Дом аптекаря - Эдриан Мэтьюс

Покончив с супом, Рут подобрала пакеты и продолжила путь.

Тут и там то одно, то другое здание щеголяло картушем или декоративной лепной рамкой. Отец как-то рассказывал об этой занимательной черте старинных зданий. В семнадцатом и восемнадцатом веках, когда дома еще не имели номеров, их различали по этим фризам. Они представляли собой своеобразные картинки, вделанные в кирпичную кладку на середине стены или над дверью, и являлись чем-то вроде визитной карточки хозяина, указывая на его профессиональную принадлежность. Скульптуры изображали моряков, мясников, рыбаков, булочников, прядильщиков. Некоторые сцены несли аллегорический смысл.

Иногда Рут останавливалась просто полюбоваться лепниной или постараться разгадать потаенное значение сюжета. Мысли о Скиле и Лидии совершенно вылетели из головы. Она целиком погрузилась в другую игру. Вот эта, например, библейская сцена с Адамом и Евой в райском саду Эдема. На какую профессию она указывает? Кто здесь жил? Проповедник? Нет, вряд ли. Священнику такой роскошный дом был просто не по карману.

И тут она поняла — торговец яблоками!

Довольная собой, Рут зашагала веселее.

Но чем ближе к дому Лидии, тем быстрее несли ее ноги, хотя она и сама не понимала почему.

Что-то глодало ее изнутри. Что-то подстегивало. Что-то гнало, притягивало, ждало разгадки. Что-то скрытое, но лежащее едва ли не на поверхности.

Ей стало жарко.

Почему? Почему? То неведомое, что мучило и терзало Рут сейчас, много раз представало перед ней, буквально мозолило глаза…

Рут остановилась перед домом Лидии и подняла голову.

Фриз над дверью. Барельеф, который она видела десятки раз. Голова с раскрытым ртом, из которого высовывался язык с приклеившимся к нему чем-то.

Корни волос как будто превратились в тысячи мелких иголочек, и кожа словно зазвенела.

Кто же, черт возьми, это?

Лицо с восточными чертами, чертами мавра, выглядело не слишком счастливым, а круглый предмет на кончике языка вполне мог быть… пилюлей.

И тут к ней пришло…

Бедняга явно страдал от боли, вот и высунул язык — для постановки диагноза. Пилюля — лекарство. Понятно. Но к кому он обратился? Очевидно, что не к костоправу. И даже не к лекарю. Ключ в восточных чертах страдальца, призванных напомнить о том, где в далеком прошлом появились лекарства.

Фриз был знаком аптекаря или фармацевта.

Она вспомнила статью Каброля о Йоханнесе ван дер Хейдене.

Его отец, Арнольдус, перебрался в Амстердам, где стал относительно богатым фармацевтом и поставщиком красок и других материалов для художников. Йоханнес без охоты продолжил семейный бизнес.

Вот оно что. Понимание все же пришло.

Йоханнес ван дер Хейден жил в этом доме…

Более того, здесь жила его семья, век за веком, пока от нее не осталась Лидия, старая, милая, бездетная Лидия. Последний высохший плод умирающего дерева.

Невероятно, но правда.

Почему же Лидия ничего не сказала?

А знала ли она?

Еще одна мысль вспыхнула в ее голове и, вспыхнув, осветила все. Ну конечно! Со стены дома на нее смотрел не просто разинувший рот мавр. В скульптуре таился куда более глубокий смысл.

«Подумай о плавающей в море рыбе, — всегда говорил ей отец. — Единственное, чего рыба не видит, так это того, в чем она плавает. Рыба не видит моря! А в чем плаваем мы, Рут? Какого моря не видим мы?»

Над головой замигал фонарь.

Рут посмотрела на дом Скиля, стоящий на другом берегу канала.

Темный силуэт.

В комнате Лидии тоже было темно. Она, наверное, еще спала.

Рут осторожно открыла дверь, вошла и остановилась.

Затаив дыхание, она посмотрела на высокий потолок. Посмотрела по-новому, словно глаза ее обрели способность видеть то, что было скрыто временем.

— Йоханнес, — прошептала Рут, — ты можешь выйти. Давай, малыш… Ну же, сучий сын, выползай, я тебя вижу. Да. Я знаю — ты здесь…

Глава двадцать третья

Лидия, как и предполагала Рут, спала, но по крайней мере один раз ей пришлось встать, чтобы открыть дверь.

Приходил посыльный из цветочного магазина. На столике в холле лежали завернутые в целлофан две дюжины розовых роз. К букету прилагалась карточка, подписанная Томасом Спрингером.

Рут закусила губу и покачала головой.

