Три прыжка Ван Луня. Китайский роман - Альфред Дёблин

Полковник медленно пошел с Ваном назад по дороге, отдал поводья коня одному из слуг; выйдя из тени, они прислонились к двум сосновым стволам, молча стояли друг против друга. Желтая соломенная накидка Вана сверкала в лунном свете; на поясе очень медлительного и спокойного армейского командира подрагивала золотая парадная сабля.

«Если ты и вправду страж и друг Ма Ноу, то, прошу, расскажи мне о нем — расскажи, как идут дела там в Монгольском городе, что делает и что говорит Ма, кто теперь его доверенные советчики».

«А что, господин младший военачальник с пантерой на нагруднике[168] не считает себя врагом „расколотых дынь“?»

«Меня зовут Хай, я командую кавалерийским полком. Но еще пару месяцев назад я не носил нагрудника с вышитой пантерой. Я был таким же, как ты, был одним из братьев, одним из тех, кто сейчас по ту сторону стены. Из-за моей манеры говорить они называли меня Желтым Колоколом. Ты, может быть, слышал это имя?»

«Нет, не слышал. Большинство тех, кто тебя знал, мертвы. А другие, как и ты, нас покинули».

Желтый Колокол печально улыбнулся, повернул большую голову к стене, по верху которой двигались черные точки — часовые.

«Я ушел не из страха; но об этом я не буду с тобой говорить, потому что ты еще остаешься их братом, остался им в такое скверное время. Я хотел бы услышать от тебя, как дела у Ма Hoy, какие настроения сейчас в городе».

«Говори что хочешь. Ты не собьешь меня с толку. Мы спокойны, неколебимо спокойны».

Желтый Колокол безотчетно и радостно дотронулся до груди Вана: «Вы спокойны, правда? О, как хорошо, как я благодарен тебе, незнакомец, за эти слова! Вы не оплакиваете свою участь, не считаете, что обречены на гибель? Это хорошо. Я ведь прискакал сюда только потому, что надеялся услышать, что-то подобное. Ма Ноу, значит, не упивается ненавистью и ни на кого не гневается…»

«Если ты был нашим братом, то знаешь: судьба против нас бессильна. Ваши войска или кто-то еще не могут причинить нам зла».

«Вы, ясное дело, говорите то же, что прежде. Но чтобы Ма Ноу не гневался! И не противился!»

«Ты опять стал солдатом. Ты не веришь в наши драгоценные принципы».

«Я верил в них раньше. И верю до сих пор. Не смотри на меня так. Я бы не прискакал сюда среди ночи, если бы между Ма и мною уже не было никакой связи. Ма Ноу — убийца „Расколотой Дыни“, в этом я уверен. Я был с ним рядом в те дни, когда он стал убийцей. Ему пришлось бы дольше и загодя готовиться к тому, чтобы сохранить жизнь всем братьям и сестрам, если бы он не дал сбить себя с толку этим сумасшедшим солеварам. Он был высокомерным и тщеславным, носил — в своем духе — боевой лук со стрелами и меч; он вовсе не был „поистине слабым“, не был настоящим братом из чудной „Расколотой Дыни“. Поэтому я и оставил его — ибо нуждался в очищении и мире для моего духа. Но это все не относится к делу».

«Хищный зверь на твоем нагруднике не кажется мирным».

«Как и висящий у тебя на груди меч. И все же мы оба стоим сейчас на краю этой равнины и смотрим на залитый лунным светом Монгольский город — отнюдь не с враждебными чувствами. Я — сам по себе — не изменился. Но Желтый Колокол звучит теперь в иной, чем прежде, тональности».

«Похоже, что так. Но, похоже, и песня у тебя уже не прежняя».

«Желтый Колокол видел пожар в монастыре: сестры тогда заперлись в кумирнях и сгорели живьем; братьям отрубали головы и кисти рук. Невозможно подготовиться к смерти за одну ночь, ни даже за один год; я думаю, для этого потребна долгая жизнь. А вся наша молодая поросль была скошена напрасно: тонкие, глубоко чувствующие, сильные братья и сестры лишились своих духов, лишились таким образом — я все время об этом думаю, я не в силах избавиться от подобных мыслей, — будто их умертвили случайно; именно случайно и именно умертвили, как если бы я здесь и сейчас был неожиданно умерщвлен тобою — только потому, что ты носишь меч без ножен, и я не успел бы бросить поводья и выхватить клинок. Через такую смерть они ничего не обрели. Но я теперь ношу с собой саблю».

«Зачем? Против кого? Твоя сабелька смехотворна. Ты мог бы оставить ее в сундуке с фамильными реликвиями, куда в свое время положил. Ни один из ваших не обнажит клинка, пока я тут. Не улыбайся: говорю тебе, все так и будет. Против кого хочешь ты употребить свою сабельку?» Ван схватился за ножны.

