Гоголь - Борис Соколов

А. К. Воронский в книге «Гоголь» (1934) утверждал по поводу В. на х. близ Д.: «Фантастическое у Гоголя отнюдь не внешний прием, не случайное и не наносное. Удалите черта, колдуна, ведьм, мерзостные, свиные рыла, повести распадутся не только сюжетно, но и по своему смыслу, по своей идее. Злая, посторонняя сила, неведомо, со стороны откуда-то взявшаяся, разрушает тихий, безмятежный, стародавний уклад с помощью червонцев и всяких вещей вот в чем этот смысл. В богатстве, в деньгах, в кладах, — что-то бесовское: они манят, завлекают, искушают, толкают на страшные преступления, превращают людей в жирных скотов, в плотоядных обжор, лишают образа и подобия человеческого. Вещи и деньги порой кажутся живыми, подвижными, а люди делаются похожими на мертвые вещи; подобно Чубу, куму, дьяку они благодаря интригам черта превращаются в кули».

«ВЗГЛЯД НА СОСТАВЛЕНИЕ МАЛОРОССИИ»,

статья, вошедшая в состав сборника «Арабески». Впервые под названием «Отрывок из Истории Малороссии. Том I, книга 1, глава I» была напечатана в «Журнале Министерства Народного Просвещения» (1834. Ч. 2. № 4. Отд. 2) с подписью «Н. Гоголь» и подстрочным примечанием: «Автор избрал первую главу Истории Малороссии для помещения в Журнале, потому что она представляет нечто целое и вместе служит введением в саму Историю. Приложения и ссылки отлагаются за недостатком места».

Ранее Гоголь опубликовал «Объявление об издании Истории Малороссии» сразу в трех местах: в «Северной Пчеле» (1834. № 24. 30 января), в «Московском телеграфе» (1834, № 3) и в газете «Молва» (1834, № 8). Там, в частности, говорилось, что «я не называю историями многих компиляций (впрочем, полезных как материалы), составленных из разных летописей, без строгого критического взгляда, без общего плана и цели, большею частию неполных и не указавших доныне этому народу места в истории мира… Около пяти лет собирал я с большим старанием материалы, относящиеся к истории этого края. Половина моей истории почти готова, но я медлю выпускать ее, подозревая существование многих источников, мне неизвестных, которые, без сомнения, где-нибудь хранятся в частных руках. И потому, обращаясь ко всему, усердно прошу имеющих какие бы то ни было материалы: записки, летописи, повести бандуристов, песни, деловые акты, особливо относящиеся к первобытной Малороссии, — присылать их мне, если нельзя в оригиналах, то в копиях».

11 января 1834 г. Гоголь писал М. П. Погодину: «Я весь теперь погружен в Историю Малороссийскую и Всемирную; и та, и другая у меня начинают двигаться…» Возможно, слова Гоголя о том, что половина «Истории Малороссии» была уже почти готова, — это блеф. Кроме В. на с. М. сохранился только отрывок из «Истории Малороссии», посвященный размышлениям гетмана Ивана Степановича Мазепы (около 1629–1709). Он был впервые опубликован в т. 6 10-го издания «Сочинений Н. В. Гоголя» (СПб.; М., 1896) под заглавием «Размышления Мазепы». Там Гоголь вложил в уста Мазепы рассуждения о необходимости в союзе с каким-либо из европейских государств отстоять независимость народа, дышавшего «вольностью и лихим козачеством», хотевшего «пожить своей жизнью», от самовластья Петра. Но, по мнению писателя, украинский народ имел «не только необходимость, но даже и нужду, как после увидим, покориться. Их необыкновенный повелитель стремился к тому, чтобы возвысить его, хотя лекарства его были слишком сильные». Однако главы об измене Мазепы, равно как и других глав «Истории Малороссии», Гоголь так и не написал. Впрочем, нельзя исключить, что рукописные главы «Истории Малороссии» могли быть уничтожены Гоголем незадолго до смерти вместе с большей частью своего архива. В В. на с. М. Гоголь писал о монгольском нашествии, которое «наложило на Россию двухвековое рабство и скрыло ее от Европы. Было ли оно спасением для нее, сберегши ее для независимости, потому что удельные князья не сохранили бы ее от литовских завоевателей, или оно было наказанием за те беспрерывные брани, — как бы то ни было, но это страшное событие произвело великие следствия: оно наложило иго на северные и средние русские княжения, но дало между тем происхождение новому славянскому поколению в Южной России, которого вся жизнь была борьба…» По мнению Гоголя, в Малороссии большая часть общества состояла «из первобытных, коренных обитателей южной России. Доказательство — в языке, который, несмотря на принятие множества татарских и польских слов, имел всегда чисто славянскую южную физиономию, приближавшую его к тогдашнему русскому, и в вере, которая всегда была греческая. Всякий имел полную волю приставать к этому обществу, но он должен был непременно принять греческую религию. Это общество сохраняло все те черты, которые рисуют шайку разбойников; но, бросивши взгляд глубже, можно было увидеть в нем зародыш политического тела, основание характерного народа, уже вначале имевшего одну главную цель — воевать с неверными и сохранять чистоту религии своей. Это, однако ж, не были строгие рыцари католические: они не налагали на себя никаких обетов, никаких постов; не обуздывали себя воздержанием и умерщвлением плоти; были неукротимы, как их днепровские пороги, и в своих неистовых пиршествах и бражничестве позабывали весь мир. То же тесное братство, которое сохраняется и в разбойничьих шайках, связывало их между собою. Все у них было общее — вино, цехины, жилища. Вечный страх, вечная опасность внушали им какое-то презрение к жизни. Козак больше заботился о доброй мере вина, нежели о своей участи. Но в нападениях видна была вся гибкость, вся сметливость ума, все уменье пользоваться обстоятельствами. Нужно было видеть этого обитателя порогов в полутатарском, полупольском костюме, на котором так резко отпечаталась пограничность земли, азиатски мчавшегося на коне, пропадавшего в густой траве, бросавшегося с быстротою тигра из неприметных тайников своих или вылезавшего внезапно из реки или болота, обвешанного тиною и грязью, казавшегося страшилищем бегущему татарину. Этот же самый козак, после набега, когда гулял и бражничал с своими товарищами, сорил и разбрасывал награбленные сокровища, был бессмысленно пьян и беспечен до нового набега, если только не предупреждали их татары, не разгоняли их пьяных и беспечных и не разрывали до основания городка их, который, как будто чудом, строился вновь, и опустошительный, ужасный набег был отмщением. После него снова та же беспечность, та же разгульная жизнь». Это, безусловно, самый поэтический фрагмент В. на с. М., предвосхищающий позднейшего «Тараса Бульбу». В одном из позднейших набросков к истории Малороссии, относящемся к 1838 г., Гоголь отмечал, что «характер русского несравнено тоньше и хитрее, чем жителей всей Европы. Всякий из них, несмотря на самое тонкое остроумие, даже итальянец, простодушнее. Но русский всякий, даже неумный, может так притвориться, что проведет всякого и дурачит другого».