Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

Его слова, как острые иглы впивались мне в голову. А ведь он прав, он совершенно прав… И то, что Вадим Робертович не подбирал специальных слов для правды, имело двойной по убедительности эффект. Мне вдруг стало стыдно за свою аморфность, за желание умереть, за свой внешний вид (я подозревала, что произвожу пренеприятнейшее впечатление) за ситуацию с учебой — ведь вероятность отчисления с курса после трех месяцев сплошных пропусков была очень велика.

Тем временем, глашатай горьких истин, сполна насладившись моим понурым видом, решил распрощаться.

— Короче, общайтесь тут. Я свое дело сделал, — и, резко развернувшись, направился к двери. Я, потрясенная до глубины души осознанием своей никчемности, не знала, куда глаза девать.

У самого выхода Вадим Робертович внезапно развернулся и еще раз пригвоздил меня взглядом к стене:

— Я не шутил насчет всех пересдач. Найдешь меня завтра на кафедре. И приведи себя в порядок, поешь чего-нибудь. Иначе я сам займусь твоим откормом.

Подобная перспектива вызвала во мне приступ нервной дрожи. Успев составить некоторое представление о методах Вадима Робертовича, несмотря на головокружение и слабость, я сразу же, как по команде, почувствовала зверский аппетит. Казалось, мой организм потребовал компенсацию сразу, за все полуголодные дни.

Целый вечер обо мне заботились по-королевски. Мы даже устроили небольшой праздничный ужин, чтобы отметить мое возвращение, но из предложенных угощений мне досталась самая малость. Ярослав, как самый информированный среди нас, категорически запретил мне набрасываться на еду, лично отмерив небольшую порцию, с которой следовало начинать процедуру моего откармливания.

С лиц Яра и девчонок не сходили довольные и немного недоверчивые улыбки, до такой степени им было в диковинку вновь видеть меня живой и активной.

— Ты как это… Как в мексиканских сериалах! Долго лежала в коме — а теперь типа проснулась! — страдальчески пыхтя и потирая ушибленный глаз, заявила Яся.

Мне захотелось как-то загладить свою вину перед ней:

— Ясь, ты прости меня. Не могу сказать, что я этого не хотела… — моя фраза потонула в громогласном взрыве общего хохота.

— Ничего, это расплата! Расплата за доблесть! — неожиданно громко выкрикнула Соломия. — Ведь самые бесстрашные герои всегда страдали первыми! — и здесь на несколько секунд воцарилась напряженная пауза — все внезапно поняли, что еще одно неосторожное слово и разговор свернет в злободневно-политическое русло, так обожаемое нашей сознательной подругой. Да только в этот тихий майский вечер, под звонкий аккомпанемент сверчков, никому не хотелось касаться напряженных тем. Хотелось просто расслабиться, радоваться теплу, покою и беззаботности.

Я все никак не могла прекратить улыбаться, слушая болтовню друзей о последних новостях на курсе, о моде, о мальчиках, и чувствуя, как сон, настоящий, исцеляющий сон неспешно подкрадывается ко мне, заключает в свои объятия и убаюкивает, осторожно и с нежностью. Теперь я могла позволить себе отдохнуть. Ведь на следующий день я точно собиралась проснуться и жить дальше — совершенно по-новому.

Глава 6. Новая жизнь

Очнулась я только на следующий день, не помня, как закончились вчерашние посиделки, как ушел Ярослав, как я переоделась в чистую одежду и легла в свежую постель, которую заботливо и быстро сменили для меня девчонки. Сладко потягиваясь и стараясь растянуть волшебные минуты радостного пробуждения, которых у меня не было так давно, я понимала — сегодняшнее утро особенное. Начиная с этого дня, все меняется.

Пусть моя взрослая жизнь оказалась не такой, как я мечтала. Пусть дальше мне придется идти одной и любовь навсегда останется для меня перевернутой страницей. Пусть. Я все равно постараюсь быть счастливой. В конце концов, то, что я выкарабкалась из черной ямы, куда скатилась в полной уверенности, что не смогу существовать одна, отдельно от Марка, это ли не опровержение всех моих старых убеждений и мыслей?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я не буду больше ломать голову над тем, что не сбылось, не буду жалеть, не буду утешать себя иллюзиями и мечтами. Сосредоточусь только на сегодняшнем дне, не вспоминая прошлого, не думая о будущем — таким будет основное правило моей новой жизни. Другой, но уже не серой и унылой, как я думала всю прошлую осень, а яркой и головокружительной, будто весна после долгой зимы.

Спустя час, выйдя на улицу, я вновь почувствовала эту символическую перемену, попав из хмурого февраля прямиком в цветущий май. Вокруг было много солнца, ярких красок, ароматно-свежий воздух, не успевший пропитаться выхлопными газами многочисленных машин, кружил голову.

