Познание России: цивилизационный анализ - Игорь Яковенко

Ситуация начинает изменяться лишь на пороге Нового времени. Рационализм, Просвещение, идеология прогресса, промышленная революция, размывание традиционного общества задают новый мировоззренческий контекст. Атеистический XIX век изменяет точки отсчета. В обществах, переживающих широкие модернизационные преобразования, эсхатологическая тема тускнеет и маргинализуется.

Люди начинают увязывать свои надежды на изменение мира к лучшему с политическими и социальными реалиями. Эсхатологическое томление смещается на периферию христианского космоса, в общества вступающие в процессы модернизации.

ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ В РУССКОЙ ИСТОРИИ

На Руси эсхатологические мотивы фиксируются буквально с момента принятия новой веры. Согласно летописной традиции образ Страшного Суда оказался решающим аргументом, с помощью которого проповедник христианской веры склонил князя Владимира к христианству, и в это свидетельство можно поверить. На воображения язычника, дозревшего до идеи единого Бога, образ Страшного Суда должен производить неизгладимое впечатление.

В первые века истории отечественного христианства эсхатологические представления закрепляются в элитной среде, которая энергично транслирует их «вниз». Князь Ярослав Мудрый, сделавший ставку на христианство, разворачивает в Киеве широкую строительную программу. Историк Игорь Данилевский обращает внимание на то, что создаваемая князем структура города копирует Иерусалим. Топология храмов и монастырей, наличие «Золотых врат» соответствуют структуре Иерусалима, прочитываемой благочестивым христианским сознанием122. Перед нами не просто идеологическая программа, повышающая статус молодого государства, и претензия на translatio imperii. Все эти претензии возможны лишь в контексте эсхатологического сознания. Покуда мир пребывал в историческом времени, сакральные центры христианского космоса — Иерусалим и Константинополь — находились на своих местах. Приближение конца времен меняет географию Вселенной, сакральные центры смещаются, история завершает движение свое.

Проходит не так много времени. Киев приходит в упадок, политическое доминирование перемещается на северо-восток, И князь Андрей Боголюбский отстраивает теперь уже город Владимир по подобию Иерусалима. Наконец, в XVII в. патриарх Никон строит свою резиденцию под Москвой — Новый Иерусалим. Главный храм монастырского комплекса представляет собой точное подобие Иерусалимского Храма. Русская религиозная мысль болеет идеей Нового, последнего Иерусалима.

Знаменитое послание инока Филофея Великому князю Василию III (1523–1524 гг.), заключавшее в себе всю историософию русского православного царства, фиксирует эсхатологическое видение реальности, сложившейся после 1453 г. Обращаясь к этому документу надо помнить, что Новый Рим — обозначение Константинополя в византийской официальной лексике. Тезис «Москва — Третий Рим» фиксирует факт translatio imperii. Вечная империя нашла свое новое, причем последнее, выражение, ибо «четвертому (Риму) не быти». Последний, Третий Рим не обозначает тысячелетнего царства, как это может представиться позднему атеистическому сознанию. Это царство, которому предстоит встретить Конец времен. Концепция инока Филофея энергично ассимилируется церковно-государственной традицией. Через двадцать лет текст послания включен митрополитом Макарием в Великие Минеи Четьи. Отрывки из послания занесены в Кормчую книгу, в «Уложенную грамоту об учреждении патриаршества».

Анализируя смысловую структуру царского летописца, И. Данилевский приходит к выводу о том, что летописец представляет собой своеобразный отчет перед Вторым пришествием. Современные историки (в частности, тот же Данилевский, А. Юрганов) связывают политику Ивана Грозного с ожиданиями Страшного Суда.

Нам сложно судить о том, в какой мере христианство затронуло актуальную культуру широких масс в первые века после принятия христианства. Историки сходятся на том, что христианизация широких народных масс приходится на эпоху татаро-монгольского ига. Общество Московской Руси предстает уже христианским. Формируется народная вера, в которой значительное, если не центральное, место занимают эсхатологические представления. Памятники самого разного рода — иконописные подлинники, посвященные эсхатологическим сюжетам сочинения святых отцов и благочестивых праведников (св. Ефрема Сирина, Палладия Мниха), апокрифические сказания, украшавшие рукописные книги миниатюры, духовные стихи, дешевые ярмарочной работы гравюры, сочинения, вышедшие из старообрядческой и сектантской среды, содержавшие рассчеты наступления последних времен и пришествия Антихриста, рукописные и старопечатные книги, изготовлявшиеся в тысячах экземпляров литые иконки на сюжет Страшного суда… Эти и другие материальные свидетельства духовной жизни прошлого раскрывают масштаб бытования эсхатологических представлений, показывают апокалиптическое видение как универсальный способ осмысления реальности.

