Избранная проза - Людмил Стоянов

Невысокий человечек пришел в смущение, когда персона с голубой лентой махнула рукой и сухо сказала:

— Прошу покороче…

Побледневший оратор дрожащим голосом кое-как прожевал конец фразы: что-то о «Е. В. любезном нашем князе» и «его просвещенном правительстве».

Министр уже не слушал. Он обернулся к градоначальнику и сердито ему зашептал, но так, что все стоящие вокруг услышали:

— Надо было расставить наших людей среди толпы в разных местах, чтоб было кому подхватить приветствия, а то что получилось? Насмешка. Срам и позор. Где комиссия?

У ворот он поздоровался с тремя лицами в черных костюмах и крахмальных воротничках, смиренно обнажившими головы, и вошел на выставку, а следом за ним — сконфуженный градоначальник, чиновники и видные горожане. В тот же миг градоначальник вернулся, чтобы обругать пристава, который, свесившись с лошади, держа руку у козырька, молча слушал, а лицо его все больше краснело. Градоначальник снова поспешил вслед за министром.

Люди на тротуарах стояли тихо, со смиренным видом. Переговаривались, шушукались. Пожилой морщинистый человек сделал нам замечание, что мы везде суемся, не стоим на одном месте. Но тут мы в испуге отскочили от него, потому что его поношенная пыльная шляпа пролетела у нас над головами, а сам он согнулся от боли. Толстая палка прошлась по его спине.

— Черная душа, почему ты не кричал?

Сосед попытался его защитить, и на его спину тоже обрушились сильные удары. Невысокий, плотный, жилистый, он храбро оборонялся палкой, но на него набросились несколько человек. Из головы у него потекла кровь, обрызгала ему костюм, и, чтобы спастись, он нырнул в толпу, преследуемый грубыми яростными криками:

— Черная душа, предатель, негодяй!

Колё хватает меня за руку:

— Погромщики. Бежим.

Мы бросаемся куда глаза глядят. Я не понимаю, что значит «погромщики». Колё старается мне объяснить. Впереди новая свалка. В воздухе мелькают палки, ругательства свистят, как пули. Крики, женский визг. Испуганная толпа заколебалась и кинулась бежать. Вытаращив глаза, люди размахивают руками, кричат:

— Господин пристав, что это за безобразие!

— Разве нет в этой стране законов?

— Ведь не в Патагонии живем!

В грязных и тесных улочках около холма Сахат нас догоняют полицейские. Каждый ведет по одному, по двое арестованных. Вот невысокий плотный мужчина с окровавленной головой. Вот худощавый пенсионер с лицом постника. Какое преступление совершили эти люди? Почему арестовали именно этих, избитых? Разве здесь не свободная Болгария? Эти вопросы один за другим возникали в моей детской голове, и я не мог на них ответить.

В городе кипит жизнь. Низкие темные лавчонки с разными товарами: скобяные изделия, веревки, башмаки, чувяки, седла, уздечки. Ресторанчики с выставленными перед дверьми кастрюлями с едой, красной и острой, пахнущей растительным маслом. На улицах лотки с мелочью: пуговицы, зеркала, гребни, иголки.

Люди разных национальностей — евреи, греки, турки, армяне, небритые, оборванные, босые — до хрипоты кричат, хвалят свой товар на исковерканном болгарском языке, ругаются, смеются.

Мясной ряд с вывешенными на улице кусками мяса распространяет тяжелый запах, а вокруг вьются миллионы мух. Голодные собаки сидят посреди улицы, смотрят, истекая слюной, и ждут, что им швырнут какую-нибудь кость. Высокий мясник в одной рубахе с засученными рукавами грубо кричит на босоногого мальчишку, одетого в короткую грязную рубашонку:

— Не болтайся тут, пошел к мамке!

Мальчишка отступает на несколько шагов и с недовольным лицом злобно огрызается:

— А ну… Иди ты!

Веселый громовой хохот окружающих оглашает улицу.

Отец с матерью целый день ходят по магазинам. Покупают посуду, домашние вещи, одежду. Ведь начинается новая жизнь. Не такая, как в селе, под турками. Там даже не знают, что такое лампа. В высокий кувшин вставляют сосновую лучину, зажигают ее, и она освещает комнату. Там так задымлено, что глаза непрестанно слезятся, мать надрывно кашляет, и только дедушка Продан сидит у очага и поддерживает огонь, который вытягивает дым в трубу… А здесь красивые лампы горят ровным, ясным светом. Тут спят на кроватях, на мягких матрасах и тюфяках, а не на земле, на подстилках из козьей шерсти. Едят хлеб пшеничный, а не из просяной муки.

