Слепой Орфей - Александр Мазин

Стежень даже не оглянулся. С той же ледяной усмешкой он ждал, когда Шведов достанет оружие. Но Виктор опомнился, пистолет так и остался в кармане.

– Господа,– внушительным басом пророкотал Игоев.– Не стоит обострять. Виктор, обещаю, что через два часа вам привезут новый телефон. Глеб, мне кажется, можно разрешить господину Шведову повидаться с женой. То же касается и Дмитрия. Конечно, ты врач и последнее слово за тобой, но, мне кажется, твоей пациентке уже лучше.

Стежень посмотрел на друга, вздохнул…

«Это была твоя идея…»

«Да, моя. Прости».

– Лучше,– нехотя подтвердил Глеб.– Но ей нужен абсолютный покой. Ладно. Можете поглядеть на нее и сказать пару слов. Пару, не больше. И никаких эмоций. Никаких, понятно? Малейший нажим – и ее психика будет травмирована. Необратимо.

Шведов пристально посмотрел на Глеба. Без гнева, скорее – с грустью.

– Я понял,– сказал он.– Можешь не беспокоиться… доктор.

Небольшая комната, желтый свет, мягкая клавесинная музыка. Бледное лицо женщины. Темные ободки вокруг закрытых глаз. Волосы, разбросанные по подушке, кажутся желтыми от снежной белизны наволочки.

Они вошли вчетвером: Стежень, Игоев, Грошний и Шведов.

Стежень выключил магнитофон, и сразу стало слышно ровное гудение приборов и жужжание кондиционера. Стежень наклонился к изголовью, щелкнул тумблером, и верхняя часть кровати приподнялась на несколько градусов. Женщина открыла глаза, увидела Глеба, попыталась улыбнуться…

– К тебе гости,– негромко сказал он.– Ты не против?

– Нет… – тихий-тихий голос, почти шепот.

Стежень кивнул Шведову, тот приблизился.

– Марина…

Женщина посмотрела на него, потом на Глеба…

– Марина… – прошептала она.– Это я, да?

Сцепленные за спиной пальцы Шведова сжались так, что покраснели костяшки, но лицо он удержал.

– Да,– сказал он.– Это ты. А меня помнишь, Марина?

Глаза женщины заблестели.

– Нет,– прошептала она.– Нет, я…

Грошний не выдержал, шагнул вперед, встал по другую сторону кровати:

– Маринка, сестренка, не плачь, я с тобой…

Женщина посмотрела на Дмитрия, губы ее задрожали…

– Кто?.. Я… Глеб, пожалуйста…

Стежень тут же оказался рядом, оттеснив Грошнего. Правой рукой он прикрыл ее глаза, а пальцами левой, легкими прикосновениями, начал поглаживать бледный влажный лоб. Женщина вздохнула, с всхлипом, как ребенок. Лицо ее расслабилось, дыхание стало ровным. Глеб убрал руку – Марина спала.

Щелчок – и кровать вернулась в прежнее положение. Снова заиграла музыка. Стежень мотнул головой: уходим.

Уже в гостиной он негромко сказал Шведову:

– Спасибо.

– Не за что,– так же тихо отозвался Виктор.– Глеб, это пройдет?

Стежень ответил не сразу, но ответил честно:

– Не знаю.

Шведов больше ничего не спросил, просто кивнул и отошел.

Этот человек начинал нравиться Стежню. Скверно.

– Я их не знаю, Глеб, и не хочу их знать!

– Тише, маленькая, тебе нельзя волноваться. Дима – твой брат…

– Мне не нужен брат! Мне никто не нужен, только ты!

– Хорошо, хорошо, счастье мое! Не плачь, я здесь, с тобой…

Елена Генриховна Энгельгардт услышала хруст, непонимающе посмотрела на сломанную заколку…

А, это руки, сами…

– Глебушка… – прошептала она.– Глебушка, что мне делать? Что мне делать, если я тебя люблю? Если я не могу быть единственной, если я не могу избавиться от этой… Пусть я буду третьей, хоть рядом, я привыкну, я даже научусь у тебя ее любить… Пожалуйста, пусть так будет! Иначе я не выдержу… Пожалуйста…

Слезы текли по ее нежным атласным щекам, хрустальный кулон на груди пульсировал в такт ее прерывистому дыханию.

За окном шумел ветер.

Глава девятая

Человек в черной рубашке почтительно глядел на Морри. А Морри-алчущий был в ярости. У него, у него отняли! Морри-разум не разделял ярости Морри-алчущего. Он не желал рисковать. Рано или поздно случай все равно представится. Бессмертному спешить некуда. Кроме того, Морри-разум понимал: для его нынешних целей существовать в обычном человеческом теле предпочтительней, чем в теле трансформированном. А с тем, что осталось от старого тела, Морри-разум не связан. В отличие от Морри-алчущего. Именно поэтому Морри-разум не мог воспрепятствовать посягателю. А мог бы, так скорее всего не стал. Что есть душа женщины? Ничто.

– Чуешь? – спросил Дедко.– Гость к нам. Кто?

Бурый прислушался, сначала ухом, потом внутри.

– Баба,– сказал уверенно.– Боится.

– А то! – удовлетворенно кивнул Дедко.– Ясно, боится. Я ж не мельник. И какое дело ее ко мне ведет в таку пору?

– Тайное,– ответил ученик.– Кабы явное – засветло пришла бы.

– Баба… – задумчиво пробормотал Дедко, глянул на ученика, велел: – Иди рожу вытри, сажа на носу.

Бурый удивился: никогда прежде Дедко чистотой не озабочивался. Однако нос вытер. Дедко между тем напялил на голову волчью лохматую шапку, сапоги обул, уселся на лавку. Важный, ноги расставил, рядом – посох резной. Грозен видом.

Ученику сие казалось пустым скоморошеством. Ведун и в рваных портах страшен. Как-то даже сказал о сем Дедке, а тот лишь ухмыльнулся.

– Умный,– сказал,– дуракам кулак кажет, а лёза за пазухой таит.

Гостья под дверьми топталась недолго. Лишь Дедко разместился – стук.

– Отвори,– велел он ученику.– Да не сразу. Вот, хотя бы сперва в печку подбрось.

Бурый исполнил в точности.

Вошедшая, баба средних лет, высокая, крупная, с лицом властным, но сейчас оробевшим и беспокойным, поздоровалась (Дедко не ответил), сбросила овчину и, не решаясь присесть или заговорить, переминалась ногами в валяных сапогах да прятала руки за спину.

Бурый, отойдя в тень, глядел, как Дедко учит бабу. И сам учился.

– Я… – не выдержав, начала пришелица, но Дедко хлопнул ладонью по скамье, и она осеклась.

Дедко держал молчание, пока не счел, что властолюбство гостьи полностью схвачено страхом. Только тогда махнул на соседнюю лавку:

– Сядь!

Лавка была просторна, но гостья, хоть задом широка, пристроилась на самый краешек.

– Там в сенях корзиночка маленька… – робко сказала она.

Дедко кивнул Бурому:

– Прибери.

Бурый принес корзинку, скинул припорошенный снежком холст, показал, что внутри. Дедко кивнул, но по виду его ученик догадался: недоволен. Не велико подношение.

Гостья между тем сняла с головы меховую круглую шапку, поправила красный убрус, сколотый под подбородком. Концы убруса, богато расшитые, лежали на высокой груди. Гостья приосанилась, кокетливо зыркнула на Дедку. Дура.

– Малешихой меня зовут,– сообщила она.

– А допрежь как звали? – хмурясь, спросил Дедко.