Я же воспринимала эту каждодневную привычную красоту как гимн в мою честь. В честь того, что я вернулась ниоткуда. Так хотелось окунуться в чистый, омытый утренней росой мир, ощутить его запахи и настроение, максимально прочувствовать каждый вдох большого города.

Я очень соскучилась по жизни.

Однако на подступах к университету ощущение парящей эйфории постепенно вытеснили тревога и страх, и не только потому, что через несколько минут мне предстояло вновь встретиться с грозным Вадимом Робертовичем. Я внезапно поняла, как дорог мне мой студенческий билет, какая действительно кошмарная ситуация сложилась с учебой и как много могу потерять, если меня выгонят за прогулы. Тогда я останусь и без жилья, и без средств к существованию — мой грант автоматически аннулируется в случае прекращения обучения.

Вадим Робертович, попивающий крепкий кофе за своим столом, не потрудился развеять эти опасения, наоборот, усугубил их с чувством превеликого удовольствия.

— Доброе, говоришь, утро? — иронично хмыкнул он в ответ на мое традиционное приветствие. — Ух, какие же мы оптимисты! Подбельская? Ты хоть понимаешь, что, скорее всего, тебя выгонят? И ты окажешься нигде. И никем. Нет, есть, конечно, вариант пойти на Крещатик работать зазывалой в костюме Колбасы. Или Хот-Дога. Думаю, из тебя получится отличный Хот-Дог! — громогласно захохотал он. — Эй, что с лицом, раба любви? Не надо мне тут в обмороки падать! Ты что, вегетарианка? Или просто не любишь хот-доги? — чувствовалось, что я действительно забавляю этого саркастичного гиганта.

Народу на кафедре в такой ранний час было немного, лишь парочка молоденьких лаборанток, смотревших на Вадима Робертовича, как на идола. В ответ на его шутки они дружно и как по команде хихикали, наблюдая за тем, как пунцовые краски на моем лице сменяет мертвенная бледность.

— Ну да ладно. Не все еще потеряно, не все! — энергично хлопнув в ладоши, мой спаситель поставил жирную точку в расслабленности утра. — Ну что? Нас ждут великие дела? — практически без издевки подмигнул он мне. — Давай, бегом за мной, жертва искусства! Когда увидишь, сколько хвостов тебе предстоит отрабатывать, падать в обмороки сразу станет некогда!

— И только попробуй меня подведи, — предупредил он перед первой дверью, в которую мне предстояло постучаться, фигурально посыпая голову пеплом. — Тогда ты точно пожалеешь, что не сыграла в ящик там, у себя в общаге. Работы тебе, конечно, до чертиков. Но если не сломаешься, считай, что поддержка в моем лице у тебя всегда будет.

И он сдержал свое слово. Хотя, изначально я не могла определиться, какую потустороннюю силу стоит благодарить за подобное вмешательство — небеса или преисподнюю. Ибо посредничество Вадима Робертовича носило очень странный, специфический характер, наталкивая меня на мысль о том, что лучше иметь пару-тройку непримиримых врагов, чем одного такого доброжелателя.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

За полдня он успел протащить меня по всем преподавателям семестра, многих из которых я видела впервые, равно как и они меня. Всякий раз, стучась в дверь очередного кабинета и вызывая коллег в коридор, он знакомил нас по приблизительно одному и тому же сценарию:

— Иван Андреевич, а вот и ты! — далее шло традиционное рукопожатие. — У меня к тебе дело. Смотри, кого я привел. Это — Алексия Подбельская, твоя студентка с первого курса. Ничего, что не помнишь, неудивительно. Она болела с самой зимы, теперь же вновь на ногах, после чудесного, можно сказать, исцеления! — на этом месте мне всякий раз приходилось пригибать голову, дабы не выдать стыдливого румянца, заливающего щеки при упоминании о моем чудотворном выздоровлении. — И вот, понимаешь, завидную сознательность проявляет человек — только вернулся в альма-матер и тут же хочет закрыть все долги! Да, справка о болезни имеется. Что значит, если по уважительной причине — то можно списать половину пропусков? Э-э-э, нет! Вот Алексия будто предчувствовала такой поворот, поэтому просила меня посодействовать, чтобы никто не делал ей никаких поблажек. Почему? Да сам не знаю! Видать, она маленькая — но оч-чень гордая птичка! — довольно ухмыляясь, Вадим Робертович, похлопывал меня по спине, от чего я пошатывалась, с трудом сохраняя равновесие. — Да, редкая для ее лет ответственность. Я бы сказал — исключительно редкая! Так что ты уж не обижай человека снисходительностью, спроси по полной! Подобное рвение мы с тобой как педагоги, обязаны поощрять! — и он азартно подмигивал мне, чрезвычайно довольный собой, в то время как я еле сдерживалась, чтобы не скрежетать зубами от злости.