Полное и окончательное безобразие. Мемуары. Эссе - Алексей Глебович Смирнов (фон Раух)

Михаил Иванович Тюлин, а остальное собрание — около тысячи икон — отдали бесплатно в Патриархию. Они пошли и в личные моленные Патриархов, и в Загорский музей при Академии. Туда же передали целый грузовик старопечатных книг117.

Киселева попросила взять у наследников ее книги, что я и исполнил. Потом я еще раз был в дорогом мне месте, по уже по поводу музея Щепкина, который попытался было организовать племянник Николай Кириллович после смерти Зои Вадимовны, очень ненадолго пережившей брата. Все мои и Николая Кирилловича хлопоты создать в особняке музей Щепкина при ВТО ни к чему не привели, хотя была цела вся мебель великого актера.

Остатки собрания икон скупил Остапов, книги племянник пожертвовал в музей А. С. Пушкина, мебель и особняк вскоре сожгли в процессе организации музея. После смерти Величко в дом пришел участковый милиционер с людьми в штатском и строго сказал, чтобы бродячие попы к вам больше не ходили и сборищ не устраивали, это все безобразие терпели только пока был жив доктор, из уважения к нему.

Серпуховские старообрядцы были очень недовольны, что их иконы и книги передали их врагам-никонианам в Патриархию. Так все закончилось. Потом я видел обгорелый костяк особняка, с надписью, что здесь будет музей Щепкина. Я часто вспоминал, как мы там молились, держа в руках тоненькие свечечки, как после служб ближние пили чай в столовой с крыжовенным вареньем с дачи на Николиной горе. Поразительно, что так долго в большевистской Москве сохранялся подлинный очаг старорусского гостеприимства и благочестия.

Моленная Введенской

Мария Михайловна Введенская была оригинальной русской женщиной из Ельца. В Ельце жили ее родители и тетенька-купчиха. Семья была мещанско-купеческая, со старообрядческим уклоном. В молодости, еще в гимназические годы, она попала в либералыю-левоватую компанию. Среди друзей ее юности были прогоревшие елецкие помещики Плехановы и Семашко.

Мария Михайловна вспоминала их опустелые имения и помещичьи дома, где в высоченных комнатах с дверьми красного дерева на сене, постеленном на вспученный паркет, среди яблок, ночевала гимназическая и студенческая молодежь, и подолгу беседовали о прекрасном демократическом будущем. В дальнейшем большинство этих молодых людей стали земскими врачами, учителями, статистиками, юристами и адвокатами. Но часть из них оказалась и среди видных эсеров и большевиков. Все они свято верили в осмысленность своей действительно трудовой жизни в интересах народа.

Муж Марии Михайловны был земским врачом. Умер он вскоре после революции. У них была единственная дочь Вера. Она трагически погибла в Судаке на раскопках профессора Фомина от укуса бешеной собаки. В Московской губернии Введенская работала земским врачом еще до революции, а в Москву переехала сразу после переворота. В Москве она работала в детских учреждениях.

Основным смыслом жизни Марии Михайловны было поклонение красоте, и через красоту — Богу. Это была своеобразная религия православно-прекрасного. Она считала, что все, что красиво, — создано по Божьему разумению и является земным воплощением воли Господа. По ее взглядам, художник, скульптор и писатель, с кистью, долотом и пером, молятся Богу. Она любила литературу, музыку118, любила православные богослужения. Она имела небольшое наследственное состояние и до революции объехала Европу с группами земских деятелей. Особенно любила она Рим, Италию, постоянно читала «Образы Италии» Муратова и романы Мережковского119. В Риме Мария Михайловна, вместе с другими православными верующими туристами, специально заказывала православную службу в катакомбных церквах первых христиан, где были изображены агнцы и рыбы. Для этих служб приглашали русского священника из посольства, и он к этому уже, как она говорила, привык: «Приедут наши из Ельца, Орла, Смоленска, поведут в катакомбы. А ведь богатые люди туда меня не водят».

Ужасы первой революции 1905 года, бомбисты, эсеры отвратили Марию Михайловну от левых настроений. Между двумя революциями она часто ездила по монастырям Москвы и Подмосковья и беседовала с монахами. Встречалась она и с даниловскими монахами — настоятелем Феодором и обезножившим отцом Поликарпом, которого особенно почитала до конца дней.

Она много читала: «Добротолюбие», Ефрема Сирина, Отцов Церкви, постоянно читала она сонеты Микеланджело, Данте, Франциска Ассизского, Блаженного Августина. Она окончила Высшие женские медицинские курсы в Москве и долго работала вместе с мужем, земским врачом в Московском уезде, и где-то в глуши, еще до революции, познакомилась и подружилась с писателем Пришвиным, к которому ездила в Звенигород и при его жизни, и после его смерти, к его вдове120.

У Марии Михайловны было много икон из закрытых храмов, целая стена. После смерти Строгановой у нее стали собираться читать, при этом жгли церковные свечи. Часть общины Строгановой отошла к Киселевой, часть к Введенской, но никто не

отошел, кроме меня одного, к Величко. Величко жил недалеко от Введенской, минут 15 ходьбы, но шли именно к ней, а не к нему. Величко был более консервативен, дух либерализма его не коснулся.

Катакомбные священники тогда уже умерли или доживали свой век в затворе, не выходя из комнаты, и к Введенской иногда приезжал из Гребнева отец Иоанн и служил молебны и «обеден-цы». В ранние годы Мария Михайловна часто бывала и у Ильи Обыденного, и у Николы в Кленниках на Маросейке, у отцов Мечёвых121. Она вместе с моей бабушкой ездила к отцу Иоанну Мечёву в Верею в последние годы его жизни.

В сергианских храмах Мария Михайловна не бывала, боясь оскверниться. «Там все в крови, я не могу видеть этих раззолоченных иуд», — говорила она. Особенно, чудовищно выходя из себя, она ненавидела обновленцев и лично их ересиарха протоиерея Александра Введенского, с которым дважды подолгу беседовала в частном доме, в двадцатые годы, обличая его. Она довела Введенского до того, что он подавился рыбьею костью и бежал из того дома, где они обедали122.

У Введенской было несколько индийское отношение к православию — она любила пассивно созерцать. Переделывать жизнь на православных началах было для нее неприемлемо и даже враждебно. К белым, к гражданской войне она относилась безразлично. Но об ужасах второй революции в Елецком уезде она рассказывала с присущим ей красноречием123.

Был у Введенской близкий друг, помещик-либерал, чисто чеховский тип, по ее словам, полный, с бородкой и в золотом пенсне. У него была красивая, добрая жена и пятеро детей. Всей семьей они очень любили крестьян и тратили на них буквально все деньги — построили им школу, больницу, родильное отделение и библиотеку.

В революцию крестьяне пришли в имение, привязали барина