Музей «Шпионский Токио» - Александр Евгеньевич Куланов

свой первый роман – тот, что ляжет в основу анализа Раисы Карлиной, – «Плывущее облако». Позже начинающий литератор проработал восемь лет переводчиком в журнальном вестнике кабинета министров Японии, а в 1897 году недолго побыл в должности секретаря военно-морского министерства. В 1902 году Футабатэй, оставивший на время службу, перешел в коммерческую компанию, занимавшуюся торговлей с Россией, и, как многие его соратники, изрядно поколесил по русскому Дальнему Востоку: Владивосток, Харбин, Дальний, Порт-Артур. В Пекине Футабатэй остановился на девять месяцев, снова поступив на службу, но теперь в местную полицейскую школу, руководимую японским чиновником, вместе с которым учился в Токио. Наконец, когда началась Русско-японская война, выдающийся переводчик стал корреспондентом газеты «Осака Асахи». Опять ирония судьбы: 30 лет спустя это место займет ближайший помощник Рихарда Зорге Одзаки Хоцуми.

В 1908 году Футабатэй впервые добрался до европейской части России. По приглашению Василия Ивановича Немировича-Данченко, военного журналиста и брата известного драматурга, он отправился в Петербург. На торжественной церемонии в Токио по случаю отъезда Футабатэй произнес речь:

«Я думаю, что правильным направлением является достижение понимания сути японской культуры, которая русским пока не известна; необходимо убедить их в том, что японцы не дикари. Несомненно, было бы глубоким заблуждением надеяться, что это легко сделать. Но поскольку мне выпала возможность поехать в Россию корреспондентом “Асахи”, я буду всячески содействовать знакомству России с культурой нашей страны и тем самым прилагать усилия к тому, чтобы возможные недоразумения не привели вторично к войне между Японией и Россией»{125}.

Не получилось. Едва ступив на питерскую землю, Футабатэй простудился, заболел, вынужден был пароходом отправиться обратно в Японию и скончался в Бенгальском заливе. Тело его кремировали в Сингапуре.

Работал ли на самом деле Футабатэй Симэй или, вернее, Хасэгава Тацуносукэ на японскую разведку? Убедительных доказательств этому нет, но точно так же нет у многих историков сомнений в его контактах с японскими спецслужбами: такая была эпоха и такова была выбранная им специальность. Возможно, Роман Ким действительно знал о Хасэгава что-то такое, чего не знаем мы. А может быть, и не знал, а только предполагал, не в силах это доказать. Ведь в общественном сознании Футабатэй Симэй был и остается верным другом России, энтузиастом переводов русской литературы, одним словом, типичным интеллигентом: тихий человек в очках, больной туберкулезом, увлеченный, как и положено, идеями свободы, равенства и братства. И в то время только Киму могло быть известно, что помимо своего туманного военно-полицейского прошлого Хасэгава – Футабатэй отметился еще и тем, что на протяжении нескольких лет дружил с Брониславом Пилсудским – замечательным географом, антропологом, энтузиастом изучения Дальнего Востока и одновременно бывшим террористом-смертником и заядлым русофобом. В Японии он с другими антироссийски настроенными поляками и при посредничестве Хасэгава пытался активизировать борьбу против Петербурга, но безрезультатно. И тогда «тихий интеллигент» Футабатэй написал о бывшем террористе-смертнике Пилсудском и его товарищах: «…все они хотят совершить подвиг пустыми теориями и ведут дела только на словах. Я был разочарован в них: они ничего не смогут делать»{126}.

Раиса Карлина в итоге успешно защитила свою диссертацию. За нее вступился ее учитель – профессор Николай Иосифович Конрад, совсем недавно сидевший в соседней с Кимом камере Внутренней тюрьмы на Лубянке. Кто-то из присутствовавших на защите представил некую заметку в японской коммунистической газете, изображавшую Футабатэй страстным и совершенно бескорыстным любителем русской словесности, и вопрос был решен.

Случилось это 25 мая 1950 года, так что имеющийся у нас экземпляр книги «Три дома напротив, соседних два» Роман Николаевич подписывал в Ленинграде в другой свой приезд, пятью годами позже. И да – мы знаем, кем были те самые читатели, на память которым он оставил свой инскрипт. Внизу страницы, как и положено, сохранился штамп: «Библиотека клуба УНКВД ЛО. Инв. № 2026» – Управления Наркомата внутренних дел по Ленинградской области.

Ордена по цене лома

2 апреля 1937 года у подъезда дома 6А во 2-м Троицком переулке на северной окраине Москвы остановилась машина, из которой вышли четверо сотрудников ГУГБ НКВД СССР: начальник Контрразведывательного отдела старший майор госбезопасности Михаил Горб, его заместитель капитан госбезопасности Михаил Соколов, сотрудник японского отделения лейтенант госбезопасности Павел Калнин, сотрудник Оперативного отдела капитан госбезопасности Алексей Шошин. Брать приехали своего коллегу – старшего лейтенанта госбезопасности Романа Николаевича Кима, работавшего «по японцам». Основание для ареста в ордере не указывалось (его вообще придумают только через несколько месяцев), постановление предъявлено не было{127}. При обыске, длившемся всю ночь, у Кима изъяли несколько мешков книг (по воспоминаниям Мариам Цын, брали и таскали к машине именно так – мешками), три единицы огнестрельного оружия: наградные маузер и вальтер, служебный браунинг с патронами к ним, чемодан с документами и книгами на японском языке, серебряные часы на простом ремешке, кожаный портфель. И награды – орден Красной Звезды и знак «Почетный чекист». Награды после ареста сдали в финансовый отдел по цене лома серебра: 51 грамм их совокупного веса принес родине 6 рублей 63 копейки, соответствующую квитанцию аккуратно подшили в следственное дело.

Иногда хочется спросить: думали ли те, кто его арестовывал, что их собственные награды тоже скоро могут «принять по цене лома»? Высокопоставленному чекисту Горбу жить оставалось несколько месяцев, его подчиненному Шошину – пару лет. Но почему-то кажется, что не думали…

Почетный чекист

Экспонат № 38

Знак «Почетный работник ВЧК – ГПУ (XV)»

Знак «Почетный работник ВЧК – ГПУ (XV)» за номером 857 был вручен Роману Киму во исполнение приказа начальника ОГПУ СССР от 8 апреля 1934 года. Официальная формулировка пока неизвестна, да и в любом случае она вряд ли что-то может нам прояснить. Роман Николаевич в то время был оперуполномоченным Особого отдела ОГПУ. По статусу – «невелика шишка», но фактически именно Ким с 1925 по 1936 год являлся главным специалистом по тонкой, деликатной и весьма своеобразной работе против японских разведчиков в Москве. Факта награждения он не скрывал, ходил порой по городу в форме, встречался так и со знакомыми японцами, а «чекистским орденом» гордился. В архиве его семьи сохранилось фото, на котором таинственный предок запечатлен в щегольском костюме, с папироской в руке (время трубки еще не пришло – трубка для писателей, а не для опера) и с этим самым знаком на левом лацкане пиджака. За что же он мог его получить или, выражаясь другими словами, сколько на самом деле весил знак «Почетный чекист» № 857?

Официальная биография в органах госбезопасности для Романа Кима началась в 1922 году и своей насыщенностью и противоречивостью походит на жизнеописания многих его современников-коллег, видевших тогда в чекистской работе «суровую романтику будней». Явный взлет агента «Мартэна» случился в 1927-м, когда, судя по ряду