Хмельницкий. Книга первая - Иван Ле

— Кривоноса? Это тот из вольных подолян, Максим Кривонос, что на их манер «бысь», «мись» говорит?

— Да тот же, тот. Спрашиваю: не там ли он случаем? — Гуня показал рукой на деревянный дом, возвышающийся над кустами терна и цветами.

— А где же ему быть! Но я знать не знаю и ведать не ведаю, не велено, пан атаман…

— Ну и хорошо, раз не велено — не говори! — посмотрел он на своих громко засмеявшихся спутников. — Возьмите, хлопцы, коней. Нам на раду.

— И ему? — спросил Федь, кивнув головой в сторону Богдана.

— Именно пану Богдану и нужен Максим Кривонос, — решительно сказал Гуня, пропуская впереди себя молодого казака в малиновом кунтуше.

— Подожди, подожди, пан Дмитро! — крикнул дежурный у ворот. — Пускай уж лучше джура позовет Максима. Беги, Яков! Скажи, пан Кривонос срочно нужен атаману… Да вон и сам казак — легок на помине. Пан Максим!..

— Бегу. Спешу. Сам бог вас посылает!.. — выкрикнул Кривонос.

Богдан с Гуней прошли в ворота. Им навстречу по дорожке спешил Кривонос, без шапки, разгоряченный и, по всему видно, обрадованный, но, как обычно, суровый, с нахмуренными клочковатыми бровями.

— Со счастливым прибытием, пан Хмельницкий! — крикнул он, обращаясь к стоявшему за воротами подстаросте. — Рад видеть в полном здравии брата Богдана!.. — И он крепко, по-мужски, порывисто обнял и поцеловал юношу.

— Вижу в окно, вы подъезжаете к воротам. И кстати же ты, Богданко, прибыл! Здесь как раз такая перепалка идет между нашими полковниками… Знаю ведь… Богдась у иезуитов латынь изучал, а пан Дорошенко поспал джуру к батюшке-настоятелю, чтобы он полковникам ту латынь прочитал в послании гетмана Жолкевского к казакам. Может быть, ты, Богданко, поможешь им справиться с клятым посланием королевского гетмана? Батюшка ведь только по-церковному умеет, а пан Петр Конашевич до сих пор не приехал из Киева. Минута дела, пан подстароста. Отпустите хлопца, а то полковничий писарь ничего не смыслит в панской грамоте!.. Пан Дмитро, — обратился он к Гуне, словно уже получил согласие Богдана, — пусть-ка ваши казаки устроят где-нибудь пана чигиринского подстаросту на постой с его людьми, а немного погодя я приведу туда казака Богдана…

11

В Белую Церковь по западной дороге прибыл с войсками Станислав Жолкевский. Гетман, которому уже было под семьдесят лет, чувствовал, что с каждым днем ему становится все тяжелее и тяжелее носить бремя «прославленного победами рыцаря Речи Посполитой». Оглядываясь на пройденный путь, убеждался, что в самом деле сделано немало. Но и все-таки долго топчется что-то он на одном месте. Еще в славные времена Стефана Батория, после победы над шведами, он вышел на это политое кровью гетманское поле деятельности. И идет с той поры, не минуя луж крови, не закрывая ушей от громких стонов сраженных. После смерти друга и родственника Яна Замойского он должен был бы занять пост коронного гетмана, уступив поле брани более молодым. И вот уже скоро будет десять лет, как он ждет этой королевской милости, таская саблю польного гетмана по тернистым путям возвеличенной его победами Польши…

И в этот раз снова прибыл усмирять казацкую вольницу.

— «Казацкая вольница»… — вслух высказал свою мысль и засмеялся. — Не считает ли пан Януш, что в этот постулат «вольница», прямо как в бога, веруют хлопы, выросшие на украинских просторах? — спросил Жолкевский Януша Острожского, одного из самых рьяных членов сеймовой комиссии, выделенной для усмирения казаков.

— Нет, прошу вельможного пана гетмана, о чем здесь думать, — скучающе заговорил Януш. Он укладывался на ковер, в тени раскидистых груш во дворе замка, чтобы отдохнуть от дорожной жары. — Просто хлопы распустились, беря пример с лайдацкого низового казачества, и сами же мы виноваты, что распустили…

Вельможный гетман промолчал. Он понимал, что казацкая часть населения на Украине не только увеличивалась количественно, но и все глубже осознавала свои человеческие права. Гетман-магнат даже в таком зрелом возрасте должен был кривить душой, соглашаться на словах с общим мнением, твердить о том, что «хлопы распустились». Это уже стало аксиомой. Он скрывал трезвое мнение убеленного сединой человека, обладавшего государственным опытом, опасаясь уронить шляхетскую честь, опасаясь и настойчивости, с которой украинский народ требовал обещанных казацких прав.

