Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2) - Андрей Курков

Глава 25

Утро было не по-весеннему хмурое. Тяжелые черные тучи висели низко над землей, и было просто удивительно, что дождь еще не шел.

Комендант рабочего барака Санабаев, одноногий инвалид, любивший беспричинно материться, стукнул деревянной ногой в фанерную дверь и крикнул: "Чай!"

Добрынин встал с койки, потянулся и подошел к маленькому окошку. Потом обернулся. Ваплахов все еще лежал, глядя на серый в водяных подтеках потолок.

- Что, чай не хочешь? - спросил народный контролер.

- Хочу.

Одевшись, они спустились со второго этажа в рабочую столовую. Налили себе по кружке и уселись за скособоченным длинным деревянным столом. За этим же столом с другой стороны сидели, фукая на чай, три пожилые женщины и малорослый старик - рабочие цеха противогазов энского завода. Старика Добрынин знал. Звали его Степан Степаныч; каждое утро он приносил в комнату контроля десять противогазов - по два из каждой партии.

- Степаныч, - окликнул старика Добрынин. - Ты бы нам пару мальчишек в подмогу дал, а то ведь не успеем норму контроля сделать!

- Дам, Павлуша, дам, - пообещал старик. - Только не сегодня. Завтра дам.

Добрынин вздохнул и уставился в свою кружку. Наступивший день обещал снова быть длинным и трудным.

Полчаса спустя Добрынин и Ваплахов, расписавшись в заводской книге прихода и ухода, зашли к себе в контролерскую и переоделись в черные суконные комбинезоны. Добрынин открыл вентиль, подававший газ в испытательную камеру. Потом присел за столик.

Контролерская комната отличалась особенной теснотой, являя собою всего лишь коридорчик от входной до тяжелой железной двери с резиновыми уплотнителями по краям; за этой второй дверью в тусклом свете слабосильной лампочки, свет которой едва "разгонял" горчичный газ, и проводили свои рабочие дни народный контролер со своим помощником, выскальзывая оттуда лишь на несколько минут четыре раза в день, чтобы снять испытанный противогаз, вытереть грязным вафельным полотенцем пот с лица, вдохнуть немного нормального воздуха и, одев новый противогаз, снова вернуться на деревянную лавку испытательной камеры.

Степаныч запаздывал, и, чтобы не терять времени зря, Добрынин решил заранее заполнить отчет о выполненной дневной норме. Открыл гроссбух, заложенный на нужной странице огрызком химического карандаша. Записал норму себе и урку-емцу, поставил обычное время окончания работы - десять вечера - и расписался.

Тут как раз Степаныч противогазы принес. Добрынин и Ваплахов без лишних слов взяли по одному, проверили резиновые швы, натянули шлем-маски и, кивнув старику, прошли в испытательную камеру.

Степаныч глянул на карманные часы, потом придавил своим слабым весом железные двери, пока они не вошли в специальные пазы. Проверил вентиль и ушел в свой цех.

В тусклом свете испытательной камеры урку-емец и Добрынин уселись на лавку.

Теперь надо было отвлечься от трудностей дыхания, и поэтому каждый задумался о чем-то своем.

Около трех, когда Добрынин и Ваплахов заканчивали испытывать третью пару противогазов, в железную дверь постучали.

Контролер с помощником вышли в коридорчик, стащили с себя шлем-маски и, немного очухавшись и вдохнув полные легкие воздуха, увидели перед собой Акимова, партсека завода.

- Перекур! - объявил он с улыбкой на лице. - Сегодня у нас тут мероприятие в пересменку... Пошли!

В красном уголке завода уже сидели пятнадцать-двадцать женщин в ожидании мероприятия. Степаныч тем временем заталкивал тяжелую дубовую трибуну в левый угол сцены, освобождая место.

- Садитесь, - Акимов кивнул на первый ряд. - Сейчас еще работники кухни подойдут...

Когда работники кухни подошли и уселись рядом с контролерами в первом ряду, партсек Акимов вышел на сцену.

- Дорогие товарищи! - сказал он. - Сегодня у нас в гостях московский артист Марк Иванов с говорящим попугаем. Пожалуйста, поприветствуем гостей!

Под недружные аплодисменты в помещение красного уголка вошли двое в чем-то похожих друг на друга мужчин. У одного из них черной повязкой были завязаны глаза, в руке он держал зачехленную клетку. Шел он, уцепившись рукой за своего напарника, и при этом сильно хромал. Второй мужчина заботливо предупреждал хромого и невидящего о ступеньках и поворотах. Наконец они остановились на сцене. Тут зрячий вытащил из клетки большого попугая, посадил его на плечо напарника, что-то шепнул ему и отошел.

- Господи! - охнула негромко женщина во втором ряду. - Что из людей война делает!..

- Ну, читай! - скомандовал человек с повязкой на глазах.

Попугай посмотрел на собравшихся зрителей, покрутил клювом из стороны в сторону, потом задрал клюв к потолку, словно припоминал что-то, и так, глядя в потолок, стал декламировать.

... Озаряемый войной,

Я пишу тебе одной,

И бумага для письма

Необычная весьма...

Внезапно попугай замолчал, опустил взгляд на зрителей и, выдержав паузу, продолжил:

... У меня над головой

Вал проходит огневой.

Я пишу, а этот вал

Все сметает наповал...

- Вот это да... - прошептал пораженный Добрынин. - Ты видишь?

Ошарашенный не меньше Добрынина, Ваплахов кивнул.

- А они давно из Москвы? - Добрынин наклонился к сидевшему по другую сторону от него партсеку.

- Нет, наверно...

- Слушай, Акимов, а может, пригласим их на бутылочку, вместе с попугаем? А? Партсек задумался.

- Они же вдвоем придут... - произнес он.

- Ну да, - Добрынин кивнул. - Артист и птица.

- Не-е, с ними еще инструктор от ЦК, который его на сцену выводил.

- Ну и что? - недоуменно спросил Добрынин.

- Может, он не пьет?

- Давай на чай позовем, а там посмотрим, - предложил народный контролер.

- Ну ладно, - согласился партсек. - Я сам им скажу. А птица продолжала от души читать, и многие женщины уже всхлипывали и утирали слезы.

- Слушай, Акимов, - снова наклонился Добрынин к партсеку. - А он что, слепой?

- Нет, нельзя ему завод видеть, понимаешь. Мы ж секретные...

- А-а-а... - Добрынин кивнул.

Тем же вечером в маленькой избенке, реквизированной у семьи дезертира и переданной партсеку, собрались за одним столом Добрынин и Ваплахов, Акимов и Парла-хов, и, конечно, Марк Иванов с Кузьмой. У Иванова снова были завязаны глаза. Он сидел как-то настороженно и неподвижно, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому произнесенному невидимыми собеседниками слову.

Первым делом познакомились.

Потом Добрынин шепотом спросил у Акимова: а нельзя ли артисту хотя бы тут глаза развязать, все-таки не завод уже? Акимов вывел Парлахова на минутку в сени, а когда вернулся, прошептал контролеру:

- Нельзя, мы ж с тобой тоже секретные, а Родина артистам не доверяет.