Пыль Снов - Стивен Эриксон

Мужчина засверкал улыбкой.

— Сэр, — начала Смола, — как вы намерены выяснять?

Улыбка сменилась выражением полнейшего потрясения: — Вообразили, что ваш капитан — грязный старый развратник? Искренне надеюсь, что нет! Что же, вы придете в мою контору на девятый ночной звон. Разденетесь до белья в наружной комнате. Потом постучитесь и, услышав мой голос, немедленно войдете. Я понят, солдаты?

— Так точно, сэр! — сказала Смола.

— Тогда до скорого.

Офицер отошел.

— И долго, — сказала Целуй-Сюда, дождавшись, когда он покинет казарму, — мы будем так забавляться?

— Еще только начали, — улыбнулась Смола, собирая кости. — Бадан, раз уж тебя выперли из игры за явное жульничанье, окажи мне мелкую услугу. Ну не такую уж мелкую… я хочу, чтобы ты сходил в город и привел парочку самых жирных и страшных шлюх, каких сможешь найти.

— Не нравится мне, куда всё заходит, — буркнул Бадан.

— Послушай сам себя. Стареешь…

— Что она сказала?

Сендалат Друкорлат поморщилась: — Она удивилась, что мы так долго ждали.

Вифал хмыкнул: — Женщины…

— Да уж. — Сендалат остановилась на пороге, сверкнув глазами на трех нахтов, притулившихся около подоконника. Они обвили друг дружку черными мускулистыми руками, образовав кучку конечностей и тел, над которой торчали три разномастные головы. Бегающие глазки подозрительно щурились. — С ними что?

— Думаю, они пойдут с нами, — сказал Вифал. — Вот только они не знают, разумеется, куда мы идем.

— Привяжи их. Запри. Сделай что-нибудь. Пусть останутся здесь. Муженек, они смехотворны.

— Они мне не домашние зверьки.

Анди скрестила руки на груди: — Неужели? Тогда почему они все время трутся у твоих ног?

— Честно? Не знаю.

— Кому они принадлежат?

Он долго смотрел на нахтов, но ни одно существо не пожелало встретиться с ним глазами. Они выглядели жалко.

— Вифал…

— Да, да. Думаю, это зверьки Маэла.

— Маэла?!

— Да. Я ему молился. И они появились. На острове. Или они появились до того, как я начал молиться? Не помню. Но они увезли меня с острова, и это заслуга Маэла.

— Так отошли их к нему!

— Вряд ли молитва на такое способна, Сенд.

— Благослови нас Мать, — вздохнула она, выходя из комнаты. — Собирай вещички. Отправляемся в полночь.

— В полночь? Темно будет, Сенд!

Она взглянула на него так же, как глядела на Шлёп, Хруста и Писка.

«Темно. Да уж, сказанул».

Хуже всего было уловить блеск сочувствия в бусинках глаз нахтов. Они следили за ним, словно плакальщики на похоронах.

«Ну, человек учится ловить сочувствие от кого угодно».

— Если это новый садок, — шепнул Гриб, — лучше будет держаться старых.

Синн промолчала, как молчала весь слишком долгий день странствий по ужасному миру.

Во все стороны простиралась выметенная ветрами пустыня. Прямая как копье дорога рассекала ее надвое. Тут и там они могли заметить прямоугольные россыпи камней, когда — то бывшие жилищами, остатки кирпичных сараев или садовых оград. Но здесь ничего не растет. Совсем ничего. Воздух кислый, воняет горящей смолой — что неудивительно, ведь на горизонте поднимаются столбы черного дыма.

На дороге, сложенной из кусков битого камня и какого-то стекла, им попадаются сцены разорения. Сожженные остовы карет и телег, обугленная одежда, куски мебели. Почерневшие трупы — руки и ноги скорчены словно обгорелые корни, рты раскрыты, пустые глазницы взирают в бездонное небо. Повсюду искореженные куски металла непонятного происхождения.

В горле у Гриба першило. Утренний холод быстро сменился удушающей жарой. Растирая глаза и едва волоча ноги, он тащился за Синн, пока тень ее не растянулась, не стала резко обрисованной. Грибу казалось, что он видит женщину, которой станет эта девушка. Он ощущал, что в нем нарастает страх — и ее молчание только способствует этому.

— Ты теперь и со мной немая? — спросил он наконец.

Она мельком глянула на него через плечо.

Скоро снова станет холодно. Он потерял слишком много жидкости, чтобы пережить очередную ледяную ночь. — Нужно разбить стоянку, Синн. Сделай огонь…

Она грубо засмеялась, так и не обернувшись. — Огонь, — сказала она. — Да. Огонь. Скажи, Гриб, во что ты веришь?

— А?

— Некоторые вещи реальнее прочих. Для всех. И для каждого есть своя вещь. Что самое реальное для тебя?

— Нам не выжить в этом месте — вот самое реальное, Синн. Нужна вода. Еда. Убежище.

Он видел, как она кивает. — Вот что говорит нам этот садок, Гриб. Именно. Ты веришь в выживание. Дальше твоя мысль не заходит, так? Что, если я скажу: так было прежде почти со всеми? До городов, до того как люди изобрели способы разбогатеть?