Уже два дня гетман сидит в Белой Церкви, поджидая остальных членов комиссии. Мог бы и не ждать, но что сделаешь, имея с собой горстку жолнеров, окончательно разложившихся во время пацификации украинских хлопов, избалованных легкой добычей. А Жолкевский иначе и не представлял себе разговора с «прощелыгами», как на языке оружия. Одно дело понимать, к чему стремится люд украинский, а другое — идти ему на уступки.

Нет покоя Речи Посполитой. Каждый день, каждую ночь нужно быть на страже, ожидая нападения турок… Наша политика на границе превратилась в какой-то туго затянутый мертвый узел. С одной стороны казаки — внушительная в современных условиях вооруженная сила, на которую Корона опирается в борьбе с теми же турками, а с другой — эта сила становится страшной угрозой могуществу шляхты! Вот и выбирай тут!

И снова, вопреки здравому смыслу и собственной совести, Жолкевский торопился разрубить этот сложный узел взаимоотношений польской Короны с казаками.

В Терехтемиров он послал с письмом к казакам подающего надежды, но несчастливого зятя своего Станислава Конецпольского. Этот шляхтич сравнительно молод, энергичен, в расцвете сил и безусловно искренне предан интересам Речи Посполитой.

В своем послании Жолкевский советовал казакам не цепляться за устаревшие требования, смириться и разойтись по домам, оставив в реестре лишь около трех тысяч казаков для несения сторожевой службы на южной границе. Советовал также не забывать и о том, что стало с непослушным Наливайко. Ведь и сейчас он прибыл на Украину не один, а с войском!

Эти заключительные слова послания немного пугали старого гетмана. Ведь войска-то и не было, а была горсточка — «жменя», как говорят хлопы. К счастью, прибыл Януш Острожский с отборным княжеским полком. Это уже была сила, и, опираясь на нее, гетман мог пригрозить неугомонным хлопам.

Как раз во время беседы с князем Янушем под раскидистой грушей джуры сообщили о прибытии остальных членов комиссии с немалочисленными вооруженными отрядами. Наконец-то! Вместе с Янушем Заславским прибыли конные солдаты — рейтары, подошел подольский полк каменецкого старосты Калиновского, а с ним и Ян Данилович, явившийся тоже не с пустыми руками. Вместе с шестьюстами жолнерами самого гетмана войско старост представляло собой надежную вооруженную силу! Теперь-то голос гетмана будет звучать убедительно, если придется разговаривать с «панами казаками» и языком сабли. К сожалению, это единственный убедительный разговор, испробованный гетманом еще на Солонине!..

— Наконец, уважаемые паны, наконец! — здороваясь, высказал гетман свое удовлетворение тем, что съехались все члены комиссии, да еще с таким войском. — Никаких радикальных мер, прошу панов, я не предпринимал до приезда членов комиссии.

— Встречались ли вы, вашмость, с верховодами тамошней казацкой черни? — спрашивал Данилович, больше на правах мужа любимой дочери гетмана, нежели члена комиссии.

— Пан Янек все с шуточками… — ответил гетман. — Считаю, что принимать у себя казацких представителей — провозглашать vivat[73] хлопам — это… сто крот дяблов! Кроме того, зачем давать им легальную трибуну, с которой они могли бы требовать «давно обещанные привилегии». Как представитель сеймовой комиссии я направил в Терехтемиров пана Станислава Конецпольского с ультимативным посланием к их сборищу.

— И как гетман, прошу вельможного пана, — угодливо добавил Заславский.

— Паны будут отдыхать или совет держать? — не спрашивал, а предлагал Жолкевский. Старому вояке надоело ждать. Он хотел действовать. — Наши противники, уважаемые паны, стянули в Терехтемиров не только представителей казацких полков, но также и представителей от всех лайдацких шаек, которые промышляют на Украине. На сборище, кажется, прибыли и русские казаки с Дона…

— А по какому поводу явились донцы? — заинтересовался Калиновский.

— Для разбоя повод один: «поход против басурманов», прошу панов. Ведь наши Дорошенки, Барабаши, Яцки и поседевший в морских походах Бурляй, видите ли, в Европе провозглашены учителями морских баталий!.. — горячился Жолкевский.

— Вельможный пан Станислав не назвал еще одну восходящую звезду морских баталий, пана Сагайдачного, — вставил Януш Острожский.

Жолкевский, повернувшись к Острожскому, пытливо глянул на него, стараясь понять: насколько серьезно говорил тот о воспитаннике острожской коллегии. О Сагайдачном у него было свое мнение, на него он возлагал немалые надежды.