Укорененность эсхатологических представлений в широких массах — самое надежное свидетельство христианизации всего российского общества. Бытовое православие являло собой христиано-языческое синкретическое целое. Народ не знал догматики, в низовой среде формировались самые фантастические доктрины. Однако в рамках эсхатологической перспективы мышление книжника из патриаршей среды и набожного крестьянина совпадало. В 7000 (1492) г. Московское царство ждет Конца времен. Выход из Средневековья всегда актуализует эсхатологические настроения. Книжники эпохи Смутного времени называют Лжедмитрия Антихристом и соответствующим образом подают Григория Отрепьева. Вскоре эсхатологические ожидания воскресают в связи с церковным Расколом. Второго пришествия ожидают в 1666 г., ибо 666 — число Зверя. Старообрядцы видят антихриста в Петре I, а в петровских реформах — знамение Конца времен. Надо сказать, что эсхатологические представления занимают особое место в смысловом пространстве старообрядчества. Образ же Антихриста — имеет исключительный характер.

Адресованная широким массам во времена Отечественной войны 1812 года казенная пропаганда называет антихристом Наполеона. Как замечает С. Чесноков, отмена крепостного права, ломка традиционного уклада жизни, последовавшая за этим радикализация общества и убийство Александра II оживляют апокалиптическое сознание. Царствование Александра III отодвинуло эти тревожные настроения на второй план. Однако восшествие на престол Николая II и возрождение революционной ситуации вновь актуализует апокалиптическое сознание. К этому присоединяется напряженное ожидание нового XX века, наступление которого рождает повод для апокалиптических предчувствий123. Такие настроения были особенно сильны в среде религиозно ориентированной российской интеллигенции (Вл. Соловьев, Лев Тихомиров, В. Розанов, Д. Мережковский и др.) Апокалиптические ожидания обостряются перед Первой мировой войной.

Здесь же можно вспомнить один из внешнеполитических сюжетов русской истории. Апокалиптическая по своему происхождению идея «креста на Святую Софию» живет в сознании политической и интеллектуальной элиты России с XVII века до 1917 года. Алексей Михайлович ограничивается декларациями и сетованиями. Петр I выступает с проектами общеевропейской коалиции. Екатерина II реализует развернутую политику, направленную на овладение Константинополем. Войска Александра II стоят в Сан-Стефано в 11 верстах под стенами Константинополя. Николай II во время войны подписывает с союзниками по Антанте секретные протоколы, передающие Константинополь России. Показательно, что в этом устремлении российская власть и российская общественность едины. Имперская бюрократия смыкается с такими поэтами, публицистами, мыслителями, как Тютчев, Константин Леонтьев, Достоевский, Милюков, С. Булгаков. В прагматическом смысле, с точки зрения Realpolitik, цель овладения Константинополем либо сомнительна, либо несоразмерна тому месту, которое эта идея занимала в сознании русского человека. Она заведомо не покрывается пошлым контролем над проливами. Последний — не более, чем рационализация, которой грешил, в частности, “Милюков-Дарданельский” И в теле Российской империи и в любых иных политических комбинациях тень Византии не принесла бы России ничего, кроме проблем и разочарований. Тяга к Святой Софии иррациональна. За нею стоит стремление переиграть историю, снять травмирующий сознание православного книжника исторический синдром, отменить поражение 1453 года и начать отсчет Последних времен.

Обобщим: апокалиптическое сознание оказывается своеобразным общим знаменателем, объединяющим власть и подвластных, паству и пастырей, элиту и интеллигенцию, православных и старообрядцев, людей традиционной культуры и утонченных интеллектуалов. В России эсхатология предстает универсальной моделью осмысления реальности.