Круги Данте - Хавьер Аррибас

Скоро они оставили Флоренцию позади, и, хотя поэт был почти уверен, что больше сюда не вернется, он не повернулся, чтобы посмотреть на город. Он представлял, что с ней произошло то же, что с Франческо. Все испарилось. В сущности, они были не чем иным, как образами, которые отложились в памяти. После того как они проскакали много миль, путешественники решили дать отдых лошадям около ручья, который попался им на пути. Данте в одиночестве прислонился спиной к дереву, закрыл глаза и представил себе Франческо. Он вспомнил его последние слова и стал искать тот таинственный подарок, сложенный вдвое лист, на котором были написанные его скромным другом слова. Он развернул лист, пожелтевший от времени, и увидел несколько строк на тосканском наречии. Почерк был почти детским и несформированным, несколько букв были прописаны неотчетливо, потому что, по-видимому, перо было плохо заточено. Отрывок некоей поэмы, как понял Данте, хотя промахи в технике и стиле выдавали руку наивного ученика, плохого поэта, обратившегося по воле Бога и обстоятельств к лирике. Но Данте увидел искренние переживания, в которых было много боли, печали и гнева, именно они становились основой творений и настоящих поэтов или успешных певцов движения dolce stil nuovo. Он читал и перечитывал эти строки:

Если вы не знаете боли во всех ее формах,Если никогда не видели страдающего человека,Посмотрите на меня, я плачу о возлюбленнойИ страдаю, потому что даже наполовинуне похож на того,Кто спустился в ад, чтобы сноваувидеть лицо своей дамы,На того, кто принес в жертву семью и славу,Чтобы бороться за возвращениевсего потерянного здесь, на родине.

Эти слова, которые, казалось бы, принадлежали побежденному человеку, в действительности были не чем иным, как выражением боли влюбленного мальчика, потерявшего свою первую и большую любовь. Это была игра в самоуничижение, откровенное признание в собственном бессилии. Здесь же была дань уважения и восхищения, абсолютного признания человека, которого звали Данте Алигьери. Было очевидно, что честный и обиженный судьбой Герардо де Кафферелли все-таки сумел заложить в своем отпрыске собственные представления о чести, несмотря на то что тот так упрямо не признавал этого. Желание Франческо познакомить Данте с этими строками, написанными много лет назад, было лучшим доказательством и выражением дружеских чувств, которые юноша испытывал к этому человеку, уверенному в том, что он потерял уважение, дружбу и понимание своих современников.

Сопровождаемый своими бдительными спутниками, поэт прибыл в Верону утром в середине октября, не вызвав своим появлением особого изумления. Снова обустроившись в городе на Адидже, он никому ничего не рассказал о своей неожиданной отлучке, о том, что пережил за эти дни. И даже его покровитель и друг Кангранде, знавший его необщительный характер и темперамент, был очень далек от правды в своих изысканиях. Видя то, что поэт вернулся здоровым и невредимым, все решили, что это была очередная странность человека, жившего в своих произведениях. В его глубокой сосредоточенности на себе не заметили ничего особенно. Если раньше было трудно вытянуть слово из задумчивого Данте Алигьери, теперь он вообще избегал бесед. Его пребывание во владениях Кангранде долго не продлилось, потому что поэт решил уехать и из этого приальпийского города. Он хотел удалиться от двора, временами такого разряженного и пестрого. Поэт желал уехать из своей комнаты в этом дворце, которая постоянно напоминала ему о вечной участи изгнанника. Это не значило, что он не испытывал безмерной благодарности к Скалигеру, который покровительствовал ему и его детям. Поэт лишь хотел укрыться в спокойном, тихом месте и дать отдых своей совести. Он страстно желал, чтобы его окружала, наконец, его семья, его дети Пьетро, Якопо и Антония, которая приняла постриг и теперь носила имя сестры Беатриче; он хотел жить в собственном доме, избегая роскоши. Все это он нашел в Равенне, расположенной на Адриатическом море, где правил его друг и такой же творческий человек Гвидо Новелло де Полента, окруженный выдающимися художниками и писателями. Тут его приняли с распростертыми объятиями и энтузиазмом, понимая, что значит быть рядом с таким человеком, философом и ученым, как этот бездомный поэт.

