Как мы спасали челюскинцев - Анатолий Ляпидевский

— Пароход затонул, — и печальным эхом: —э-э-э…

Зимовщики, многие из которых проводят здесь уже третью зиму, особенно интересовались, что сейчас делается на материке. Нужно было рассеивать всевозможные слухи и рассказывать десятки подробностей. Разошлись. На дворе уже всерьез занялась пурга.

Утром, когда погода стала несколько спокойнее, мы услышали тревожный вой сирены. Откуда сирена? Почему? У нас в частях сирена — сигнал бедствия. Мы инстинктивно бросились к дверям, но в это время вошел председатель исполкома.

— Ничего страшного, — сказал он, — вчера, когда расходились из клуба, четыре человека пропали в пурге. У нас для таких случаев сирена на столбе прибита. Сейчас соберутся, пошлют нарты на розыски.

Нарты были спешно отправлены. Троих пропавших разыскали и спасли, четвертого нашли уже замерзшим.

Днем мы сидели с Грибакиным в комнате и слушали граммофон со старинными пластинками. В квартиру вошла какая-то женщина и неожиданно спросила:

— Скажите, а хлеб есть?

Мы с Грибакиным переглянулись — наверно соседка забежала.

— Не знаем, хозяйка куда-то ушла.

— Да не то! Вот вы доклад делали, а скажите еще: там, на материке, хлеб есть? Мы, зимовщики, отстали, три года здесь, а нам всякое рассказывают.

Признаюсь, меня этот вопрос поразил. Хотелось бы всегда иметь на докладах такую жадную аудиторию.

Вечером мы пошли на национальную чукотскую постановку. Играли небольшую пьесу. Девушка-инструктор по-чукотски и по-русски разъясняла ее содержание.

Лежит больная чукчанка. Старые чукчи призывают лекаря-шамана, дают ему за шаманство песца, но женщине только хуже. Сынишка-комсомолец отправляется за врачом. Перед всеми чукчами он держит речь: „Вот вы боитесь бога, а я его не боюсь. Если он есть, пусть сойдет и поборется сейчас со мной". Бог конечно не сходит. Доктор вылечивает чукчанку, шамана прогоняют с позором.

И снова активная аудитория не могла сидеть спокойно. Чукчи повторяли отдельные слова, переглядывались, по залу шел сплошной гул.

На сцене начались чукотские танцы. В тяжелых, медлительных движениях чукчи показывали всю свою жизнь: охоту на моржа, на нерпу, шитье меховых изделий. Но нам интересно было не только это. Мы узнали, что чукчи приехали на колхозный съезд. Это были люди, которых уже сдвинули с места и которые жадно рвутся к будущему.

Чукчи пели. Они выводили под бубен унылые звуки. Так наверно пели северные народности сотни лет назад, пели о том, что они видят, что им думается. Но я поразился, когда мне перевели слова одной такой песенки:

„Надоело мне работать на американском складе,Тяжело мне мешки таскать.Я хочу на пароходе поехать,Хочу видеть города и машины".

— Американские склады, — пояснили мне — так зовут чукчи фактории, в которых еще недавно хозяйничали американские предприниматели.

На следующей остановке в Кайнергине мы увидели чукчей непосредственно в быту. В Кайнергин мы попали случайно после того, как Анадырский хребет не пустил нас прямым путем в Ванкарем. Мы вернулись к заливу и сели на небольшой площадке, заметив сверху маленькое чукотское селение из пяти яранг. Сбежались чукчи. Они постояли в отдалении, потом осмелели. Один из них, которого звали Тынтынгрей, говорил немного по-русски.

Чукчи быстро организовались. К каждому самолету Тынтынгрей отрядил несколько человек, и мы жестами показывали, как надо сливать воду и закреплять самолет. Женщины постеснялись выйти навстречу. Пришла лишь одна старуха с трахомным бельмом на глазу. Она села на корточки и, посасывая трубку, смотрела на нас молча и удивленно.

Кончив работу, гостеприимные чукчи пригласили нас в самую лучшую ярангу, но мы не могли усидеть в ней ни одной минуты, нас выгнал оттуда нестерпимый запах гниющих шкур и моржового мяса. Мы собрались было ночевать на снегу, но на счастье оказалась одна пустующая полусгоревшая яранга. Ее покрыли моржовыми шкурами, и мы улеглись, усталые, оторванные от всего мира. Это были как раз те дни, когда в газетах писали, что звено Каманина пропало без вести.

На следующий день погода для полетов была неважная. Мы отдохнули и попросили Тынтынгрея собрать к нам в гости всех чукчей. Тыптынгрей исполнил нашу просьбу так ретиво, что мы сами пожалели об этом. Одна больная чукчанка, которая еле ходила, и та приползла в нашу ярангу. Мы широко откинули полог, чтобы в яранге было больше света и воздуха, сварили чукчам целое ведро какао, угощали их галетами.