«Не против Ма Ноу, вопреки тому, что ты думаешь. Он-то и сам вскоре умрет — случайно. И Лян Ли тоже. Горе мне!»

«Против кого же тогда человек с пантерой на нагруднике обратит свою саблю?»

Желтый Колокол боролся с собой. Он отвернулся и смотрел теперь в сторону леса. «Против маньчжуров, которым я сейчас служу, — ради тех, по ту сторону стены, которых ты охраняешь и которых всех через два-три дня сбросят в общую могилу. Но я рад, что ты рассказал мне о них такие хорошие вещи. Все это не было неизбежным — то, что с ними случилось…»

«Судьба всегда неизбежна, Желтый Колокол, брат мой!»

«Если увидишь Ма Ноу, не рассказывай ему обо мне. Не рассказывай обо мне никому».

«Нам пора расходиться. Твои слуги уже направляются сюда. Куда ты пойдешь, когда оставишь лагерь маньчжуров?»

«Мы собираем людей, войска, много оружия. Нам не дано войти в Западный Рай; нашему поколению — нет, дорогой брат. Я хочу разыскать Ван Луня, который будто бы носит, как и ты, меч. Только это поможет, а более ничто. То, что ты, одиночка, вооружен мечом, уже ничего не даст. Не сердись, если я думаю иначе, чем ты. Ты волен вернуться в осажденный город или бежать из него, как поступил я».

«Где стоит твой полк? Я запомню».

«Под Пекином. О, дорогой брат, каким прекрасным путем идут наши сестры и братья, которые там, за стеной! Я ни о чем не молюсь так горячо, как о том, чтобы они нашли дорогу к Яшмовому озеру и чтобы Царственная Матерь[169] приняла их. Лунный свет такой яркий. Пусть же они легко найдут дорогу. Пусть их переправа будет легкой!»

Желтый Колокол отступил за ствол дерева. Они с Ваном обменялись поклонами, каждый дотронулся до плеча другого.

И Ван, не находя сна, опять принялся бродить между соснами.

предрассветных сумерках товарищи Вана выкатили двухколесные повозки из сараев владельцев, сдававших их напрокат, запрягли лошадей и направились к колодцу. Поскольку старого упрямого водоноса так и не удалось убедить устроить себе однодневную передышку, двое помощников Вана схватили этого человека, когда он еще затемно выходил из дома, заткнули ему рот паклей, замотали его в коровью шкуру, отвезли на украденной тележке в стоявший на отшибе полуразрушенный дом и бросили в одной из дальних комнат.

При первой утренней ездке в Монгольский город водоносы сопровождали своих «учеников», но потом разбрелись по домам и питейным заведениям. Отсутствие старика не бросилось им в глаза, поскольку этот чудак и прежде работал нерегулярно.

День был теплым. Ближе к вечеру товарищи Вана, похоже, забеспокоились, не протухли ли остатки воды в чанах, которые стояли открытыми на двухколесных повозках. Они обходили вокруг опустевших емкостей, похлопывали их по стенкам, нагибались и заглядывали внутрь — незаметно выливая на влажное дно содержимое своих фляжек.

И потом ужасный караван «поистине слабых», возглавляемый Ваном, совершил последний круг по Монгольскому городу; с опустевшими чанами они выехали через ворота, которые тут же за их спиной закрылись. Они быстро сполоснули и вымыли чаны, вернули телеги владельцам. Один из них побежал в дом, где лежал старый водонос, и прорезал дырку в коровьей шкуре, чтобы беспомощный пленник сумел освободиться.

На городских стенах, среди вооруженных защитников Ма Ноу, до вечера продолжалась оживленная деятельность. Там были уверены, что Ван Лунь уже спешит им на помощь с могучим войском; о численности этого войска спорили, однако никто не сомневался; оно было огромным, гораздо больше той армии, которую собрал своими силами цзунду провинции. У подножья стены, в черте Монгольского города, вооруженные приверженцы Ма Ноу соорудили хижины, разобрав близлежащие деревянные дома, в которых они чувствовали себя неуютно. Повсюду громоздились кучи строительного мусора, обожженных кирпичей; люди выкопали глубокие канавы, в которые напускали воду, когда могли достать ее, — чтобы месить глину. Ситник и тростник складывали пластами — в высокие стога — на прилегающих улицах. Это сено использовали, подмешивая в глину, чтобы заделывать бреши в стенах. В тот вечер на строительной площадке царил невероятный шум. Громадную брешь, которую раньше из-за недостатка времени лишь поверхностно залатали, восстановив внешний ряд кирпичной кладки, теперь предстояло заполнить по-настоящему. Ее на всю глубину стены забили камнями, песком и глиной, соломой. Ворота в Нижний город заперли на засов и дополнительно укрепили поперечными штангами. Горожане забаррикадировали ворота и со своей стороны, чтобы сражение между провинциальными войсками и осажденными не выплеснулось за пределы Верхнего города.