Глава 60

Но даже в своем последнем доме, в Равенне, он никогда никому не говорил о происшедшем. Он не обращался к следам пережитого даже в последующих произведениях, словно о том времени нельзя было ничего сказать, словно нельзя было допустить посторонних к тяжелым воспоминаниям своей души. Несмотря на это, он хранил воспоминания в потаенных уголках своей памяти, в этом темном и мрачном лесу, где уже однажды чувствовал себя потерянным. Это были уголки памяти, в которых мы храним то, что тяжело вспоминать, хотя со временем и осознаем, что не должны и не можем это забыть или отказаться от какой-то части собственной жизни. Под спокойным небом Равенны Данте смог закончить свою «Комедию», посвятив ее своему новому гостеприимному хозяину Гвидо Новелло да Полента. Данте завершил последнюю и самую светлую из ее частей, «Рай». Он не забывал и о других работах, где выражал свое негодование против тех, кто отдал его родину развращенному Авиньону. Данте открыто и с бесспорным блеском выступил против всей клики папских слуг.[57]

Иногда он посвящал себя делам, которые ему поручал его сеньор, тогда они полностью занимали его разум: дипломатия, экономические связи с соседями, для которых было очень почетно общаться с изгнанным поэтом: его участие в переговорах гарантировало честность и верность слову. Но всегда, когда его разум нуждался в отдыхе или когда поэт уезжал в какое-нибудь место, где никто не мог побеспокоить его, мысли Данте уносились к родному городу, в тень дней, проведенных там. В действительности он никогда больше не чувствовал страха, этого холодного дыхания смерти у затылка, который преследовал поэта во время его изгнания и особенно в те ужасные дни во Флоренции. Его не покидали видения, повторяющиеся кошмары, которые порой заставляли его ненавидеть ночь. Однако этим снам удалось превратиться в нечто родное среди остальных воспоминаний, которые поэт принял со смирением, с которым калека принимает свое увечье. Если что-то его и волновало, то только то, что однажды его опасения станут явью. В последние годы жизни он чувствовал себя уставшим, уже не было костра, которого стоило бояться его больным костям. И в конце концов его память смогла смириться с образами злобных собак и немых демонов с голубыми ногтями, которых линчевали, разорвали на куски и смешали с грязью. Иногда он даже думал, что все это было частью бреда, который его воображение породило, когда Данте везде подозревал обман и дьявольские планы. И тогда было достаточно развернуть тот листок Франческо, который он всегда носил с собой. Перечитывая его слова, он воскрешал правдивые воспоминания обо всем, что происходило. И все снова становилось реальным. Расплывчатые очертания фантазий делались отчетливыми и плотными, как эта жесткая потрепанная бумага.

Он больше ничего не пытался узнать о Франческо де Кафферелли. Потому что хотел сохранить в своей памяти этот единственный и неподдельный жест радости, прощальную улыбку друга. Он желал ему издали всего самого лучшего, к чему могла стремиться душа молодого человека. Он сожалел, что не в человеческих силах вернуться назад. Известия из Флоренции только усиливали печаль изгнанника. Он знал, что коварному и хитрому наместнику мессеру Гвидо Симон де Баттифолле удалось добиться своих целей даже с большим успехом, чем он сам об этом мог мечтать. На выборах приоров, которыми он так старался манипулировать, Баттифолле добился того, чтобы из тринадцати избранных приоров почти все были сторонниками короля. Государственное устройство Флоренции изменилось без каких-либо беспорядков или изгнания жителей. Для неаполитанского государя деятельность наместника не только гарантировала пять спокойных лет сеньории, но и новое продление договора еще на четыре года, что давало возможность выгодного союза с основными флорентийскими банкирами. Если верить словам тех, кто прибывал из города на реке Арно, то новые правители продолжали защищать такое положение вещей в течение долгого времени, сделав город спокойным и мирным, содействуя его развитию и процветанию. В апреле 1317 года король Роберт добился, кроме всего прочего, мирного соглашения между Флоренцией, Сиеной, Пистойей и всей гвельфской лигой Тосканы и приверженцев гибеллинов ― Пизы и Лукки. Поэт радовался за свой город, за город своего детства, который все еще любил, хотя ему уже не было суждено ступить на родную землю.

Иногда, когда на него нападала меланхолия, Данте допускал мысль о том, что, возможно, этот жестокий и расчетливый наместник действовал из хороших, хотя и извращенных побуждений. Может быть, в его намерения не входило многое из того, что приписал ему Данте. Когда так бывало, то тайным уколом в его больном сердце отзывалась мысль о том, что он потерял последний шанс возвратить все то, за что он сражался. Ждала ли его впереди другая возможность, скиталец не узнал, потому что его душа поспешила соединиться с сущностью Творца. Это событие произошло, когда он выполнял ответственные задания своего покровителя.