После какао мы для начала спели хором „По долинам, по загорьям" и попросили гостей потанцовать. Под командой старухи несколько чукчанок встало в круг. Они танцевали без всякой музыки. Странный был танец. Стоя на месте, они раскачивались, издавали гортанные звуки и время от времени тяжело подскакивали. Мужчины плясали под музыку. Один показывал, как охотятся на моржей и медведей, остальные били в жестянку и подпевали. Это навело меня на мысль показать им „танец самолета", который я тут же сочинил.

Чукчи были страшно довольны вечером. Но становилось уже темно и начинало вьюжить. Чукчи быстро разошлись. Мы остались в яранге одни. Дует неприятный северный ветер и слышен собачин вой. Собаки выли каждый вечер в определенный час, словно по какому-то уставу. Признаюсь, когда вокруг тебя воет сразу сотня собак, это с непривычки действует на настроение и мешает заснуть.

Утром мы проснулись в сугробах снега. Пурга снесла все наше сооружение. Только небольшая насыпь, которой чукчи обычно окружают ярангу, немного спасала нас от яростной метели. Все обмундирование, карты, планшеты, примусы были занесены снегом.

Нужно было спешно итти к чукчам. Мы поднялись. Пурга сшибала с ног. Где соседняя яранга? Мы знали, что она в десяти шагах от нас, но сам чорт не мог бы ничего разобрать в этой снежной свистопляске.

Смешно, яранга рядом, а мы боялись заблудиться. Мы взялись друг за друга и пошли гуськом, окликаясь на каждом шагу. И чукотская яранга, из которой мы вчера убежали, яранга, вся пропахшая тошнотворными запахами, показалась теперь спасением. Десять чукчей, девять летчиков, двадцать шесть собак со щенятами, нарты и вся утварь — все было сгружено в одной яранге, все спасалось от пурги.

Нужно было сохранять бодрое настроение. Мы не знали что творится с самолетами, сколько дней продлится еще эта непроглядная метель. Но мы шутили, пели, играли, беседовали с чукчами. Я с помощью Тынтынгрея начал изучать местный язык и завел словарчик русско-чукотских слов.

Я набрал их более трехсот, но, к великому сожалению, никак не мог узнать, как будет по-чукотски „стирать белье". Позднее я понял, что этих слов у них в языке нет. Стирать им нечего: вместо белья они носят меховые одежды мехом внутрь.

На второй день пурга немного утихла. Мы вышли к самолетам, но их не было видно. Только верхние плоскости крыльев чуть высовывались из сугроба. Все чукчи помогали откапывать машины. Пурга за два дня спрессовала снег в настоящий лед, который приходилось скалывать топорами. Весь фюзеляж был запрессован таким снегом.

На утро установилась летная погода. Разогрели воду для моторов, для чего развели целую батарею огня — три примуса и семь паяльных ламп. Чукчи помогали нам, как близким друзьям. Мы им заплатили за шкуры, которые прожгли, согревая воду. А перед отлетом палочкой на снегу я нарисовал три силуэта чукчей и написал их имена. Это им страшно понравилось. Девушки так и остались сидеть на корточках у этих рисунков.

Через несколько часов мы вернулись в Кайнергин. Хребет снова не пустил нас в Ванкарем. Тынтынгрей с чукчами встретил нас как товарищей, вернувшихся с охоты. Но мы были озабочены. Бензина оставалось часа на три. Посоветовавшись, мы решили лететь более легким путем, огибая Чукотский полуостров вдоль берега, хотя это и удлиняло дорогу на 1200 километров.

Поднялись снова. Шли то над открытой водой залива, то над дикими хребтами, с полчаса отсиживались от облаков у залива Кресты, но у мыса нас опять стали теснить облака. Бензина оставалось минут на пятнадцать — двадцать. Нырнув в одно из ущелий, мы резко вылетели на берег и заметили здесь чукотское селение. Место для посадки было на редкость трудное: открытое море, скалистые берега и даже скалы почему-то без снега. А бензин на исходе и облака теснят.

Покружившись у берега, мы заметили узкую полоску. Это было озерко, покрытое снегом, такое небольшое, что для посадки нужно было проявить акробатическую ловкость. Каманин снизился первым. Он сел с берега, соскочил с небольшой возвышенности и зарулил. Первое, что я заметил, следя за его посадкой, — это немного снега на озере, темные следы обнаженного льда. Второе — самолет Каманина покосился на левый бок. При посадке он повредил шасси.