— Разбогатеть? О чем ты вообще?

— Прежде чем некоторые люди не изобрели иные верования. И сделали иные вещи более реальными, нежели всё остальное. Они решили, что за это можно даже убивать. Порабощать людей. Держать их в дикости и бедности. — Она метнула ему взгляд. — Знаешь, что у меня был учитель — таноанец? Странник Духа?

— Ничего про них не знаю. Жрецы из Семи Городов?

— Он сказал однажды, что непривязанная душа может утонуть в мудрости.

— Как это?

— Мудрость растет, отбрасывая верования, пока не перерезает последнюю привязь — и ты вдруг взлетаешь. Но, поскольку глаза твои широко раскрыты, ты видишь, что в этом мире нельзя летать. Можно только тонуть. Вот почему самые злобные религии стараются удержать паству в невежестве. Знание — яд. Мудрость бездонна. Невежество же держит тебя на отмели. Каждый таноанец совершает последнее странствие духа. Он разрезает последнюю привязь и душа не может вернуться. Когда такое происходит, остальные таноанцы скорбят, зная, что странник утонул.

Во рту его слишком сухо, в горле слишком жжет… но ему все равно нечего было бы ответить. Он хорошо знает лишь собственное невежество.

— Оглядись, Гриб. Видишь? Здесь нет даров. Погляди на дурацкие трупы и дурацкие фургоны скарба. Последней и самой реальной для них вещью был огонь.

Его внимание привлекала вздымающаяся туча. Она отсвечивала золотом. Что-то движется по тракту, который пересекает впереди их дорогу. Стадо? Армия?

— Огонь — не дар, что бы ты ни думал, Гриб.

— Без него мы помрем.

— Нужно оставаться на дороге.

— Зачем?

— Чтобы узнать, куда она ведет.

— Но мы здесь помрем!

— Эта земля, Гриб — сказала она, — хранит благородные воспоминания.

Солнце почти успело сесть, когда подошла армия. Колесницы, тяжелые от добычи фургоны. Воины — темнокожие, высокие и тощие, в бронзовых доспехах. Гриб подумал, что их тысяча, а может, и больше. Он видел копейщиков, стрелков и некий тип тяжелой конницы, вооруженной серповидными топорами и короткими кривыми мечами.

Они пересекали дорогу, словно не замечая ее; Гриб вздрогнул, поняв, что всадники и колесницы просвечивают. Это призраки. — Они воспоминания земли? — спросил он Синн.

— Да.

— Они могут нас видеть?

Она указала на колесницу, прогрохотавшую мимо, но начавшую разворачиваться. Человек сзади что-то говорил возчику. — Он жрец. Он нас не видит, но чувствует. Святость не всегда привязана к одному месту. Иногда она проходит мимо.

Гриб задрожал, обхватив себя руками. — Хватит, Синн. Мы не боги.

— Нет, мы не боги. Мы, — усмехнулась она, — скорее божьи посланники.

Жрец спрыгнул с колесницы. Гриб видел теперь старые пятна крови на спицах высокого колеса, видел и места, куда крепятся боевые косы. Массированная атака таких колесниц должна была вызывать ужасные опустошения.

Человек с лицом ястреба подходил все ближе, озираясь словно слепой.

Гриб сделал шаг назад, однако Синн схватила его за руку и удержала. — Не надо, — промурлыкала она. — Пусть коснется божественного. Пусть получит дар мудрости.

Жрец воздел руки. Вся армия замерла. Гриб видел некоего человека на роскошной колеснице — царя или командующего — который сошел наземь и направился узнать, что за странные жесты делает священник.

— Мы не можем дать мудрости, — сказал Гриб. — Синн…

— Не глупи. Просто стой. Жди. Нам вообще ничего не нужно делать.

Вытянутые руки приближались. На ладонях запеклась кровь, а вот мозолей видно не было. Гриб прошипел: — Это не воин.

— Точно. Но кровь любит очень.

Ладони застыли, потом скользнули вперед, безошибочно отыскав их лбы. Гриб увидел, как раскрываются глаза жреца и мгновенно понял: он видит всё, не только дорогу и груды обломков — видит век давно минувший или еще не наступивший, век, в котором существуют Гриб и Синн, живые и реальные.

Жрец отпрянул и завыл.

Смех Синн был жестоким:- Он увидел реальность! Увидел! — Она развернулась к Грибу, сверкая глазами. — Будущее — пустыня! И дорога! И нет конца глупым войнам, безумной резне… — Она снова глядела на жреца, бредущего назад к своей колеснице. — Он верил в бога-солнце! Верил в бессмертие славы и богатства — в золотые поля, в роскошные сады, сладкие дожди и бесконечно текущие сладкие реки! Верил, что его народ — хо, хо! — избран! Они все так верят, понимаешь? Все и всегда! Видишь наш дар, Гриб? Видишь, как мудрость передается ему? Убежище невежества расколото! Сады одичали. Он брошен в море мудрости! Ну разве не божье послание?