прежде чем вылезти наружу, я позвал его в последний раз:

— Генри!..

Он посмотрел на меня и улыбнулся. А потом сказал что-то, но я не понял, что. Я вылез из люка, побежал; из подвала валил дым и вырывались языки пламени. Когда я выбирался через разбитое окно из библиотеки, огонь уже лизал книжные полки.

После пожара я несколько дней безвылазно просидел дома, опасаясь, как бы меня не вычислили и не заставили оплачивать причиненный ущерб. Но полиция все равно внесла меня в число подозреваемых, так как та милая библиотекарша сказала им, что я в последнее время был чуть ли не единственным их посетителем и при этом вел себя «очень странно». Пожарные обнаружили в подвале мои фонарь, ножницы и ломик, но такие фонари, ножницы и ломики в нашем городе есть у всех, и их не смогли связать со мной. Как только полицейские покинули наш дом, от двоюродной сестры возвратились Тесс и Эдвард. Тесс выслушала мои сбивчивые объяснения и, когда полицейские пришли в следующий раз, заявила им, что в ту ночь, как раз в то время, когда начался пожар, она позвонила мне и мы долго говорили по телефону. В итоге дело об умышленном поджоге как-то само собой сошло на нет, а в полицейском заключении причиной пожара было названо самовозгорание.