Последний полет «Ангела» - Лев Корнешов

— Почему? — удивился Алексей.

— Какая-то неустроенность во всем чувствуется. Одно время уже ушло, другое не подоспело.

— А мне очень нравится осень, — не согласился с Герой Алексей. — Время итогов.

— Значит, ты уже в своих поисках-розысках вышел на финишную прямую?

— Я не про работу, — уклонился от ответа Алексей. — Это я так. Вообще.

— Темнишь, сыщик. Но я не обижаюсь, понимаю, у твоей работы есть специфика.

Конечно, Алексею хотелось бы рассказать Гере о событиях последних недель, но, как говорит майор Устиян, одной неосторожной, небрежно брошенной фразой можно уступить все захваченные плацдармы.

А событий произошло немало. Алексей снова выезжал в Адабаши, на вскрытие противотанкового рва — предположительного места захоронения погибших жителей села. Он впервые видел, как в таких случаях работают судебно-медицинские эксперты, проводится эксгумация останков трупов, составляются соответствующие протоколы. Это была важная работа, шедшая в строгом соответствии с требованиями закона. Но, конечно, подлинным потрясением стали те минуты, когда производилось вскрытие могилы. Знатный механизатор Роман Яковлевич Панасюк подогнал бульдозер к предполагаемому краю рва, заглушил мотор, вышел из кабины, закурил. Руки у него подрагивали, он прислонился спиной к гусенице, долго стоял молча. Молчали и его односельчане, пришедшие сюда, и люди, присутствующие здесь по долгу службы.

— Значит, так, — обратился Панасюк к председателю сельсовета Никитенко, — думаю, не надо такое святое место гусеницами молотить.

— Правильно думаешь, — согласился Никитенко.

По его распоряжению из села принесли лопаты, и Панасюк первым снял пласт земли…

Уже на полуметровой глубине оказались костные останки погибших. Как ни осторожно раскапывали ров, лопаты задевали то, что осталось от адабашевцев, и тогда казалось — земля постанывает от старой боли. Можно было только предполагать, что вот это — все, что осталось от ребенка, а сюда вот упала женщина… Были и остатки игрушек, с которыми дети не расстались после смерти, клочья одежды, женские роговые гребешки, истлевшая металлическая оправа очков, проржавевший сапожный нож — кто-то из мужчин тогда прихватил его с собой, но не смог пустить в ход. На одной из откопанных костей эксперт заметил истлевшую полоску ткани, прикрывавшую какие-то листки бумаги. Он, знающий по опыту о многих попытках жертв что-то спрятать перед казнью, осторожно снял остатки ткани. Под нею оказался обернутый в вощенку комсомольский билет — уже почти истлевший. С огромным трудом прочитали фамилию его владельца: Адабаш Степан Петрович; год рождения — 1926-й, время вступления в ВЛКСМ — май 1941-го…

И еще было очень много гильз — винтовочных, автоматных, пистолетных.

Когда эксперты завершили свою печальную, тягостную, необходимую работу, они пришли к выводу, что в этой огромной могиле нашли смерть около двухсот человек. Да, здесь лежали все, кто был в тот далекий черный день в Адабашах. Рядом с памятником в центре нового села была вырыта могила, и там нашли последнее пристанище люди, которые умерли непокоренными.

Потом в Адабаши привезли бывших полицейских Танцюру и Демиденко. Они, нахохлившись, всматривались в места, где разбойничали, и не узнавали их.

— Что за село? — спросил Демиденко, когда приехали в Адабаши. Он долго не верил, что это именно то село, которое много лет назад каратели превратили в дым и пепел.

Их по очереди привели на луг. Бывшие с любопытством оглядывали все вокруг, примолкли и помрачнели, когда увидели серый провал разрытого противотанкового рва. Каждый на ситуацию отреагировал по-своему. Танцюра изобразил глубокое раскаяние, выдавил из своих хитрых глазенок слезки, едва не бухнулся на колени. Демиденко, тяжело ступая, прошагал к одному ему запомнившемуся месту, буркнул: «Здесь я стоял».

И хотя на место преступления, совершенного четыре десятилетия назад, их привозили порознь, показания, где находились Коршун и Ангел, где — жертвы, как располагалось оцепление и другие подробности, совпали.

Алексей слушал их ответы, смотрел, как они ходят по лугу, что-то пытаются опровергнуть или подтверждают, и печаль у него была круто замешена на ненависти, на вопиющей несправедливости ситуации — те, адабашевцы, спят долгим и вечным сном, а вот эти — ходят, дышат, пытаются демонстрировать рвение.

Нет, даже смерть не в состоянии подвести окончательную черту содеянному — это могут сделать только живые.

Тяжелая, напряженная работа по розыску близилась к завершению. Алексей видел у майора Устияна серые тома, в которые собирались документы. Их было уже пятнадцать, и в ближайшее время эта цифра, конечно, увеличится.