Тетя Парашкева — рослая упитанная женщина с волосатыми бородавками на щеках — постоянно повторяет моей матери:

— Бойка, не забудь купить миткаля на простыни.

Или:

— Смотри купи хороших вилок и ножей. А то что этими деревянными…

Доверительно и интимно:

— Купи себе синего шевиота на платье… А как же — гляди, какая ты молодая и красивая.

Потом хлопает себя по бедру:

— А я-то хороша! Почему бы мне не одеться и не пойти с тобой. Покажу тебе кое-что из товаров…

Мать, улыбаясь, кивает головой. Она польщена и счастлива тем, что на выставку приняли вышитый ею передник и что в тот же день иностранцы хотели его купить. Она колеблется, продавать ли его, но ведь теперь такие расходы…

— Неужели ты не вышьешь себе другой, еще красивее? — убеждает ее тетя Парашкева. — Продавай!

Тем временем Колё поспешно уводит меня через черный ход, чтобы показать мне Марицу. Мы переходим пыльный мост и долго бредем по кривым и тесным улочкам Картинка. Пахнет нечистотами, в зеленых лужах возятся босые дети. Вот и Марица, ровная, широкая. Колё клянется, что теперь она обмелела, а поглядел бы я, какая она зимой или весной! Под невысокими вербами, возле острова, он раздевается… Как он плавает! А я плескаюсь у берега, и другие ребята смеются. Но где же мне было научиться плавать? Река в нашей деревне маленькая, стремительная, ни на один миг не останавливается на месте. И все же я ее люблю… Но вот мы уже одеты и спешим туда, куда нас тянет как магнитом — на выставку, смотреть на запуск воздушного шара. Колё говорит, что это невиданное чудо. И он знает, где на задах сада низкий забор. Мы перелезаем через него, никем не замеченные.

На озере пыхтит пароходик «Ангел Кынчев». Прокатиться на нем — это такое счастье! Но как? Для этого нужны деньги, а у нас ломаного гроша нет. А вот машины можно смотреть и бесплатно. Только я не знаю, какие машины мне покажет Колё. Может быть, они вроде локомотива? Такие же страшные, как на железной дороге?

— Такие же, только сами не двигаются, — успокаивает меня Колё.

Входим в первое здание, низкое, построенное в форме буквы П. Внутри настоящий электрический музей: сказочный, разноцветный, откуда-то идущий свет, электрические лампы, утюги, чайники, шнуры… Уходя, мы прочли надпись: «Бельгия».

Волшебный стеклянный дворец. Неслыханная сказка, которую и рассказать не найдешь слов. Хрустальные сервизы, драгоценнейшая стеклянная посуда — бокалы, кувшины, графины: Чехия.

Высокие здания, мосты через Дунай, гусары в походе, венские вальсы: Австро-Венгрия. Пшеница, фрукты, колбасы…

Огромные железные чудовища с надписями «Ганс и Ко» — электрические молотилки, «Браун и Ко» — паровые турбины, «Эссен — Крупп» — локомотивы. Сотни плугов, рядовых сеялок, сенокосилок, веялок… Колё все их знает, и как они работают, как движутся. Посетителей немного, это хорошо одетые господа. Они все медленно обходят, разглядывают, на их лицах заметна робкая почтительность: Германия.

В болгарском павильоне все просто и знакомо: пшеница, картофель, фасоль, семена, гончарная посуда, деревянные миски, деревянные баклаги, телеги, пролетки из Софии, Врацы… Эх! Свободная Болгария тоже не хочет отставать от других — бедная, жалкая, со своей фасолью и деревянными мисками.

На дворе уже сумерки, и мы спешим посмотреть воздушный шар. Он висит в воздухе за высоким забором, покрытый веревочной сеткой, привязанной к земле. Под шаром висит огромная корзина, в которой могут поместиться четыре человека. Невысокий мужчина с горящими глазами бегает туда и сюда и распоряжается. За забором внутри полно народу. Сквозь щели мы не можем разглядеть, что они делают, — публика ли это или служащие. Невысокий человек в белом костюме — мосье Готард, хозяин шара. Герр Майер, рослый румяный мужчина, бритый, с растрепанными русыми волосами, — его помощник. Они так и называют друг друга: «мосьё Готард» и «герр Майер».

Толпа вокруг нас растет: когда же запустят шар? Все в нетерпении. Уже темнеет, пора начинать.

Какой-то человек влезает в корзину. За ним второй и третий. Отвязываются от зеленых колышков веревки. Слышны торопливые крики, тревожные и громкие. Огромный шар быстро подскакивает вверх, как будто довольный, что его освободили от пут, а потом медленно поднимается дальше, покачиваясь из стороны в сторону. Люди в корзине машут руками и шляпами, а с земли гремит «ура» и «браво».