Четырехсторонняя оккупация Германии и Австрии. Побежденные страны под управлением военных администраций СССР, Великобритании, США и Франции. 1945–1946 - Майкл Бальфур

Есть немного предметов, которые можно с пользой изучать в отрыве от их окружения; этот случай не относится к числу исключений. Напоминание о предыстории денацификации, возможно, и не положит конец спорам, но, по крайней мере, сфокусирует дискуссию на том, что было или не было осуществимо в обстоятельствах того времени.

Население современного индустриального государства, претендующего на либеральное правительство, невозможно заставить терпеть напряжение, лишения и монотонность войны, если его не вдохновляет вера в то, что оно участвует в крестовом походе. Сказать, что идет борьба за существование, как бы это ни было верно, недостаточно; нужно чувствовать, что для мира важно, чтобы за это существование боролись. «Мы будем бороться против зла», – заявил Чемберлен 3 сентября 1939 года, и по мере продолжения войны зло все больше отождествлялось с нацизмом. Рузвельт заявил, что «безоговорочная капитуляция означает конец нацизма, нацистской партии и всех ее варварских законов и институтов. Это означает прекращение всякого милитаристского влияния в общественной, частной и культурной жизни Германии». Черчилль сказал примерно то же самое: «Мы будем бороться вместе, пока… нацизм не будет уничтожен, а нацистская партия лишена всякой дальнейшей власти творить зло». И было обещано не только искоренение, но и справедливость. «Будут сурово наказаны все те, кто в Германии несет прямую ответственность за муки человечества». «Справедливость должна восторжествовать, и да обрушится возмездие на злых и жестоких». Чувства русских были столь же накалены, хотя у них доминирующая идея, возможно, была менее изощренной. Когда война подошла к концу, завершающим штрихом к многочисленным достоверным историям о зверствах, которые уже получили широкую огласку, стали ужасы, открывшиеся в концентрационных лагерях. Все единодушно сошлись в том, что люди, потворствовавшие такой бесчеловечности, не могут быть оставлены у власти без риска повторения уродливой истории агрессии. Необходимо что-то сделать, чтобы устранить эту язву в общественной жизни Германии. Кроме того, было немало тех, кто, не будучи обязательно кровожадными или дикими, считал, что существует достаточно подтверждений такого поведения, которое по любым цивилизованным стандартам является порочным и не должно оставаться безнаказанным. Пренебрежение, которое нацистские лидеры проявили к принципам цивилизованного общества, можно назвать только преступным, никак не иначе.

Поэтому к концу войны широко распространилось мнение, что «нацизм должен быть искоренен». Использованный глагол крайне важен; то, что являлось политическим кредо, слишком легко воспринималось как злокачественный нарост, с которым можно бороться физическими методами.

Мало кто проводил четкое различие между наказанием преступников и лишением влияния их сторонников. Еще меньше было тех, кто мог точно определить, что они подразумевают под нацизмом, или задуматься о последствиях слишком широкого определения. В конце концов, последствия признания того, что нацизм и милитаризм настолько глубоко укоренились в Германии, что их невозможно искоренить, были бы мрачными. В то время как карательная политика делала больший упор на наказание, конструктивная политика предполагала возможность переубедить, заставить сменить «веру». Поэтому определенная мера денацификации должна была стать обязательным элементом любой оккупации.

Дополнительной причиной для изгнания нацистов являлась, конечно же, безопасность. Как только приняли решение о полной оккупации, значительное внимание было уделено вероятности возникновения движения сопротивления. Фактическое и неожиданное исчезновение нацизма в период ранней оккупации в значительной мере связано со строгими мерами предосторожности. Нацистская партия насчитывала около 8 млн членов и, возможно, еще 4 млн в зависимых организациях – то есть около одной пятой всего населения страны. И пока Третий рейх ковылял к своему полному краху, в воздухе витали предполагаемые планы подпольных движений и угрозы того, что готовились сделать «оборотни». Те, кто следил за ситуацией в Германии, были склонны всерьез считать, что требование союзников о безоговорочной капитуляции может быть использовано нацистами для отрицания того, что Германия когда-либо сдавалась или что состояние активной войны, со всеми ее оправданиями, перестало существовать. Тот факт, что эти опасения оказались основанными больше на пропаганде, чем на реальности, не повлиял на позицию, которую, в силу существования таковых, должно было занять союзное командование. Они должны были с самого начала настаивать на тщательной реорганизации. Именно тогда, а не позднее было гораздо логичнее, чтобы денацификация стала зоной ответственности Сектора общественной безопасности.

Однако, когда стали рассматривать денацификации в практической плоскости, возникло пять серьезных проблем: если бы все они были четко сформулированы, последующая задача решалась бы гораздо легче.

1. Кто должен быть отстранен от власти? Очевидно, что должны были уйти лидеры, причем все наиболее опасные персоналии, но кого из них считать лидером? Очевидно, что интернировать или исключить из общественной жизни одну пятую часть населения было невозможно. Что, собственно, представлял собой нацизм? Что, в частности, нужно было делать с людьми, которые вступили в партию только для того, чтобы сохранить свои рабочие места?

2. Если предположить, что некоторые обширные категории людей требуют изгнания, то как определить, кто именно относится к таким категориям? Вряд ли можно ожидать, что они назовут себя сами или даже будут ждать, пока их опознают другие. Количество сотрудников со стороны союзников, которые в достаточной мере владели языком и знали политическую обстановку, чтобы с уверенностью провести такую идентификацию, было ограничено. Если указанное опознание предстояло возложить на немцев, то как можно было бы выбрать «подходящих» немцев? Например, было бы невозможно использовать для такой работы немецких судей, поскольку все судьи должны были быть членами партии. Антинацисты не могли автоматически считаться «подходящими», и нельзя было полагаться только на их соответствующие заявления. И как можно было проверить утверждения о том, что они были всего лишь номинальными членами партии? Очевидно, многие такие утверждения выглядели бы безосновательными.

3. Поскольку подавляющее большинство лиц, занимавших высшие административные посты, являлись нацистами (по собственному желанию или по обстоятельствам), их отстранение от должности должно было чрезвычайно затруднить управление страной в момент, когда неурядицы войны и поражения требовали как раз высокого уровня управления. Но как найти достаточно квалифицированных людей для управления страной? Тем не менее в преддверии капитуляции упор делался на то, чтобы немцы как можно больше делали сами.

4. Что должно было произойти в долгосрочной перспективе со всеми отстраненными от власти? Их нельзя было держать взаперти бесконечно долго или полностью выключить из общественной жизни. Любая попытка сделать это вызвала бы волнения, и в результате все забыли бы о причинах наказаний этих людей, и во многих демократических странах возникло бы сочувствие к их судьбе со стороны либерально настроенных групп. В рамках общей справедливости необходимо было создавать некую систему наказаний, соразмерных совершенным преступлениям. Для того чтобы