Именно сейчас Алексей мог по достоинству оценить, как умело, без суеты, но и без промедления организовал майор Устиян весь розыск, включил в его орбиту многих людей, направил усилия по наиболее важным направлениям в установлении Истины.

…— Что же ты молчишь, сыщик? — Гера обращалась к Алексею, наверное, в десятый раз.

— Извини, задумался.

— В таких случаях положено спрашивать: о чем или о ком?

— О разном, Герочка. О том, что уже прошел год, как я окончил университет и приехал в Таврийск. Что вот снова осень и «листья желтые над городом кружатся»…

— Слушай, сыщик, давно хотела спросить: тебе нравится то, чем ты занимаешься?

— Что значит нравится — не нравится? Я не смотрю на свое дело с такой точки зрения. Важнее другое: моя работа необходима обществу.

— Ты в этом уверен?

— Безусловно. Она трудная, невидная, о ней в газетах не пишут, и даже, когда все завершается, имена тех, кто выполнял ее, остаются в тени. И тем не менее я убежден, что мне очень повезло — это то дело, которому стоит отдавать и ум, и сердце, и силы.

Гера вздохнула:

— Счастливый.

Они какое-то время шли молча, каждый думал о своем, но молчание не тяготило, наоборот, им хорошо было вдвоем.

— За своими делами ты забыл обо мне, — упрекнула Гера Алексея. — Ты даже не спросил, почему я не стала подавать документы в институт, хожу, как и ходила, в секретарях. А ведь уже осень. Кошмар и катастрофа.

Алексей смутился, Гера была права, он так влез в свои проблемы, что все остальное отошло на второй план.

— Ладно, сыщик, не надо терзаться. Завидую одержимым людям.

Гера лихо пнула носком туфельки камешек на аллее, и серый комочек, описав дугу, плюхнулся в озеро.

— Видишь, какие круги пошли по воде от маленького камешка? А разве в жизни не так? Сделаешь один шаг, а он тянет за собою другой, третий.

— Ты о чем? — не понял Алексей.

— Все о том же.

Гере надо было выговориться — это он понимал. И потому не торопил ее, не донимал вопросами, пусть расскажет то, что считает нужным.

— Понимаешь, сыщик, я очень тогда на тебя надеялась. Думала, ты все решишь.

— Каким образом? — удивился Алексей. — Ведь это твои родители.

И тут он понял, на что надеялась Гера. Что он решительно скажет: «Бросай все немедленно, рви окончательно с этими людьми, идем сейчас же со мной, раз и навсегда, ты мне нужна…»

Он не сказал ничего похожего, принялся рассуждать, в словах утопил ее надежды.

— И все-таки ты мне помог. Нет, конечно, я бы не хотела узнать, что ты… Одним словом, мне было бы очень больно, если бы ты предпринял, скажем так, официальные шаги. Я просто верила в чудо, а когда оно не случилось, ушла из этого дома.

У нее, оказывается, сразу же состоялось решительное объяснение с родителями. Мать потребовала, чтобы она порвала с Алексеем, которому приписывала «нездоровое влияние» на дочь. Еще мать твердо заявила, что если Гера не согласится на замужество с Тэдди, то пусть живет, как знает. Отец по обыкновению молчал, жалобно смотрел на дочь, ожидая, чтобы страсти немного улеглись и он смог уехать туда, где ему хорошо, где любимая женщина поймет его, приласкает и успокоит.

Но семейная гроза на этот раз оказалась длинной, с бурными вспышками и раскатами. Гера твердо заявила, что с нее хватит, она больше не желает сидеть в том болоте, в которое превратили родители свою жизнь, ей не нужен и даром Тэдди.

Кончились семейные объяснения тем, что Гера собрала самые необходимые вещи и переехала на дачу. С тех пор и живет там, с институтом придется повременить, надо во всем разобраться и окончательно решить, как жить дальше.

…Алексей вспоминал слова Устияна: «У нынешних молодых в характере стихийный протест против обывательщины и нечестного существования». Спросил осторожно:

— Ты видела с тех пор родителей?

— Нет. Отец звонил ко мне на работу.

— И…

— Я ему посоветовала вначале навести порядок в своих личных делах.

Алексей обнял ее за плечи:

— Значит, все очень серьезно!

— Очень, — подтвердила, вздохнув, Гера. — Прямо кошмар и катастрофа. — Она вдруг снова стала ершистой и независимой. — Ты только не думай, что я хочу тебя разжалобить, потому все это и рассказываю. Я знаю, пришибленные, растерявшиеся девчонки очень иным нравятся. Их ведь можно жалеть и утешать. Нет, мой дорогой сыщик, именно теперь у меня все в порядочке.