Детектив и политика 1991 №6(16) - Ладислав Фукс

убийствах. Где были сегодня днем? Что делали? И не забудьте, Клаудию Темминг вы тоже убили.

Брикциус выдохнул дым и разжал губы.

— Нет! — выкрикнул. — О чем вы?! — И закашлялся.

— Спрашиваю, где были днем, что делали? Признавайтесь, в этом единственное ваше спасение, иначе — виселица. На другое не рассчитывайте. Нет, пожалуй, вас гильотинируют, а не повесят, и вы станете на голову короче. Потечет кровь, ваша кровь…

Стопек затравленно смотрел на Хоймана.

— Гильотины не существует.

— Еще как существует, могу даже показать, если не сознаетесь. Вы убили в Кнеппбурге, в Цорне, в Оттингене… вот этим оружием. — Хойман достал пистолет, прицелился в Брикциуса. Тот встал, пот продолжал струиться со лба, по грязному лицу размазалась засохшая кровь.

— Я не убивал, — прохрипел он в третий раз, — не убивал…

Он еще хотел что-то сказать, но Хойман внезапно вырвал у него сигарету, отбросил, схватил за горло и закричал:

— Говорите! Даю последний шанс! Ваша жизнь ничего не стоит, выродок вы несчастный! Других справедливо покарали за меньшую вину, а вы надеетесь избежать казни! Никчемное создание, вы кровью смоете свои преступления. Спасет вас только признание, говорите! Вы что же думаете, я просить вас стану, негодяй! Ваша вина доказана. Признавайтесь в четырех убийствах, не то… — Хойман тряс его изо всех сил, кровотечение у арестанта возобновилось, руки советника были в крови.

Стопек-Брикциус бился, хрипел:

— Двоих… двоих я убил… — Кровь толчками выбивалась из горла. — Только двоих, девчонку и мальчишку… больше ничего не знаю… Темминг не я убивал, я только следил за ней… в Оттингене вашем я никогда не бывал, клянусь! Там был…

Но прежде, чем он успел выговорить "кто-то другой", Хойман схватил его за подбородок и, проверив, нет ли у него во рту какой-нибудь таблетки, толкнул на койку.

"К сожалению, мерзавец, в Оттингене действительно был кто-то другой", — гудело в разгоряченном мозгу Хоймана.

Он кивнул Ване, и тот постучал в волчок.

— Он признался в убийствах, совершенных в Кнеппбурге и Цорне, — объявил Хойман, выходя с комиссаром в коридор, — и в убийстве в Оттингене, — добавил он.

Ваня подтвердил.

— А сегодня днем в Мерклине он убил моего сына.

Ваня опять кивнул.

Тревога в Центре криминалистики была объявлена раньше, чем Хойман успел вымыть руки. Ужас охватил всех бывших здесь в это ночное время.

Через пятнадцать минут шестеро полусонных полицейских с Ваней во главе выехали из города на большой полицейской машине на автостраду и направились к деревне Мерилин. За первой машиной сразу же выехала вторая. Они достигли каменного моста и стали подниматься на холм.

Было 00.30.

XXII

После отъезда Вани советник ненадолго покинул подземный коридор и на лифте поднялся на пятый этаж. Было пусто и тихо, как бывает ночью в учреждениях. Но Хойман не пошел в свой кабинет, а поднялся еще на два этажа и открыл чердак. Он зажег свет, запыленная лампочка слабо светила. В полумраке Хойман вошел в чердачное помещение со множеством деревянных и бетонных перекрытий. Тишина стояла, какой и полагается быть в полночь на чердаке. У одного из перекрытий Хойман достал пистолет Брикциуса, снял предохранитель и подошел к месту, где крыша соединялась с полом железным столбом. Он вытянул руку и выстрелил в столб. Хойман знал, что выстрела внизу не услышат. Поднял с пола пулю и гильзу, спрятал в карман и на лифте с пятого этажа спустился в подвал. Там подсел к столу дежурного сержанта, подперев рукой голову. Молодому сержанту раньше только издали приходилось видеть шефа криминальной полиции, а тут шеф сел за его стол в такую страшную минуту. Что он мог сделать для него? Подать крепкий чай, единственное, что было под рукой.

— Не беспокойтесь, — сказал ему Хойман.

Сержант был благодарен шефу за эти слова. Двое надзирателей в конце коридора стояли почти по стойке "смирно", они не отважились сесть на скамью, которая тут стояла. Хойман посмотрел на них, перевел взгляд на двери камер, не смотрел только на дверь камеры Брикциуса.

Он допивал чай и закуривал новую сигарету, когда подошел инспектор Мелк, бледный и измученный. Сержант уступил ему место. Мелк не знал, говорить ли Хойману в столь страшную для него минуту о результатах предварительного допроса гангстеров, но Хойман спросил его сам.

— Они отрицают, — сообщил Мелк, — что знали об убийствах, говорят, им и в голову не могло прийти, что Брикциус способен на такое, что имеет отношение к убийствам, о которых писали газеты. И только когда были напечатаны и показаны по телевизору фотографии и, главное, когда была назначена премия, до них дошло, что к чему.

Мелк собрался с силами и тихо сказал:

— Господин советник, он сумасшедший, ему нельзя верить, вдруг он признался в состоянии аффекта, поддавшись мстительному чувству. Как он мог убить вашего сына? И почему в деревне? Он же психопат…

— Он признался в здравом уме и твердой памяти, — отрезал Хойман. — И сын действительно сегодня куда-то собирался.

— Может быть, отдохнете? — спросил Мелк.

— Я подожду здесь.

Он остался сидеть за столом сержанта, глядя то на полицейских в конце коридора, то на двери камер. Отдал Мелку пистолет Стопека-Брикциуса.

— Заберите эту мерзость, прошу вас, теперь пистолет не имеет значения, преступник признался.

Мелк взял оружие.

Надзиратели приступили к обходу камер, Хойман устало следил за ними. Проходя по коридору, надзиратели заглядывали в глазки. Когда один из них подошел к камере Брикциуса, Хойман погасил сигарету. Мелку показалось, что шеф не в силах больше бороться с усталостью. Надзиратель заглянул, обернулся к сержанту, который стоял неподалеку, открыл камеру и вошел. Сержант бросился за ним. Вскоре они вышли, и сержант, бледный и испуганный, сообщил:

— Мертв.

Хойман тяжело поднялся, приблизился к отворенной двери и заглянул. Стопек-Брикциус лежал, застывший в судороге, с залитым кровью лицом.

— Легко отделался, — констатировал Хойман, — слишком легко.

И пошел к лифту. Доехав до своего пятого этажа, он на этот раз направился к кабинету. Зажег лампу, сел за стол, подперев голову ладонью, и на минуту прикрыл глаза. Мертвая тишина охватила его. Сквозь прикрытые веки он видел свет лампы. Между небом и землей не оставалось больше ничего, что бы он хотел узнать или сделать. Никчемный мерзавец, который не имел права видеть солнце, подох. Отлично. Но его сын, Вики… Через час или два вернется из Мерклина Ваня с людьми…

"Это было необходимо", — так сказал он Ване. Комиссар уже все знал, когда вместе с Хойманом был в камере Стопека.

Но откуда-то из самых глубин, вместо щадящих слов о том, что другого выхода не было,