В обычных обстоятельствах дамы любят получать цветы. Это приятно и мило. Но Рут ничего похожего на радость или хотя бы на удовольствие не чувствовала. Да, они со Спрингером поболтали на вечеринке. Да, он помог ей перевезти вещи с баржи. Да, он настроил ее компьютер. Но на этом все и остановилось. Стоп, приятель, дальше ходу нет. Хватит с нее обвинений Жожо и инсинуаций Смитса.

Дальше. Томас Спрингер — он же Сиско-Кид — относился к категории людей, которые, за что ни возьмутся, все делают не так. Достаточно вспомнить порезанного на полоски угря, от которого ее едва не стошнило. И с чего он теперь решил, что имеет право одаривать ее цветами?

Тпру!

Нет, ее определенно не радовали ни несвоевременный ритуал ухаживания, ни свалившиеся на голову цветы. Более того, ей это совершенно не нравилось. И с чего бы ему вообще делать ей подарки? При последней их встрече с его стороны не было сделано никаких шагов, которые оправдывали бы такое поведение, хотя, надо признать, что-то из сказанного им привлекло ее внимание.

Нет уж, пусть юноша влюбленный засунет цветы… Ладно, это слишком. Лучше пусть поставит их в красивую вазу у себя дома.

Без обид и все такое.

А ей пока есть о чем подумать.

Рут выгрузила покупки на кухонный стол и прошла по коридору в заднюю часть дома. Взяла из ящика большой конверт, вернулась на половину Лидии, захватила фонарик и торопливо поднялась по лестнице.

В передней чердачной комнате все было так же, как и в прошлый раз. Старая газета лежала на стуле, там, где она ее и оставила.

Рут села.

Может быть, из-за быстрого подъема или по какой-то другой причине, но сердце бешено стучало. Она закрыла глаза и расслабилась.

Прошло несколько минут.

На Рут снизошел покой.

С улицы время от времени долетал шум проезжающей машины, но и он не тревожил окружавшую ее тишину.

Рут открыла глаза, вынула из конверта фотографию с картиной ван дер Хейдена и посветила на нее фонариком.

Подняла голову.

Посмотрела вверх.

Скошенные балки, небольшое окно, очаг и каминная полка — все было так, как и два с половиной столетия назад, когда темноволосая красавица лежала на шезлонге, запах мимозы висел в воздухе, а печальный мужчина стоял у окна, глядя на канал. И там, в окне, словно опровергая оставшиеся сомнения, виднелась крыша дома с чудесным фронтоном и белой поперечной балкой. То, что видела сейчас Рут, во всех деталях совпадало с тем, что было изображено на картине.

Вот так.

Вот куда привел ее мавр с разинутым ртом.

Почему же она ничего не заметила раньше?

Да просто потому, что в Амстердаме полно таких вот фронтонных зданий с видом на канал. На картине, как и сейчас, мог быть любой из них. Мог, но не был. Потому что все произошло именно здесь, в другом временнОм измерении, столь же далеком, как безымянная звезда.

Итак, все случилось здесь.

Но что случилось?

Картина не отдала еще всех своих тайн.

И тем не менее Рут ощущала их присутствие, их атомы и молекулы — темноволосой красавицы и печального мужчины. Они были здесь вместе с ней.

Она поднялась и подошла к камину, чтобы еще раз свериться с фотографией. Да, голова красавицы покоилась именно здесь.

Именно здесь, на каминной полке, стояли, еле слышно ведя свой счет, часы. А здесь, прислонившись к деревянной раме, стоял, погруженный в меланхоличные думы, печальный мужчина. Все как будто застыли. Никто даже не шевелился. Рут слышала их дыхание. Слышала доносящийся снизу стук копыт и далекие крики чаек. Она ощущала тепло женского тела и давление деревянной рамы на плечо мужчины.

При желании они могли бы заговорить с ней. И заговорят, надо только подождать. Теперь они знают, что она нашла их. Знают, что они не одиноки. Пусть она проснется… пусть он соберется с мыслями…

Кем бы они ни были, им было о чем рассказать.

Она открыла мобильный и набрала номер Майлса.

— Угадай, где я нахожусь.

— Сдаюсь.

— Сижу в картине.

Пауза.

— Мне показалось, ты бросила.

Рут рассказала ему о Скиле, о мавре с открытым ртом и о постигшем ее озарении.

— Чудно… — пробормотал он, когда она закончила.

— Знаю. Придай мне ощущение реальности. Скажи что-нибудь.

— Увидимся завтра на собрании бюро?

Вернувшись в гостиную, Рут поставила пластинку Чета Бейкера в надежде, что музыка поможет привести в порядок мысли, после чего сняла с верхних полок пару десятков книг.